Эля Джикирба - Лиловый рай. Книга вторая

• Название: Лиловый рай. Книга вторая
• Автор: Эля Джикирба
• Жанр: Русское современное

Герой счастлив, только когда ему удаётся попасть в прекрасный лиловый мир, где всё как на земле, но нет людей. Его можно понять, ведь его жизнь постоянно идёт наперекосяк. Он ищет любви и не находит её. Мечтает о семье, но родная мать бросает его, а приёмная гибнет. Человек, называющий себя отцом, обращается с ним как с вещью. Его жизненный путь устлан жертвами, друзья проявляют слабость, женщины не оправдывают ожиданий. Он выбирает одиночество и мечтает остаться в лиловом мире навсегда.

---

Пульсировал натёртый пенис, но по сравнению с недавним удовольствием это был сущий пустяк. Пара примочек, сделанных руками Марии-Луизы, успокаивающее её ревность похлопывание по толстым ягодицам – и мир опять лежит перед Мигелем Фернандесом, как на ладони.

Перекинувшись несколькими ничего не значащими фразами с выскочившей на крыльцо Инеситой, он с наслаждением проследил за тем, как она, задыхаясь от гнева, почти бежит к машине.

– А ты что думала, сука? Что кайф сорвёшь за просто так? На, выкуси, – пропел он.

V

«Посмотрим, как ты отнимешь его у меня, – в свою очередь, думала Инесита на обратном пути. – Обдурить меня захотел. Лопни мои глаза, если я отдам тебе моего ангелочка. Я за него грех на душу взяла и ещё возьму, если понадобится. До последнего вздоха буду воевать. А что пойдёт не так – прикончу его. Но не отдам. Никому не отдам, клянусь Пресвятой Девой! Он мне самой нужен!»

Поместье встретило её обычной предвечерней суетой. Собирался кормить животных и птицу Хесус, служанки бегали по дому с выглаженным бельём, по двору бесцельно сновали дети. Судя по возбуждённому шуму из подсобки, Гонсало обсуждал с Хуаном очередную эпохальную тему.

С выражением угрюмой решимости на лице Инесита прошла через патио, не сбавляя темпа, зашла в дом и первым делом заглянула в комнату к Майклу.

Он лежал, свернувшись калачиком поверх покрывала, лицом к входной двери. В тонких руках была зажата книга с комиксами, но Майкл, как обычно, не читал, а просто смотрел сквозь страницы.

Обдав комнату острым запахом пота и ещё каких-то других, незнакомых ему запахов, Инесита присела на край кровати.

Майкл отрешённо перевёл взгляд с книги на неё.

– Не вздумай даже разговаривать с Мигелем Фернандесом. Увижу – убью и его, и тебя.

– Как убила мамиту?

Инесита сделала вид, что не слышит его вопроса.

– Я сама буду тебя воспитывать. Уеду в Сальтильо, когда тебя в школу надо будет определять. Пусть этот пьяница тут сидит тихо, а мы с тобой учиться поедем.

– А если я откажусь? – спросил Майкл и стал демонстративно рассматривать картинки в книжке.

– Ты поедешь, Мигелито. Ещё как поедешь! – сказала, как отрезала, Инесита и вышла из комнаты.

VI

Ему захотелось плакать, он даже сам не знал почему. Вроде ничего такого и не произошло, Инесита его любит и не скрывает этого. Ну да, он ненавидит её, с самого начала невзлюбил. И правильно сделал. Она вот взяла и мамиту отравила. Точно отравила, он уверен в этом. Но ведь дело по большому счёту не в Инесите и её преступлении.

Он просто не хотел уже здесь жить. С этими людьми, в этой комнате с весёленькими занавесками, с пьяным Гонсало, которого он любил, но не уважал.

«За что тебя уважать, Гонсалито? – упрекнул его Майкл, представив, что разговаривает с ним. – Ты мамиту не защитил, и она умерла, а я остался наедине со всеми этими людьми. Они мне не нравятся, Гонсалито. Они или хитрые, или глупые, только и знают, что ссорятся и воруют. Один Хуан был бы ничего, но он тоже всегда навеселе, как и ты».

Играть в любимую игру отчего-то расхотелось, он вытер повлажневшие глаза и, выйдя из комнаты в прохладную тьму коридора, тихо проскользнул через патио в сад, где залез на забор и долго полусидел-полувисел на согнутых руках, разглядывая ведущий на старое кладбище далёкий поворот.

В блёклых прозрачных небесах медленно плыла точка парившей птицы, в кустах у обочины шевелился лёгкий, не по-осеннему жаркий ветерок, через грунтовую, припорошенную красновато-жёлтой пылью дорогу ползла пёстрая короткая змея, и, вздрогнув поначалу, Майкл успокоился и проследил, как она неспешно добирается до обочины, чтобы навсегда исчезнуть в кустах.

Ему вдруг почудилось, что во всём мире он один. Нет людей, нет машин, даже животные и птицы исчезли, а те, что ещё здесь, тоже вот-вот исчезнут. Стало не по себе, и, вслушавшись в наступившую тишину, он попытался взорвать её своим настороженным вниманием, но тишина не взрывалась, а стала легче и невесомее, будто нашла лазейку, через которую можно просочиться на свободу, чтобы навсегда раствориться в постоянном шумовом пульсе жизни.

Майкл спрыгнул с забора и ещё некоторое время стоял, задрав голову вверх, словно пытался увидеть там некую подсказку. Ждать вскоре надоело. Он опустил голову и коротко вздохнул, но только двинулся в сторону дома, как заметил мелькнувшую неподалёку тень Хосито.

Пустовавший ещё недавно мир окончательно наполнился звуками и запахами, а к самому Майклу вернулось то состояние раздражённой нетерпимости, которое он всегда испытывал при виде Хосито.

– Как ты мне надоел! – крикнул он, вынул из штанов пенис и пустил в сторону Хосито дугообразную струю.

– Гринго плохо без мамочки, бе-бе-бе! – отчаянно крикнул в ответ Хосито. – Некому пожаловаться, бе-бе-бе!

Майкл спрятал пенис и, подняв с земли довольно увесистый камень, метнул его в сторону Хосито. Камень пролетел мимо, но Хосито всё равно бросился наутёк, а Майкл, высоко подпрыгнув, чтобы спустить в прыжок не выплеснутое до конца раздражение, побежал в дом.

Система

I

Воспитанников в школе Барта и Джейн обучали чтению и письму, если они были неграмотны, а такое случалось, и часто, независимо от их возраста и умственных способностей. На этом, собственно, образование и заканчивалось, если не считать общеобразовательных часов по математике, английскому языку и истории, проводимых скорее для галочки, нежели с целью получения подлинных знаний.

А основное время в школе было посвящено спорту. Раз в три месяца проводились внутришкольные соревнования по баскетболу, раз в две недели сдавались зачёты по плаванию в бассейне. Не менее пяти раз в неделю при любой погоде группами по двадцать человек в сопровождении либо Барта, либо тренера по баскетболу и охранников совершались длительные пешие переходы по разделённым по степеням сложности лесным маршрутам.

По субботам – правда, без чёткой регулярности – Джейн вела уроки танцев, и их могли посещать все – и воспитанники, и учителя, и обслуживающий персонал. И этот «факультатив от Джейн», как называли её уроки школьные острословы, был почти единственной данью Барта делу приобщения воспитанников к культурным традициям.

Иногда Барт возил любимчиков в город, где позволял сходить в кино и посетить парк аттракционов. Примерно пару раз в квартал, опять-таки в первые годы существования школы, он и Джейн устраивали себе небольшие загулы. Уезжали в город вдвоём, гуляли на аттракционах, шли в кино, к вечеру напивались в каком-нибудь баре и оставались на ночь в мотеле, где, как правило, занимались любовью до утра и спали до полудня следующего дня, не думая ни о чём. Кроме того, Барт регулярно ездил в город для закупки продуктов и обновления пришедших в негодность предметов первой необходимости и мог остаться там на сутки, а то и более, если возникала необходимость пообщаться с адвокатом Беном Чернавски или сделать ещё какие-нибудь неотложные дела.

Периодически возникавшую потребность в приобретении нового предмета воспитанникам надо было заранее обосновать в письменном виде, причём скидок на возраст или умение писать Барт не делал. Те, кого ещё не обучили грамоте, должны были изобразить на листе бумаги нужный им предмет, и Барта не интересовало, могут они справиться с этой задачей или нет. Лист разрисовывался воспитанником у него на глазах, всякая возможность помощи исключалась, сделанный заранее рисунок он не принимал вообще, а если по каким-то причинам не понимал содержания, то разрывал рисунок в клочья и заставлял автора их съесть.

В случае рвотных позывов при поедании бумаги, а такое случалось, Барт избивал провинившегося.

В том же изощрённо-садистском духе начислялись баллы за учёбу, выставлялись оценки по поведению и определялись штрафы и прочие наказания за провинности.

Новички, поначалу впадавшие в эйфорию от солидного вида школы, её технической базы, бассейна и спортплощадок, очень быстро трезвели и вынуждены были приспосабливаться и к тому же не попадать под пресс «ломки характера», как называл Барт ряд используемых им и его ставленниками приёмов, самым страшным из которых было так называемое «настоящее воспитание».

Жертву запирали в одном из туалетов, раздевали догола и насиловали группой, количество участников которой зависело от тяжести провинности, степень которой Барт определял лично. После наказания он обязательно отводил подвергшегося насилию ученика к врачу, где, помимо оказания медицинской помощи, его накачивали сильнодействующими успокоительными и давали возможность выспаться.

Единственным, во что Барт не вмешался ни разу, была установившаяся среди воспитанников и неизбежная при царящих в школе порядках иерархия.