Ольга Трушкова - От истока до устья. Повесть и рассказы

• Название: От истока до устья. Повесть и рассказы
• Автор: Ольга Трушкова
• Жанр: Русское современное

«От истока до устья» – это судьба нескольких поколений одного рода, исток которого в Сибири дан их прадедом, политическим ссыльным Владимиром Громовым. Реальные события прошлого тесно переплетаются с происходящим сегодня.

---

Время, как время, подумал он и, тяжело вздохнув, приготовился слушать очередную лекцию о том, как тяжело приходится сознательным комсомольцам, которые силком тянут в светлое будущее его, отсталого и несознательного. Прослушал. Но так и не понял, чем он, несознательный, хуже сознательного Саньки Першина, который даже картошку матери копать не помогает, а только расклеивает никому не нужные плакаты, горланит про какой-то мировой пожар, который они раздуют на горе всем буржуям и поёт «Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка!»?

Интересно, что представляет собой эта самая коммуна, где остановится Санькин паровоз? Не то ли самое, что было у них несколько лет назад, когда объединились бедняки с несколькими середняками? Громовых тоже агитировали, да те никак не могли решить, вступать или нет. А пока Громовы колебались, коммунары всё до последней косы пропили, сожрали почти весь скот, а по вечерам вдохновенно и очень громко про тот же самый паровоз горланили. Только, видать, они свою коммуну неправильно построили, если ихний паровоз не только не остановился в той коммуне, а ещё и скоростей прибавил, когда мимо мчался.

– Вот скажи мне, сознательная Антонина, а ты сама-то как представляешь это самое светлое будущее? Чем сегодняшний день хуже того, что будет завтра?

– В будущем, Вася, всё будет по-другому. Мы будем жить единым обществом, сообща трудиться и поровну делить плоды своего труда.

Василий от негодования аж подскочил на дереве и едва не свалился в речку.

– Это что, я должон буду работать в паре Санькой Першиным? Да ни в жизть! Он же первейший лодырь у нас в селе! Получается, я буду за двоих пахать, а половину урожаю этому бездельнику ссыпать?

Вот создали в сельсовете комитет бедноты, отобрали у нас, у Громовых, половину пахотной земли, столько же покосной и отдали её беднякам. И что? Бурьяном заросла наша земля! Когда я еду мимо того, что отобрали, так чуть не плачу. Не оттого я чуть не плачу, что земля теперь не наша, а оттого, что нет у ей теперь хозяина.

Разве для того мой прадед Николай со своими пятерыми сынами пни корчевали, целик распахивали, чтобы какие-то саньки першины эту землю опять тайге отдали? Легко ли теперь деду Тарасу, деду Северьяну и их трём братовьям видеть, как теперь над их землёй какие-то «феврали» изгаляются? Вот мой батюшка у тебя газеты берёт, там сейчас много про колхозы пишут…

– Ты тоже читаешь газеты? – удивилась Тоня.

Василий улыбнулся и развёл руками.

– И книги тоже. Как видишь, не такой уж я и тёмный.

– А если так, то разве ты не читал о «Земельном кодексе РСФСР», который приняли ещё в октябре двадцать второго года? – удивилась Тоня.

– Да читал, читал, – махнул рукой Василий.

– Тогда ты должен знать, что с этого момента началась национализация земли. Кодекс раз и навсегда отменил право частной собственности на землю, недра, воды и леса в пределах РСФСР. Теперь земля стала государственная. И нечего скулить, что вам землю урезали. Радуйтесь, что не всю забрали.

– Лихо вы народ провели! – восхитился Василий. – В октябре семнадцатого завлекли крестьян лозунгом «Земля – крестьянам!», а теперь на попятную? Да что там, на попятную! Вы ить дальше идёте, вы ить хотите всех в одну кучу согнать и заставить совестливых тружеников работать не только на себя, но ещё и на лодырей, вроде Саньки аль твово дядьки Игната! Да в гробу я видал то светлое будущее, какое вы для меня строите!

– Вася, задача комсомола и партии как раз и состоит в том, чтобы проводить среди несознательных масс разъяснительную работу, воспитать нового человека, сознательного, – терпеливо объясняла Тоня этому упрямому парню прописные истины. – Этот человек будет понимать суть общественного труда, он не будет отлынивать от работы. Да он просто не сможет без неё! Мы действуем силой убеждения.

– Ой, не могу! – захохотал Василий и задрыгал ногами. – Это лодырь-то не сможет без работы? Это Санька не будет отлынивать от труда, если я среди него проведу разъяснительную работу? Да ему даже возле своего дома забор поправить лень!

Потом он перестал смеяться и грустно посмотрел на девушку.

– Вроде и умная ты, и семилетку закончила, и курсы, а такую чушь несёшь, что слушать тошно. Мой дед Тарас говорит, что желание трудиться уже в чреве матери человеку должно быть заложено и примером родителей закрепляется. А коль нет этого, значит, из пустого чрева тот человек вышел и таким же пустым жизнь проживёт.

– Вася, ты пойми, что одной из наших задач как раз и является задача наполнить даже такого пустого человека, как Санька, новым содержанием.

– Ага, ты его уже наполнила, нашпиговала разными призывами да лозунгами, – фыркнул Василий. – Да ить вы, передовые и сознательные, все с голоду сдохнете в вашем светлом будущем, если мы, тёмные и отсталые, вас кормить не будем. Вот в газетах сейчас много про колхозы пишут, об объединении хозяйств. Ну, так объясни мне, зачем моему отцу объединяться с дядькой Игнатом? У нас крепкое хозяйство, а у него ничего, кроме кучи детей? Ах да, я забыл! Он же теперь при должности! Он председатель комитета бедноты!

Тоня вспылила:

– Собственники вы, Громовы! Ишь, объединяться они не желают! Да мы, может, вас вообще в колхоз не примем, даже если проситься будете!

Синие глаза Василия потемнели, сузились.

– Громовы никогда никому не навязывались! Поняла? И вообще, шагай в своё светлое будущее с Санькой Першиным, а я пошёл домой, в моё настоящее! – выпалил он и поднялся с бревна.

– Васятка, не обижайся! Это я сдуру такое ляпнула. Прости, пожалуйста…

Тоня смотрела на него так покаянно, так жалобно, что парень даже стал корить себя за резкость.

Он простил, проводил её домой и, уже засыпая на жестком топчане в сеннике, утешился мыслью: «Поженимся – вся блажь с неё мигом слетит. Вот тогда я посмотрю, захочет ли она обрабатывать ленивцев, делить с ними своё, заработанное потом и кровавыми мозолями. А уж когда дети народятся, то ей вообще будет не до просвещения тёмных масс. Ей и без масс будет кого  воспитывать».

Глава 9

В заботах да хлопотах не заметили Громовы, как быстрокрылой птицей пролетело ласковое лето и так же незаметно отшуршала золотой листвой и отплакалась холодными дождями осень. На сибирскую землю пала долгая зима.

Дед Тарас взялся за починку старых валенок. Тихо в доме. А кому шуметь? Бабка Параскева с Варварой теребят овечью шерсть, Васятка убёг на свиданку, Илья ещё не воротился из той избы, читальня которая. Он кажинную неделю туда за газетами шастает, всё в «Правде» правду сыскать старается. Глупой, однако… почитай, полвека прожил, а никак в толк не возьмёт, что в газетах завсегда писали и писать будут только то, что власть продиктует.

Дед Тарас вздохнул, посокрушался неразумности старшего сына и принялся перебирать свои старческие думы.

Тишину нарушали только старые ходики, точнее, кукушка, оповещавшая о каждом прожитом часе. Куда ушло то счастливое время, когда дом был наполнен шумом и гамом, детвора туда-сюда сновала, как тот маятник на ходиках, а он, Тарас, стараясь быть строгим или хотя бы таким казаться, покрикивал на них? Где теперь оно, то невозвратное простое человеческое счастье?

Три дочки у Тараса с Праскевой. Старшие-то две в понизовье Быстринки замуж уплыли, своим хозяйством за мужиками живут. А Любаню, младшенькую, сельский учитель в город увёз и в гимназию определил – сказывал, что шибко до наук она сметлива.

И правда, к книгам она пристрастилась так, что за ними и жизнь разглядеть недосуг ей было. Вот поэтому да ещё по своему недомыслию она и с революционерами связалась. Сначала с теми, которые большевики, потом к каким-то социалистам переметнулась, через год опять к большевикам подалась. Поди разберись, какие из них правильные, а какие нет? Все, вроде, за народное счастье радеют. Верила глупая дщерь Тарасова всему написанному, как и брат её Илья сегодня газетам верит.

Тарас вздохнул. Вдруг вспомнилось, как Любаня приезжала на каникулы, рассказывала своей подружке Аннушке про учёбу в гимназии и читала ей разные стихи, до которых они обе охочи были. Тарас тоже любил слушать складно написанное, стихи то есть. Но стихи бывают разные: одни на душу песней ложатся, другие претят ей. Вот стихотворение про то, что Россию нельзя понять умом, а можно только в неё верить, Тарасу совсем не понравилось. Он твёрдо убеждён, что если чего-то нельзя понять умом, значит, над этим не стоит и думать. А безоглядно верить кому-то, чему-то или во что-то – это неправильно. Намудрил тот поэт. Он, должно, и сам не понял, чего написал.

Вот и Любаня тоже не раскинула тогда своей мозгой и едва себя не сгубила, слепо уверовав в разномастных революционеров. Хорошо, что ей человек умный попался, из рабочих, но не из тех, которые с пролетариями всех стран объединяться надумали, не из политических, а из нормальных рабочих. Он живо выбил из головы дочери Тараса дурь революционную, хозяйкой быть заставил и матерью. Кстати, хорошая из Любани хозяйка получилась, а мать – и того лучше. Слава богу, не успела она в метаниях промеж революционными учениями позабыть то, чему учила её мать Параскева.