Гавриил Кротов - Три поколения. Художественная автобиография (первая половина ХХ века)

• Название: Три поколения. Художественная автобиография (первая половина ХХ века)
• Автор: Гавриил Кротов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Частица ожившей истории нашей страны, которая была реальностью для автора и его предков. Описанные здесь происшествия и переживания помогут понять правду притеснённых людей того времени, увидеть некоторые причины крушения монархии. Реалии двадцатых и тридцатых годов, превращение юного общественного активиста в творческого педагога, размышления о возможностях развития человека и общества… Эти и другие темы, затронутые в книге, полны страстной убеждённости в том, что мир должен стать лучше.

---

Люди потеряли больше, чем нашли.

Первое поколение

Cтрада – тяжёлая, ломовая работа, натужные труды и всякого рода лишения, летние работы земледельца, особенно шесть недель жнитва и косьбы, уборка хлеба и покос.

Даль «Толковый словарь»

Страда.

Это слово не будит в нас его первоначальный смысл. Но оно точно выражает условия уборки урожая в старое время.

Жаркое солнце потухающего лета словно выливает свой неизрасходованный запас тепла. Земля, перегретая солнечными лучами, обдаёт удушливым паром, от которого кружится голова, от которого ты готов упасть на горячую землю и забыться тяжёлым покоем. Только громадным напряжением воли можно удержаться от этого обморочного состояния. Рожь поспела. Тяжёлые зерна её градом падают на землю, а ведь это – голод. Нужны последние усилия, чтобы спасти эти драгоценные зёрна, дающие жизнь, здоровье, радость. Терпеть, напрячь все силы, но спасти эти зёрна, а усталость и боль пройдут. Они забудутся в тёплой избе зимними вечерами, когда вкусно пахнет свежевыпеченным хлебом.

Эти мысли подгоняли каждого, бьющегося на своей полоске.

Скорей! Скорей!..

Но Варваре Кротовой тяжело. Большой живот не даёт согнуться. Мучительно ломит спину. Временами она чувствует, как мучительно ворочается у неё в животе существо, которому передаются муки материнского организма.

Временами она тяжело падает на землю, закусывает руку зубами и, пересилив боль, снова тянется к серпу, снова режет рожь с тяжёлыми кистями колосьев.

Но боль нестерпимо ударила в спину, рвала тело, сводя судорогой мышцы. С дикими, помутившимися глазами, по-звериному рыча, на четвереньках ползла Варвара к меже, под куст, где стояла вода.

– Прецистая! Бласлови и помилуй!1

Она кусала губы, подавляя стоны, готовые вырваться из груди. Но стонать нельзя: кругом работают мужики.

– Сраму-то!

Василий заметил, что жены нет на жнивье. Осмотревшись, он заметил, что она лежит на меже под кустом.

– Я те покажу, стерво. Я те, барыня, подбодрю кнутовищем-то!

Но когда он увидел измученное восковое лицо жены, окровавленные руки, мокрый сарафан и розовый живой комочек, он смущённо начал топтаться на месте, нелепо перехватывая кнутовище из руки в руку.

– Родила, цортушко? Допереж родила. Ить бабка баяла цё не сецяс. Погодила бы, цортушко.

Что-то похожее на нежность или жалость промелькнуло в душе Василия. Но это чувство было настолько незнакомо ему, что он окончательно смутился.

– Сынок аль доцка?

– Сынок. Уди ты ради бога.

Василий направился к возу, довольный тем, что теперь земельный надел увеличится на одну душу.

Через несколько часов Варвара снова жала рожь, а новый человек лежал под кустом, защищённый его тенью от солнечных лучей и сосал соску из жёваного хлеба, завёрнутого в тряпицу.

Варвара иногда подымала голову, прислушивалась, уходила к сыну и смотрела на него счастливыми глазами матери, озаряя его светом любви, купленным страданием.

Вечером Василий взял сеть, ушёл на реку. Наловив рыбы, приготовил уху.

– Варька, поди полопай щербы-те. Чай замучалась рожамши.

Варвара глянула на него счастливыми глазами. Она готова была перенести любые муки, чтобы видеть ласку близкого ей человека.

При свете костра они смотрели на сына.

– Целовек, поди, будет, – мечтательно произнес Василий, а Варвара крепко прижала к себе это родное тельце, пахнущее молоком и хлебом.

Зимний вечер

Томительно тянутся зимние вечера. За окнами шумит пурга, тянет свою безрадостную, как жизнь, песню.

В светце горит лучина, слабо освещая лицо женщины, которая прядёт бесконечную нить и поёт заунывную песню, обидно гармонирующую с обстановкой и самой жизнью.

Яшка примостился на печи, свесил свою вихрастую голову и слушает песню матери.

– Мам, а мам, расскажи про деда-горбунка.

– Спи, пострел! Ночь уже, – ворчит мать. Но сквозь суровый ответ проскальзывает нотка нежности.

– Жил это дед-горбун. Маленький-маленький. А жил он под сырой землей, и знал он и ведал про все клады, сокровища несметные…

Вдруг в сенях послышались тяжёлые сбивающиеся шаги. Кто-то нащупывал ручку двери. Яшка нырнул в тёмный угол за трубу печки, и закрылся зипуном, а Варвара, уронив веретено, растерянно стояла, прислонившись к стене.

В избу ворвалось густое облако морозного пара, оно окутывало человека, но быстро осело и расстелилось по полу. У порога стояла фигура пьяного мужа.

– Варька, кто пришёл?

– А вы, Василий Тимофеевич.

– Гы! – оскалился Василий и тяжело рухнул на лавку, широко раскинув руки и ноги.

Этот плюгавый человек, гнувший спину перед любым начальником: подрядчиком, приказчиком, старостой – чувствовал себя господином этой женщины и упивался своей властью рабовладельца.

– Варька, сымай лапти!

– Василь Тимофеевич, помилуй сударь мой батюшка!

Но Василий не менял позы и выражения лица.

– Ну!

Варвара робко начала развязывать смерзшиеся лыковые бечевки.

– Цалуй лапоть!

Покорно, по-собачьи осторожно прислонилась Варвара губами к лаптю, сильный, обдирающий лицо удар опрокинул её на спину.

– Как цалуешь, стерво!

Он несколько раз пнул её лаптем, но, чувствуя себя неустойчиво, схватил её за косы и потащил к столу. Почувствовав опору, он начал, не торопясь, пинать ногой беспомощное тело женщины.

Диким котёнком прыгнул Яшка с печки на шею отцу и вцепился руками в бороду.

– Тять, оставь мамку!

Василий оторвал от себя Яшку и швырнул его на пол. Мать быстро вскочила на ноги, схватила Яшку, обняла его руками и крикнула мужу:

– Не дам Яшку, не дам, идол!

Это уже не была та покорная женщина, которая минуту тому назад извивалась под ударами мужа, не смея уклониться от них, это была мать во всем её величии звериной любви и решимости защищать своего детёныша.

Василий, бормоча угрозы, кинулся на лавку и вскоре захрапел.

Мать, обняв сына, плакала слезами обиды, утешая его. Разбуженная шумом старуха-свекровь ворчала:

– Охальница ты этакая. Да как это язык-то у тя не отсохнет, мужу такие слова говорить. Мужа то ублажить надыть, а ты… эх, ты, змея лютая. Мало бьёт он тебя.

Варвара уложила сына и начала раздевать сонного мужа. Эта беззащитная женщина, покорная мужу жена без особых усилий поворачивала расслабленное тело мужа и, как ребёнка, перенесла его на постель. Потом погасила свет и долго молилась, кладя земные поклоны перед иконами, тёмные лики которых широко открытыми глазами равнодушно глядели на муки женщины, на дикую жизнь человеческого семейства.

Дядя Михайло

Сладок на заре детский сон. Так не хочется открывать глаза, а ведь потом надо вылезти из-под тёплого зипуна и идти в предрассветную сырость.

Яшка слышит голос матери, чувствует её настойчивые толчки, но хочется ещё немножечко, ещё чуть-чуть полежать, выгадать несколько драгоценных минут. Но мать безжалостно стаскивает зипун, и сон исчезает. Яшка надевает зипун, кладёт за пазуху ломоть хлеба, луковицу и соль, завязанную в узелок тряпицы. Всё это заботливо приготовлено матерью. Вот они выходят на двор. Мать открывает ворота, и Яшка гонит скотину на пастбище. Он звонко щёлкает длинным кнутом и басовито выкрикивает ругательства. Пасти приходится одному. В лесу можно растерять большое стадо. Яшка не трусит. Он уже чувствует себя большим. Его семилетний возраст не мешает ему чувствовать себя настоящим мужиком. Это очень интересно в семь лет.

Взошло солнце. Трава ещё покрыта росой, но уже не ощущается холода. В лесу на полянке Яшка пускает коров пастись, а сам ищет ягоды, слизун, кислицу – вот и завтрак готов. Потом он следит за птицами, стараясь понять, куда ползёт этот дятел или почему сороки подняли такой отчаянный галдёж. Он жадно наблюдает жизнь леса, скрытую и тихую, но красочную и интересную. Стоит только уметь замечать, и перед глазами открывается жизнь и борьба. Вот осторожно крадётся ласка, грациозно изгибая красивое хищное тело. Вот в траве бессильно трепещет крылышками птичка, скованная взглядом змеи. Она видит надвигающуюся смерть, но её движения парализованы уколами холодных змеиных глаз. Всё это интересно Яшке, всё это понятно ему, и всему он может дать объяснение. Но как только взгляд его охватывал более широкое пространство, начинают мучить вопросы: почему? Почему дует ветер? Почему бывает день и ночь? Где кончается лес и что идёт дальне? Эти вопросы вспыхивают в голове Яшки и гаснут, не получая ответа.

В полдень Яшка выгнал скотину к реке. Спасаясь от жары и овода, коровы стояли в воде, лениво обмахиваясь хвостами.

Яшка заметил мужика, склонившегося над ручьем, занятого какой-то работой. Он осторожно подошёл и увидел, что мужик устанавливает маленькую игрушечную мельницу на плотине, сделанной из камня и дёрна. Словно сказочный великан, он снял крышу мельницы и наблюдал за работой деревянного механизма.