Виталий Юдин - Палитра. Избранная лирика

• Название: Палитра. Избранная лирика
• Автор: Виталий Юдин
• Жанр: Поэзия

Название «Палитра» говорит о многообразии красок и оттенков, которые автор адресует читателям, в отображении чувственного восприятия, действительности. Здесь и любовная лирика – «Я в памяти все дни перебираю, как четки из пылающих углей», и пейзажная – «Покуда ночь не разломили ладони солнечного дня», романсы, трогательные посвящения И. Мандельштаму, А. Вознесенскому. Автору можно доверять, поскольку он ещё и художник, следующий завету поэта Н. Заболоцкого: «Любите живопись, поэты!» Любит!

---

Светить, увы, не получилось

Светить, увы, не получилось
в моей судьбе твоим очам.
Мы в главном не договорились,
так что ж – теперь – по мелочам.

Снега январские дымились,
влетали в комнаты, урча.
О главном не договорились,
так что ж – теперь – о мелочах.

Порой хотелось память выгрызть,
что мучает, кровоточа.
О главном не договорились,
что спорили о мелочах?

Любовь? Была ли? Растворилась
в поспешных клятвах и речах.
О счастье не договорились…
Поговорим о мелочах.

Не оставляй меня одну (романс)

https://www.youtube.com/watch?v=DhFWvvd09gc

Не оставляй меня одну
в такую замять ледяную,
я, фотокарточку целуя,
тебя губами притяну.
Не оставляй меня одну!

В такую замять ледяную
сковал немилосердно снег
суставы обмелевших рек,
и пешеход бредет вслепую.
В такую замять ледяную.

Я фотокарточку целую,
и глянец мои губы жжет.
Кто б ни был рядом – он не тот,
которого, к другим ревнуя,
я фотокарточку целую.

Тебя губами притяну
холодными для всех отныне.
К ним примерзает твое имя.
Где б ни был – через всю страну
тебя губами притяну.
Не оставляй меня одну!

Голубая кровь

Я ручку перьевую заряжу
чернилами
и кровь в ней голубая,
сочится там, куда я укажу,
над строчками вперёд не забегая.

Сквозь солнечной артерии нору,
по вздыбленным, отводам и коленам,
кровь мыслью продвигается к перу
с чернилами смешавшись постепенно.

Я донор, для рифмованной строки
при капельном прямом переливанье,
как пчёлы пьют нектар сквозь хоботки,
сосёт строка – настой переживаний.

Мысль изречённая есть – ложь
и мысль
назад, струясь по капиллярам,
по венам продвигается сквозь дрожь,
грозя инфаркта болевым ударом.

Под капельницей утренней зари,
когда она лесной малиной дышит,
поют поэты, словно глухари
и в этот миг опасности не слышат.

Прозрачный колер парафина

Прозрачный колер парафина,
как удушающий лосьон,
на лица заревом жасмина,
до снятья слепка нанесён.

Гипс бликов на вине замешан.
Не видно губ, ноздрей и глаз, —
всё – месиво,
мужчин от женщин
не отличили б мы сейчас.

Здесь копотью свечных огарков
прописывает ночь холсты
и мы стоим под неба аркой,
кладя на грудь крестом персты.

Гипс подсыхает. Можно слепок,
постукивая, приподнять…
Немилосердно и нелепо
себя в себе же не узнать.

Мы у костра всю ночь на стреме.
Быть может, здесь, не при свечах,
с нас четче снимет слепок – время,
под нос ехидное ворча.

Как сель, туман войдет в лощину,
врасплох, росу меся и гипс,
так, что от женщины мужчину
мы отличим по блеску клипс.

А утром ковш речной излуки,
вдруг, выводя из немоты,
швырнет нам бриллианты в руки
меж пальцев вытекшей воды.

На успокоившейся глади
или на галечнике, дне
из бугорочков и из впадин
увидим там, на глубине:

Лиц отражаемые слепки,
чешуйчатые стайки рыб.
А мы ли это, или предки
не даст понять речная зыбь.

Узнать потомкам нас?
Едва ли.
И в гипсе мы не сохраним
черты, что сердцем сберегали.
Пустые слепки, как пиалы,
испитые лицом чужим.

Я милую мою ревную к прошлому

Я милую мою ревную к прошлому,
как будто знал я всех ее мужчин, —
и тех, с улыбкой изуверски пошлою,
и ласковых, красневших без причин.
Они стоят по сторонам с флажками,
приветствуя нашей судьбы эскорт,
и думают – все то, что между НАМИ,
как между ВАМИ было… и пройдет.
Им, как и мне, твои знакомы руки,
мне, как и им, – раскрытых губ тепло.
Я только вот не знал с тобой разлуки,
и потому мне больше повезло.
Не повезло, вернее подфартило.
Что нам готовит завтрашний чертог?
Вот только бы любви на двух хватило,
явившейся однажды на порог.
Хватило б только сердце пониманья,
а не ума все это понимать,
пройдя сквозь ночи разочарованья,
любимыми друг друга называть.

Общаются души

Общаются души,
тела умирают.
К тому, что снаружи,
глубины взывают:
– Вас наперечет,
а энергии – бездна.
В ком дух не течет,
тела – бесполезны.
Прощайтесь
с дырявой
и судорожной плотью,
с бездушной шалавой,
в которой живете.
Потрачено время,
что жизнью зовете,
на высевы семя
в промежности плоти.
В оргазме сарказма
исток беспредела.
Когда безобразна
душа, – не до тела.

Дитя подышало, —
стекло отпотело,
от жаркого воздуха тёплого тела
в холодном трамвае.
В ответ подышав,
светилась в троллейбусе чья-то душа.

Иное время

Что нам с тобою помешало
ИНОЕ ВРЕМЯ обрести:
чтоб чувств оно не расплескало,
не сбило с верного пути.
Ты по лыжне за мной бежала
и лыжа, соскользнув твоя
стрелою в наледи застряла
большою – малую ловя.
Когда на мягкий снег упала,
накрыв собою циферблат,
то стрелки лыж перемещала —
растерянно и наугад.
Мы, времени с тобой не знали,
живя минутою любой,
а шестерёнки не совпали —
одна с другой, одна с другой.

По жёлтым тропам перевитых труб

(романс)

([битая ссылка] https://youtu.be/SPDJ-W37ZhI)

Когда в твои ладони кто-то вложит
букет цветов, то помни наперёд:
прискачет Гек, моя гнедая лошадь
и тёплыми губами их сомнёт.

Он Теберду оставит и прискачет
по жёлтым топам перевитых струн —
пусть конюх на прокатном пункте плачет
и причитает: «Ах, какой скакун!»

Мой Гек, сжуёт поспешные растения
сомнения твои испепеля.
Он выплывет из глубины забвенья,
где мы друг друга любим – ты и я.

И снег не выпадет пока

И снег не выпадет,
пока
я к этому не приготовлюсь:
не выплеснут седую поросль
ни ветер и ни облака.

Друг не предаст меня,
пока
я к этому не приготовлюсь:
его замучила бы совесть, —
не мог я так любить врага.

И жизнь не кончится,
пока
я к этому не приготовлюсь…
Пока в рифмованную повесть
не ляжет вечности строка.

Снег выпал утром.
В полдень
я узнал,
что предал друг… —
мучительная новость.
Не страшно мне, —
я не закончил повесть, —
мне страшно,
как я долго умирал.

Любовь и ад

– Зачем задвигать эти плотные шторы?
Никто не увидит.
– Я свет не люблю…
Но страсть прогнала наших губ разговоры,
лишь только ты сбросила блузку свою.
Щекоча, мурашки свершали молебен,
и великолепен был запах «Камю»,
остыл в керамическом блюдечке пепел
сердец, сигарет?
У стола на краю.
Какое бесстыдство
всем телом светиться!
Луна рукавицей прикрыла лобок.
Что в сердце твоем, дорогая, творится?
И что там за птица
из-под рукавицы
никак не покажет свой алый роток?
Вкруг тени закружат
бумажной гирляндой,
нарядны
от бликов густых ночника.
И встретиться очень стесняются
взгляды.
– Будь первой, – я выдавил в темень,
– рука.
Движенью
была ты послушна
любому,
чтоб лону
я мог поцелуи послать.
Так вот почему мы привязаны к дому:
здесь женщина, пища и к ночи кровать.
– Кто выдумал «это», —
любимой на ухо
шепнул я,
и глухо пронзила тоска:
в объятьях со мною лежала старуха.
– Ты – смерть!
– Нет, любимый мой.
– Наверняка!
Ты – смерть! Так при жизни в любовь
не играют.
Ты – смерть, а со смертью в обнимку
не спят.
…Оделась и дверь за собой прикрывает…
В притворе, я видел —
знакомый мне – взгляд:
Одной из, следящих за мною, наяд.

Голос

Посвящается Андрею Вознесенскому

Поэты московских околиц,
«Мозаики», влюбчивых школьниц,
свой строили неф и портал.
На голос шли.
Голос… пропал.
Он вёл нас пустыней «застоя»
с молитвою огненной – «Гойя»,
метафорой – наповал.
На голос шли.
Голос… пропал.
И хрипло
как треснувший полоз,
и тоньше, чем рвущийся волос,
(-Вы слышали, что Он сказал?)
– ВОСКРЕСНУ Я!
Голос… пропал.

Ты под кого-то, лезвием в нож

Ты под кого-то, лезвием в нож,
ляжешь безропотно, веки сомкнёшь
и, как в морозы, через прищур
выступят слезы, горше микстур.
Кофту накинешь, юбку поправишь,
пьяную чью-то, сплюнешь слюну.
Делаешь вид, что не понимаешь,
как постепенно уходишь ко дну.
Вот она – тиной прикрытая бездна,
вот она – скользкая липкая цвель.
Думала в жизни быть чем-то полезной —
предана цель.
Не обвиняю,
не обвиняю.
Я лишь пытаюсь – руку подать.
Выскользни,
вырвись —
из под – негодяев
и постарайся
на ноги встать.

Блудный сын