Лия Колотовкина - Летел над землею всадник (сборник)

• Название: Летел над землею всадник (сборник)
• Автор: Лия Колотовкина
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-00071-635-9

«Летел над землею всадник» – это цикл рассказов – очерков, повествующих о военном детстве маленькой девочки. Повествование ведется от первого лица, что делает эти воспоминания особенно личностными, правдивыми и эмоциональными. В центре внимания образ главной героини очерков – шести – десятилетней девочки, на долю которой, вместо радостей детства, выпали тяжелые испытания, а также образы ее друзей-ровесников, ее братьев и сестер. Из разрозненных рассказов – воспоминаний возникает целостный образ ребенка тех лет с его радостями и печалями, с его заботами, потерями и маленькими победами. Но также вместе с описанием жизни девочки перед читателем возникает широкая панорама жизни села военных лет. В жизнь главной героини врывается война, врывается внезапно, во время светлого радостного праздника – сенокоса, когда все село на лугу, когда люди работают сообща, весело и дружно. Образ войны возникает вместе с образом всадника, летящего над землей, этот всадник перевернул всю жизнь сельчан. Несомненно, детям по эту линию фронта не пришлось испытать того, что испытали дети на территориях, оккупированных фашистами. Они не видели ужасов концлагерей, над ними не измывались гитлеровцы, но даже то, что испытали эти дети, потрясает до глубины души.

---

Лия Колотовкина Летел над землею всадник

И началась война, то есть свершилось

противное человеческому разуму и

всей человеческой природе событие…

Л. Н. Толстой

Летел над землею всадник…

Начинался прекрасный воскресный день. Было начало сенокоса. А это время в деревне всегда праздник. С вечера во дворе все приготавливалось к тяжелой, но веселой работе. Отец отбивал косы, мать готовила одежду: на сенокос было принято идти в чистых белых рубахах и белых платках. Сестра готовила еду: весь день семья будет в поле. Брали даже самых маленьких детей: оставлять дома не с кем.

Настроение у меня было просто великолепное. Я первый раз пойду со взрослыми на сенокос. Конечно, помощи от меня, шестилетней, никакой, но все же буду чем-нибудь заниматься.

На поле косцы выстроились в ряд. Вся деревня на лугу. Взвизгнули разом косы – легла первая трава. Трава в этом году наросла добрая, радостно косить. Весело в небе звенят птицы, покой, счастье, мир кругом…

Я вышла на берег реки: красиво кругом, земля родная лежит как на ладони. Вдруг вижу: вдалеке летит над землею всадник, казалось, конь не достает до земли, так и несется по воздуху. Сердце мое сжалось от предчувствия: случилось что-то.

Заметили всадника и на лугу, побросали косы, побежали к нему навстречу. Еще не доскакав до людей, кричит издали всадник: «Война! Война!» На мгновение замерло все, казалось, даже птицы умолкли. Тишина повисла над лугом. И вдруг голос женский звонкий: «Господи, беда! Война!» И полетел над землей протяжный крик. Молчали, потупившись, мужики, выли бабы, кричали дети. Солнце померкло в тот день для нас.

И по сей день я отчетливо вижу всех, кто был тогда на этом лугу. Этот день грубой кровавой чертой разделил нас на живых и мертвых. Последний раз все были вместе: жены с мужьями, дети с отцами, матери с сыновьями.

На утро деревня уже провожала своих первых воинов. За ночь посерели у людей лица, почернели глаза. Ушел из жизни смех, и померкло веселье. На долгих четыре года поселилось в деревне горе, загуляла по избам смерть.

Я часто думаю: «кто мы? Дети войны или работники тыла?»

Конечно, мы были дети, но детьми мы были только по возрасту. Во всем же остальном мы были, несомненно, работники. Работники в полном смысле этого слова.

Осенью сорок второго года я пошла в первый класс. Конец августа стоял удивительно теплый и сухой, на редкость для нашего Зауралья. С вечера я собрала свои немудреные принадлежности. Да и что было собственно собирать? Несколько пожелтевших газет, на которых мне предстояло написать свои первые буквы, старый потрепанный букварь, что достался мне от старших братьев и сестер, чернильное перо, все это поместилось в старую холщовую сумку. Но для меня это было настоящее богатство, у многих детей не было и этого.

С вечера мама подала мне домотканое холщовое платье (сама ночами она соткала холст и сшила его), дала две картофельные лепешки, перекрестила и сказала: «Это тебе на завтра в школу. Иди, Лия, учись». Утром никто меня не провожал, не одевал и не говорил напутственных слов: отец с матерью, старшие братья и сестра уже были на работе. Шла страда, убирали хлеб – это было куда важнее. Поэтому меня нисколько не смутило и не расстроило то, что в этот день я совершенно одна иду в школу. Все казалось мне в этот день удивительным: солнце светило по – особенному, воздух на улице был свежим и бодрящим, даже собаки на улице, казалось, дружественно и празднично виляли мне хвостом.

На улице встретил нас первый мой учитель Стрекаловских Петр Семенович, поздравил, обнял каждого, тепло, улыбнулся. Первый урок пролетел незаметно, да и все последующие тоже. В конце занятий учитель объявил: «Вы все сегодня очень хорошо потрудились, но на сегодня наша работа еще не окончена. Прошу вас, пойдемте со мной». В конце коридора мы увидели большой сколоченный из досок стол, на нем было насыпано зерно. Учитель объяснил нам, что мы должны помочь взрослым, нужно отбирать зерно от сорняков. И мы по одному зернышку перебирали зерно, складывали его в кучки, а учитель сгребал его в мешки. Каждый день после уроков ученики начальных классов собирались в коридоре и до темноты перебирали зерно. Это была наша помощь фронту, нашим братьям и отцам. И ничего, что замерзали руки и не слушались пальцы, что к концу дня начинала кружиться голова от постоянного напряжения: нужно было при свете керосиновой лампы вглядываться в кучку зерна, чтобы не пропустить сорняки. Каждый из нас жил только одной мыслью: «Все для фронта, все для победы!»

Весной, когда взошли всходы, после уроков мы вместе с учителем шли на поле пропалывать пшеницу, вырывать сорняки. Поля были просто огромнейшими, нам, таким маленьким, они казались необъятными. Очень скоро начинала болеть спина, кружилась голова от недоедания и работы в наклон. Комары и мошки лезли в рот, в нос, в уши, кусали нестерпимо. Особенно трудно было рвать осот, потому что он был очень колючий, корень у него огромный, уходит глубоко в землю. Хорошо, если у кого-нибудь были варежки или хотя бы тряпка, но часто вырывать осот приходилось голыми руками. Чтобы хоть как-то скрасить это трудное дело, мы придумали соревнование: кто вырвет осот с самым длинным корнем. Тут уж каждый старался не ударить в грязь лицом.

Вечером мы возвращались домой уставшие, грязные, изъеденные комарами и мошками, руки болели нестерпимо от усталости и впившихся колючек. А завтра нужно было снова идти с утра на уроки, после уроков в поле.

Сейчас это кажется непостижимым, как мы выдерживали. Никто не плакал, никто не старался увильнуть от работы. Это было даже стыдно, невозможно: отказаться от работы.

Вспоминаю свой первый сенокос. Это было после первого класса, мне только исполнилось восемь лет. До этого времени я тоже бывала на сенокосе, но только в качестве развлечения, вместе с отцом и матерью. Сейчас же пришлось участвовать в сенокосе как работнице.

Наших мальчиков, Борю Кожина, Каргаполова Толю и других, посадили на волокуши возить сено. Волокуши изготавливались так: срубали небольшое деревце, привязывали к лошади, лошадь деревце волокла по земле, на него клали сено мальчики постарше. Мы же, совсем маленькие девчонки, подскребали за ними сено. Вот такая у нас была детская бригада: работники в ней были от семи – восьми до двенадцати лет.

Руководила нами одна женщина – Таисия Семеновна. Я и по сей день благодарна ей за то, что научила меня грести.

У нас окно на кухне выходило на улицу, и каждое утро, только всходило солнце, Сашка-бригадир, так его звали все, стучал в окно и говорил: «Девчата, пора на покос, в бригаду».

Особенно хочется сказать об этом человеке. Уже в начале войны он вернулся домой, весь израненный, лицо его было все в шрамах, челюсть выбита. На него было страшно смотреть, а ведь он был еще совсем молодой, поэтому никто его не звал по имени – отчеству, а просто все звали – Сашка-бригадир. Здоровых и сильных мужчин в деревне практически не осталось. Из мужского населения были только подростки, старики да искалеченные солдаты, что живыми вернулись с фронта. Сашка – бригадир отвечал за работу с нами, детьми, он жалел нас и старался взять самое трудное на себя, хоть как-то подбодрить нас. Он постоянно шутил, смеялся, все время что-то напевал. Нам казалось, что он очень веселый и забавный. Но однажды я поняла, что нашему бригадиру вовсе не так уж и весело.

К полудню солнце пекло нестерпимо, а на горизонте начали собираться тучи, нам нужно было как можно скорее убирать сухое сено: пойдет дождь – пропадет сено. Мы работали не покладая рук. Бригадир видел, что мы уже выбиваемся из сил, с тревогой смотрел вдаль и все время приговаривал: «Ребята, быстрей, ребята, быстрей!» Но нас и не надо было подгонять: каждый понимал, что стоит на кону. Уже невыносимо ломило и руки, и спину, казалось, еще немного, и ты упадешь на землю и больше не встанешь. Когда налетели первые порывы ветра – сено было убрано. На поле красовался здоровенный приметок. Ребята попадали под него без сил. Ни у кого не было даже желания укрыться от дождя, напротив, все ждали его с нетерпением, чтобы он освежил наши уставшие, гудящие, словно колокол, головы.

Бригадир пошел к речке, очевидно, чтобы умыть свое разгоряченное лицо. Я пошла тоже: хотелось умыться. Бригадир наклонился над водой, он увидел в отражении свое изуродованное лицо. И тут я увидела, что Сашка – бригадир, наш весельчак, плачет. Его плечи вздрагивали, но плакал он беззвучно, тихо-тихо. Я осторожно ушла и никому не сказала о том, что я видела. Вскоре бригадир вернулся к нам: он был по-прежнему весел.

Теперь я понимаю, что ему приходилось переживать, как мучился он и страдал от своей уродливости, но никому никогда не показывал этого: многие семьи в это время уже получили похоронки, и то, что он вернулся живым, было величайшее счастье. Многие матери отдали бы все, чтобы их погибшие сыновья вернулись домой, пусть изуродованными, но живыми.