Виктор Васин - Моя жизнь. Лирические мемуары

• Название: Моя жизнь. Лирические мемуары
• Автор: Виктор Васин
• Жанр: Поэзия

Жизнеописание через призму исторической хронологии, на фоне эпохальных событий века нынешнего и минувшего. Становление человека, формирование его как личности происходит в самые тяжёлые моменты для его семьи и Родины. «Жизнь сильнее воображения» – так можно сказать о биографии автора книги Викторе Васине. И конечно, точку в этих мемуарах ставить рано.

---

Кто знает, может к этому времени девицы успели повидать сии «прелести» в их естественном виде, и даже наработали опыт – определять на ощупь: заслуживает ли тот или иной экземпляр – почитания.

Напротив, юноши, судя по всему подобного опыта не имеющие, разглядывали препараты с превеликим любопытством, широко раскрыв глаза, и бросая при этом многозначительные взгляды в сторону сидящих рядом девиц.

На старших курсах, где начиналось знакомство с такими науками, как акушерство, гинекология, и урология, обнажение пациентов и пациенток считалось вещью естественной, если не сказать более – обучающей. Но вид голых тел, их осмотр, ощупывание, и даже приёмы специального обследования, – сексуальных «раздумий» не вызывали. Видимо, уже на этом этапе освоения профессии у будущего врача (не страдающего врождёнными порочными наклонностями), в мозгу устанавливался сторожок: раздевание пациентов до пояса, либо ниже, – в медицине есть процедура обязательная и необходимая, но обнажённая плоть (даже привлекательная) порочных желаний ни при каких обстоятельствах вызывать не должна!

Забегая вперёд, замечу: отдав почти сорок лет общению с женщинами, в качестве их лечащего врача, я никогда не опускался до интрижек и мимолётных связей с пациентками. Хотя и припоминаются особы весьма забавные, порой плюющие на официоз отношений, и блеском вожделеющих глаз дающие понять, что не прочь (помимо врачебного) иметь со мной контакты и иного рода.

Но сторожок срабатывал, и за грань долга, и того, что дозволено врачу в его работе с пациентками, я никогда не переступал…

Почему медвуз я выделяю из общего ряда образовательных институтов? Прежде всего, из-за специфики обучения в нём: медицинский – единственный вуз, в котором нет заочного отделения.

Науку врачевания познают только очно, долгие шесть лет, на протяжении которых в голову будущего эскулапа закладывается огромное количество информации, которую, вышедший из альма-матер врачеватель, обязан удерживать в памяти всю последующую практику.

Наращивая, пополняя, обновляя, и совершенствуя.

Другие формы обучения искусству врачевания человечеством не придуманы, и за столетия нисколько не изменились, как не изменилась за последнюю сотню тысяч лет и сама человеческая плоть. Так было, так есть, и так, надо полагать, будет в обозримом завтра. И начальные два курса всё так же будут делать из вчерашнего абитуриента либо морфологически подкованного, уверенного в себе врача, либо «дипломированную» особь низового уровня, сопровождаемую презрительным прозвищем – «лепило».

И три кита – терапия, хирургия, и акушерство с гинекологией – останутся теми тремя китами, на которых стояло, стоит, и будет стоять искусство врачевания бесчисленных человеческих хворей. Ultima ratio – последний довод, который я, конечно же, привожу в защиту, ныне всеми пинаемой, медицины…

Итак, в 63 году прошлого века я, сдав государственные экзамены, защитил диплом врача-лечебника, и, согласившись на предложенную мне (при распределении) специальность акушёра-гинеколога (тогда существовала такая форма посвящения в лекари), – отправился к месту своей начальной практики.

Глава двадцать первая

Городок, куда я пожаловал для знакомства с местом и условиями предстоящей практики, оказался всего-то небольшим поселением на берегу одного из заливов южного моря. В черте городка берег круто возвышался над заливом, и с его высоты южное море выглядело далёким, пепельно-серым, неласковым и холодным.

Позже, житейски обустроясь я любил приходить на этот обрывистый берег, и подолгу наблюдать, как серое, холодное, мелководное море свинцово-ртутными барашками набегает на глинистую полоску прибоя. Почему любил, что тянуло? Мотивов не назову. Не разгадал. Но влекло, побуждало к раздумьям, приносило умиротворение. Может потому, что море выглядело, пусть и холодным, но настоящим, естественным; вокруг же было столько фальшивых «естеств», облачённых в одежды фетиша и притворства, что поневоле душе хотелось прикоснуться к чему-нибудь нерукотворному.

Пыльный, с немощёными улицами, застроенный одноэтажными частными домами, добротными и слепленными кое-как, – городок, по приезду, произвёл на меня грустное впечатление.

Тина, убогость, обывательским студнем застывшее однообразие…

Утешала примечательность: городок буквально утопал в лиственной зелени, – сочной, пышной, источающей южные запахи.

Деревья, в аллеях и в проулках, оказались, к тому же, сплошь фруктовыми: сливовыми, вишнёвыми, черешневыми, абрикосовыми, ореховыми. Почему фруктовыми? Кто собирал урожай? Но деревья плодоносили, за ними ухаживали, поливали и подкармливали, в чём, позже, я смог убедиться воочию.

Городок, как выяснилось, был ещё и центром района – его же имени; а, значит, ему надлежало иметь – и партийное руководство, и власть исполнительную, и газету, и банк, и прокуратуру с судом, и правоохранительные (они же карающие) органы, и точки торговли и общепита, и прочие мелкие, но обязательные службы.

И городок имел.

Скажем, на центральной улице (если уж начать с общепита) красовалось заведение под аляповатой, наверняка исполненной местным умельцем, вывеской: «Чайная». Помнится, впервые войдя, я увидел ряд прямоугольных столов, покрытых лоснящимися клеёнками, тюлевые занавески на окнах, обилие мух, и на одной из стен, в дешёвой раме – мазню, видимо того же умельца, на тему васнецовских «Богатырей». Вид этого лубочного шедевра вызвал у меня улыбку: оригинала до того времени я, конечно, не видел, но с репродукцией знаменитого полотна был знаком.

Тогда впервые, при виде явно намекающего на пресловутую «троякость», местечкового шедевра, на ум ассоциативно пришёл когда-то услышанный фольклорный стишок: «трое повстречались не случайно, «на троих!» придумано не зря, ведь недаром, чуть не в каждой чайной, есть картина: «три богатыря».

Если ко всему вышеизложенному добавить, что городок не имел ни централизованного водоснабжения, ни, тем паче, канализации; что электричество подавалось от местного генератора, и только на короткое дневное время; что о газе не было и помина, а дома отапливались дровами и углём; что благом были керогазы и керосиновые лампы, – картина, характеризующая населённый пункт, именуемый районным центром, будет полной.

А ведь на дворе стояла вторая половина двадцатого века, и Верховная власть, через СМИ и партийные съезды, утверждала, что социализм в стране построен, и что у этого, «построенного чего-то», все признаки человеческого лица. Я же, знакомясь с местом предстоящей практики, и поглубже всматриваясь в быт и устройство городка, начинал подозревать, что жители сего населённого пункта о таком благе, как социализм, и о том, что он давно построен и в их захолустье, – ничего не знают.

Но были и свои бонусы: отсутствие в самом городке и в ближайшей округе какой-либо промышленности – и, как следствие, наличие великолепной пасторальной экологии. Городок окружали сельские поселения. Люди делали там молоко, хлеб, и мясо. По берегам разместились хозяйства, чьи заботы были связаны с морем. Оно – неглубокое, полусолёное – изобиловало рыбой, пород частиковых, и пород благородных – осетровых; а, посему, местный рынок всегда ломился от браконьерских деликатесов: свежих судаков, вяленых лещей, тарани, балыков, и, конечно же – от кустарно сделанной, зернистой чёрной икры.

Забегая вперёд, замечу: деликатесы (впрочем, как и вся базарная снедь) стоили недёшево, и приобретать дары моря исключительно на рынке я позволить себе не мог, если учесть, что для начала государство положило мне денежное содержание в объёме семидесяти рублей, – тогдашней (по мнению государства) стоимости моего месячного труда. Но прелесть маленького городка в том и состоит, что со временем (если ты чего-то стоишь) тебя начинают узнавать и оказывать знаки почтения. Особенно, если ты (по профессии) – единственный в своём роде, и (как в моём случае) – умело охраняешь здоровье жён аборигенов. Вскоре у меня появились знакомства и обширные связи в рыболовецких и иных кругах; и разнообразная снедь, включая деликатесную, давалась мне за так, – дарилась, либо приобреталась за бесценок.

Отсюда крамольная мысль: что если тогдашнее государство вовсе не без умысла платило нам за труд сущие гроши, полагая, что полновесную сумму нашему брату, в той или иной форме, донесёт благодарное население?..

И доносило. Щедро, и от сердца. Но не за назначение «пирамидона» и «капель Зеленина», – «благодарило» за профессионально выполненную работу, за хорошие руки, думающую голову, и за клятвенную приверженность заповеди: «не навреди!».

Глава двадцать вторая

Итак, что же собой представляла медицина городка, быт и фактуру которого я описал столь нелицеприятно? Не знаю, как уж тогдашние местные власти относились к внутренним болезням, но, думаю, понимали, что рожать детей и вырезать воспалившиеся аппендиксы где-то всё-таки нужно. И, посему, под лечебное учреждение, то бишь – под местную больницу, было отдано единственное в городке полутораэтажное здание, – прочное, кирпичное, но построенное давно и, видимо, для других нужд. Цокольный этаж здания был сплошным, и наверняка когда-то предназначался для складских нужд. Родильное отделение, мизерное, всего-то на пять коек, как раз и размещалось в цокольном этаже, а если проще, и без архитектурно-строительных словес, – в полуподвале. Меж крюками, забитыми в стены, были протянуты шнуры, на которые крепились сшитые из простыней полотнища, что и разделяло сплошной полуподвал на «палаты»: для родильниц, и для новорожденных. Таким же образом формировались закутки, обозначаемые как предродовая и родовая. Ещё был выделен уголок, где производилось прерывание беременности на малых неделях. Теснота жуткая, об обсервации, либо о чём-то подобном, и речи быть не могло.