Юрий Ладохин - Русское невероятное. Фантасмагории от Александра Грина до Саши Соколова. Из цикла «Филология для эрудитов»

• Название: Русское невероятное. Фантасмагории от Александра Грина до Саши Соколова. Из цикла «Филология для эрудитов»
• Автор: Юрий Ладохин
• Жанр: Языкознание

Русское невероятное рядом. Порой отойди на десять шагов и уже не знаешь, что это – действительность или фантастический мир домовых и колдунов. Не верите? Тогда у вас есть возможность перечитать с нами лучшие страницы и попытаться разгадать магическую притягательность культовых фантасмагорических произведений: «Алые паруса» Александра Грина», «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, «Альтист Данилов» Владимира Орлова, «Между собакой и волком» Саши Соколова.

---

Но где же, отложив в сторону калькулятор, скажете вы, упомянутые выше дециллион попыток совершить невероятное? Поверьте: никакого обмана. Во-первых, и это опять гипотеза, в реальном мире действия человека, нацеленного на реализацию своей мечты, видимо, все-таки несколько эффективнее неисчислимых попыток альфа-частицы «перемахнуть» высоченный барьер, мешающий ей покинуть ядро. Во-вторых, и это, думается, самое главное, человек творит невероятное осознанно, контуры волшебства он лепит сам. Как раз об этом слова Артура Грэя: «… я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное – получать дрожайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда душа таит зерно пламенного растения – чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя. Когда начальник тюрьмы сам выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везет, – тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно. Но есть не меньшие чудеса: улыбка, веселье, прощение, и – вовремя сказанное, нужное слово. Владеть этим – значит владеть всем» [Там же, С.78].

Имя героини другого произведения, совершившей небывалое освобождение своего возлюбленного из психиатрической клиники, нет нужды включать в филологическую шараду – оно известно широкому кругу читателей. Но не хочется сдаваться – и тогда вопрос: о каком доме идет речь в этом эпизоде? «Слушай беззвучие, – говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, – слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, – тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи…» [Булгаков 2015, С.466]. Правильный ответ искушенного почитателя таланта Михаила Булгакова – дом, где мастер наконец-то обретет покой и вечный приют. Левитация не обошлась, конечно, без духа зла и повелителя теней, а также протекции того, кого хотел, но не мог спасти пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Все это так. Но кто, как не Маргарита, прорывалась через все барьеры, страдала, буйствовала, превращалась в озорную ведьму ради вечной любви! А казалось бы – зачем: «Что же нужно было этой женщине?! Что же нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек? Что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною мимозами? Не знаю. Мне неизвестно. Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его, она говорила, она говорила правду» [Там же, С.292].

Что поддерживало ее в поисках узкого и невозможного туннеля из «золотой клетки», превратившейся для нее в камеру замка Иф? Вера («Я верую! – шептала Маргарита торжественно. – Я верую! Что-то произойдет! Не может не произойти, потому что за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука? Сознаюсь в том, что я лгала и обманывала и жила тайной жизнью, скрытой от людей, но все же нельзя за это наказывать так жестоко» [Там же, С.293]) и надежда («Она совсем запечалилась и понурилась. Но тут вдруг та самая утренняя волна ожидания и возбуждения толкнула ее в грудь. „Да, случится!“ Волна толкнула ее вторично, и тут она поняла, что волна звуковая. Сквозь шум города все отчетливее слышались приближающиеся удары барабана и звуки немного фальшивящих труб» [Там же, С.298]). Упорные попытки вызволить из клиники для душевнобольных любимого мастера, пусть даже ценой исполнения роли хозяйки бала у Сатаны, не затмили для Маргариты дела милосердия. На вопрос Воланда о награде она попросила не о мастере, а о несчастной девушке, умертвившей собственное дитя: «Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка… я знаю, что с вами можно разговаривать только откровенно, и откровенно вам скажу: я легкомысленный человек. Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь» [Там же, С.361, 362]).

Но вот простили Фриду, вернули мастера и на сердце Маргариты стало покойно. И последняя просьба героини к всесильному Воланду была не о богатстве, не о литературном успехе книги мастера, а о простом человеческом счастье: «Прошу опять вернуть нас в подвал в переулке на Арбате, и чтобы лампа загорелась, и чтобы все стало, как было» [Там же, С.367] … Скептики буркнут: ну и где же здесь невероятное, созданное самой Маргаритой? – это только колдовские уловки могущественного Воланда. Но тогда давайте вместе вчитаемся в эти строки о всесильной любви и неукротимой силе духа хрупкой женщины: «В соседней маленькой комнате на диване, укрытый больничным халатом, лежал в глубоком сне мастер. Его ровное дыхание было беззвучно. Наплакавшись, Маргарита взялась за нетронутые тетради и нашла то место, что перечитывала перед свиданием с Азазелло под Кремлевской стеной. Маргарите не хотелось спать. Она гладила рукопись ласково, как гладят любимую кошку, и поворачивала ее в руках, оглядывая со всех сторон, то останавливаясь на титульном листе, то открывая конец. На нее накатила вдруг ужасная мысль, что это все колдовство, что сейчас тетради исчезнут из глаз, что она окажется в своей спальне в особняке и что, проснувшись, ей придется идти топиться. Но это была последняя страшная мысль, отзвук долгих переживаемых ею страданий…» [Там же, С.377].

Невозможное для главного героя романа Джона Фаулза «Волхв» Николаса Эрфе – опустить плеть: «Я опять повернулся к Лилии. Демон, знакомый по книгам, злонравный маркиз, шепнул мне на ухо: ударь, ударь, взгляни, как зазмеится по белизне кожи багровая волглость; и не затем даже, чтоб уязвить ее плоть, но затем, чтоб уязвить их душу, вчуже явить все их безрассудство, с каким ей позволяли так рисковать… Неужто Кончис опять погрузил меня в транс, повелел: „Не бей!“ – нет, мне и вправду дано было выбрать свободно. Захоти я ударить – ударил бы… Что ж, значит, и моя свобода, и моя – это свобода удержать удар, какой бы ценой ни пришлось расплачиваться, какие бы восемьдесят моих „я“ ни отдали жизни за одно-единственное, что бы ни думали обо мне те, кто созерцает и ждет; пусть со стороны покажется, что они рассчитали верно, что я простил им, что я, губошлеп, обратился в их веру. Я опустил плеть. Глаза защипало – слезы гнева, слезы бессилия» [Фаулз 1977, С.578, 579].

Необходимые пояснения: Николас – учитель английского языка на греческом острове Фраксос в 1950-е годы, выпускник Оксфорда и самовлюбленный романтик; Морис Кончис – хозяин виллы «Бурани», «маг», психолог, незримый кукловод, погружающий молодого человека в мир загадок, тайн, испытаний воли и психики; «они» – интернациональный коллектив психологов, проводивший над Николасом эксперимент (дальше, извините, научные термины) для вытеснения «неверно осмысленного им рефлекса непреодолимых препятствий («в любой обстановке он выделяет прежде всего факторы, позволяющие ощутить себя одиноким, оправдать свою неприязнь к значимым социальным связям и обязанностям, а следовательно, и свою регрессию на инфантильный этап вытесненного аутоэротизма» [Там же, С.569]); Лилия (Жюли) – одна из психологов, в которую влюбился наш «подопытный».

Запутавшись в умело срежиссированном хозяином «Бурани» и его соратниками хороводе фантасмагорий и розыгрышей, Николас переживает сильный стресс, который в сущности является катарсисом: «На все эти ухищрения Кончис пускался ради вот этой минуты, на все эти головоломки – оккультные, театральные, сексуальные, психологические; ради того, чтобы оставить меня здесь, одного, как его когда-то оставили перед мятежником, из которого и надо бы, да нельзя вышибить мозги, ради того, чтоб я проник в неведомый способ взыскания забытых долгов, чтоб познал валюту их выплат, неведомую валюту» [Там же, С.579]. Вчерашний легковесный нарцисс, главный герой романа постепенно втягивается в увлекательную игру, полную тайн и загадок, но вскоре начинает понимать, что она посерьезнее знакомых с детства «пряток» и «догонялок»: «Кончис, рассказывая, как прибыл в Бурани, упомянул о встрече с будущим, о точке поворота. Сейчас я чувствовал то же, что он тогда; новый виток самопознания, уверенность, что эти душа и тело с их достоинствами и пороками пребудут со мною всегда, и нет ни выхода, ни выбора. Слово „возможность“, до сих пор означавшее честолюбивые притязания, раскрыло свой новый смысл. Вся моя путаная жизнь, весь эгоизм, ошибки и предательства могут все-таки послужить опорой, могут-таки стать фундаментом, а не взрывчаткой…» [Там же, С.177].