Александр Найдёнов - Сборник рассказов

• Название: Сборник рассказов
• Автор: Александр Найдёнов
• Жанр: Короткие истории

В сборнике представлены рассказы о современной российской жизни.

---

– Не волнуйся, мы тебе поможем,– говорил Сергею при первой встрече толстый Андрей Васильевич. К Сергею все тогда обращались на «ты», должно быть, за его расхлястаный вид.

 Тогда, в первые дни и недели, сначала в лесу и потом в госпитале, он, действительно, волновался, даже паниковал. Он не мог понять, кто он? где он?

– Ты среди друзей, успокойся,– повторял, вытирая платком пот у себя на лбу, толстый Андрей Васильевич, а Игорь Ильич молчал, избоку посматривал на Сергея одним глазом, как худая, большая птица.

 Все, что врачи говорили, он понимал, словарный запас его был хороший. Он сумел назвать все картинки – танк, собаку, дом, автомат и другие,– которые ему показывали на цветных листах сперва Андрей Васильевич а потом и Игорь Ильич.

 Ему дали карандаши и велели рисовать, что он хочет. Он нарисовал большой гриб и себя, маленького, рядом, под его шляпкой. Этот рисунок долго рассматривали врачи.

 Его принялись расспрашивать о том, что случилось несколько минут назад, несколько часов, что было утром? Он помнил все и рассказывал. Помнил он  и милицию, и шофера в машине, и лес. Но вот как очутился в лесу и все, что было до этого, вспомнить он не сумел. Врачи испробовали гипноз, но ничего не узнали нового.  Осенью им надоело тратить на него силы, на работе появились другие заботы, от него, наконец, отстали, но и выгонять его, на зиму глядя, на улицу пожалели и пока оставили здесь, кстати, чтоб еще немножко понаблюдать.

 Сергей отлично справлялся с черновой работой, официально он не был оформлен, однако называл себя санитаром.

 Через час, отдохнув в каморке, Сергей поднялся из подвала на свой участок – настало время развозить еду лежачим больным. В седьмой палате, раздав тарелки рыжему и подполковнику, Сергей подсел к кровати армянина и начал с ложки его кормить, самостоятельно есть тот не мог, проволочные аппараты мешали согнуть руки в локтях.

 Рыжий немного поковырял и отставил свою тарелку. У него, как обычно, не было аппетита.

– Санитар, а вдруг тебя ищет кто-то?– спросил рыжий, сползая спиной с подушки – пока ел, он сидел, прислоняясь к ней,– потом он поерзал на матрасе, укладываясь и, наконец, угнездился.

– Не ищут.

– Не может быть.

– Не ищут,– повторил Сергей, поднося ко рту армянина ложку с кашей и облипшим в ней кусочком котлеты.

 Кормил его Сергей уже третий день, но тот все равно стеснялся. Имя армянина он запомнил сразу, как только его услышал – Мелик. Отчество, странно, имел он русское – Павлович.

– Мелик Павлович, я никуда не тороплюсь. Не спешите, а то подавитесь,– поизнес Сергей, но армянин проглатывал еду, почти не прожевывая, он хотел поскорее избавиться от санитара и своей унизительной, детской роли.

– Обязательно ищет мать,– уверенно сказал рыжий.– Неужели ты мать не помнишь?

– Не ищет. Про меня писали в газетах. Я ничего не помню.

– Удивительно!– сказал рыжий, всматриваясь в Сергея.– Голова как голова у тебя, а что творится в ней – всем загадка… Разве ты по ним не скучаешь?

– Нет. Мне о ком скучать?

– Шиза это – вот что.

– Я нормальный,– возразил ему Сергей и обиделся.– С августа я помню все. А до этого – как стена.

– Отвяжись ты от человека!– проглотив комок пищи, выкрикнул Мелик Павлович.

Рыжий замолчал, не ответил.

Днем приехала в госпиталь жена рыжего. Под вечер, завернув по делам в седьмую палату, Сергей с ней встретился взглядом. Жена, еще молодая женщина, растеряно посмотрела на санитара, на судно в его руках, скользнула и сразу отдернула взгляд с одеяла мужа, от места, где, по идее, должны быть ноги. Рыжий заметил это и усмехнулся.

Жена говорила рыжему: она верила, что он жив.

– Тебе больно?– спрашивала она, зажимая пальцами себе переносицу, чтобы успокоиться, не реветь. А вопрос, о котором подумала, побоялась ему задать.

 Через день она улетела домой, так и не спросив его об этом, и снова он усмехнулся.

 Рыжему Матвею Уфимцеву, гвардии-майору, не повезло. Его штурмовик был сбит. Он катапультировался и, раненый, долго шел, потом полз бесконечно долго. Обморозился. Выбрался к своим. Руки ему спасли, на ногах развилась гангрена. Сделали ампутацию. Теперь он лежал в палате, смотрел на сосны за окном и после отъезда жены молчал.

2.

– Ешьте, ешьте. Надо есть. Ешьте,– говорил Сергей рыжему вечером следующего дня, подавая ему тарелку.

Рыжий, словно его не слыша, молча смотрел в окно.

– Сережа, оставь ты его в покое,– не утерпев, вымолвил Мелик Павлович.

– Долго без еды – ослабеешь.

 Рыжий на подушке чуть передвинул голову. Он еще с минуту смотрел на силуэты сосен за стеклами, потом медлительным движением скосил глаза на санитара и произнес:

– Как узнать, где она?

– Кто?

– Где стена?

– Какая стена?

– Ты знаешь.

 Мутные глаза рыжего смотрели на Сергея устало. Сергей в этот миг почувствовал, что рыжий не так уж рыж. Рыжина его светлых волос могла быть почти незаметной, когда бы не оттеняла ее бескровная, бледная кожа лица и рук.

– Мне б научиться только ее поставить. Если ты знаешь, как – ты скажи. Как сделать ее, преграду. Тебе же вот удалось.

 В негромком голосе рыжего Сергей улавливал муку. И он не смог отказать ему просто так.

– Я попытаюсь. Быть может, вспомню.

– Ты вспомни – чтоб мне забыть, чтоб с чистого листа все, сначала. Ты научи меня, я смогу.

– Вы съешьте только. Немного. Съешьте.

– Ты обещаешь мне?

– Я? Ну да…

 Медсестра объявила отбой, щелкнула выключателем – палата булькнулась в темень и растворилась в ней. За серым окном фонарь продолжил бесцельно пылить свет в заснеженное пространство. Потом подполковник запаса включил в изголовье ночник, вновь убедился, что читать от него невозможно, ругнулся и отключил. Скоро раздалось его дыхание, потом засопел Мелик Павлович. Только Матвей не спал.  Он думал о прошлом, о том, с чем хотел проститься.

 Плохое, что было в жизни, Уфимцев совсем не помнил. Наверно, что-то стерлось, другое, хоть не забылось, сделалось нереальным, как память о боли давнишних ссадин, которой не вызвать въявь. Он за плохое не беспокоился, он пытался забыть хорошее, то, что вцепилось хваткою, с чем он хотел расстаться…

 Вот за таким окном в детстве он видел коней. Впрочем, не за таким. Их деревянный дом просел на левый передний угол и то окно, в углу, немного перекосилось.

– Матвей, держись хорошо за раму. Тихонько! Не оступись!

 Ему, быть может, четыре, а может и меньше лет. Он, стоя на подоконнике, через двойные стекла пытается разглядеть, как по заснеженному проулку, мимо забора, деревьев под снежным пухом, мимо их дома шагают бодрые лошади, наряженные, в попонах. Они идут вереницей, каждая за собой тянет беговую коляску на двух колесах. В колясках, выставив вперед руки, одетые в рукавицы, сидят мужики и дергают длинные вожжи.

– Матвей, ну пойдем. Замерзнешь,– зовет его баба Оля.

Она за него боится, и любит его, как все.

 А на комоде в комнате – железная старая кружка, в нее из стеклянной банки ему наливают «гриб». Когда допьешь, запрокинешь кружку, сунешься в нее носом, можно увидеть дно. Там из черточек, точек, царапин, если смотреть на них долго, словно из ниоткуда вдруг возникают лица незнакомых ему людей.

 Мама его – загадка. Она сидит на стуле в обычном своем халате. Он к ней подходит, и меряется по пуговицам халата. Радуется, что вырос, достал макушкой до второй пуговицы от верху. Но в следующий раз мама стоит на кухне, опять он подходит к ней и видит, что ростом он, как и прежде, по самую нижнюю пуговицу – и не может понять, как так?

– Матвейчик, ты папу ждешь?– интересуется мама.

Он отвечает:

– Нет.

Она напугана, произносит:

– Матвейчик, а почему?

– Он колючий.

 Папа его шофер, он ездит в командировки, привозит ему подарки, радуется ему, целует и больно колет. Всякий раз Матвей и ждет его, и боится его приезда, а когда, вернувшись, папа колет его лицо своим ртом и щеками, старается не заплакать.

 Вот папа приехал, смеется, подбрасывает вверх его, ловит, хочет поцеловать. Но мама отняла Матвея, поставила его на пол, уводит папу из комнаты и что-то там ему шепчет, опять слышен папин смех. Потом он приходит к сыну, уже побритый и очень гладкий, и осторожно целует – не больно совсем, не страшно…

 Гвардии майор Матвей Уфимцев чуть шевельнул под одеялом культями ног, захотел почувствовать мышцы. Сдержался, не застонал. Стараясь не двигать таз, он повернулся плечами на бок, дал отдохнуть спине, она от лежанья ныла. Такого тяжелого сына отец не подбросит вверх.

 …Тогда, давно. Лето. И он гуляет. Ему разрешили впервые у дома гулять одному. За пустой дорогой, наискосок – каменные два дома. Хотя и нельзя, но тянет его туда. И подойдя к проему между домами, он видит у толстого тополя большую группу ребят. Он к ним подходит ближе. Он удивлен, он смотрит. За толстую ветку тополя перекинута веревка с привязанной к ней доской, на доску усажен парень, его закручивают, он вертится со страшною быстротой. Но вот Матвея заметили, многоголосо учинили ему допрос: