Александр Николюкин - Литературоведческий журнал № 32

• Название: Литературоведческий журнал № 32
• Автор: Александр Николюкин
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2013
• ISBN: LJ_32_2013

В журнале публикуются научные статьи по истории отечественной и зарубежной литературы, по теории литературы, а также хроника литературной жизни и библиография по литературоведению. Рукописи представляются в редакцию в печатном и электронном виде. К тексту статьи прилагаются: краткая аннотация на русском и английском языках и список ключевых слов, а также справка об авторе с указанием ученой степени, должности, места работы и контактной информации. Публикуемые рукописи рецензируются. Плата с аспирантов за публикацию рукописей не взимается.

---

«Лекции у нас кончились 5 марта. Здесь академический год не так, как у нас: здесь в году два семестра, совершенно отдельные – один зимний, другой летний; летний начнется в последних числах апреля и кончится в августе. В продолжение зимнего семестра я, слава Богу, выслушал целый курс логики, слушал прилежно, записывал, составлял лекции, теперь рассчитываюсь с собою. Живое и серьезное занятие философиею, не так как прежде – пошлое, брошюрочное, благотворно и глубоко подействовал на меня. Но надобно еще много и много поработать мне: в течение каких-нибудь трех месяцев никакая сила не может овладеть таким предметом, ‐ лекции же летели так быстро, так ярко, так ослепительно – ни на минуту нельзя остановиться и укрепиться. Надобно по крайней мере прослушать еще курс при помощи особенных уроков.

<…>

… я выбрал для слушания… один предмет – логику у Вердера… В половине семестра я присовокупил к логике и историю новой философии: оно и у Вердера это мне очень помогало в изучении логики, хоть я не слыхал первой половины: от Декарта до Канта. Изучение логики вместе и дьявольски трудно, и божественно легко. Венец философии и всякого развития, начало и конец вселенной есть личность, абсолютная субъективность; все что существует – природа и история есть степени ее развития, момент ее целости; но она прежде всякого развития и истории – через них только приходит к себе. Цель философии и цель логики проследить ее развитие в чистой мысли, в общем, в знании; тут мы присутствуем в первоначальном недре творения. Категории логики – души всего сущего (логос), все что после вышло быть и жить для себя. Изучение логики не есть, стало-быть, просто изучение: это сообщение с Творцом, высшее священнодействие; влияние его объемлет всего человека и на каждом шагу он должен становиться чище и достойнее.

<…>

Созерцание без труда диалектики (Шеллингова Intellectuelle Anschauung [интеллектуальное созерцание в наглядных проявлениях. – И. Е.]) хотя и объемлет в себе все содержание, но владеет им. Форма только тогда достигает своей истины когда перестает быть формою, для того кто прошел весь путь и объял всю целость нет уже никакой важности в абстракции, он может начинать отовсюду – прекращается всякая формальность. В спекулятивном вдохновенном созерцании после диалектики открывается абсолютная личность с полным и раздельным знанием всех своих моментов. Личность есть последнее слово всей философии, – тут она оканчивается, но тут оканчивается и все конечное, тут все богатство и прошедшего и будущего, тут бесконечность, тут бессмертие, тут Бог и в Боге мы – как бы полная личность, оригинально отражающая божественную.

<…>

Скажу тебе несколько слов о Берлинском университете: Гегелева философия в нем оставалась долгое время, благодаря покровительству министров, интересовавшихся ею, процветала беспечно; теперь ей похуже и на нее смотрят недоброжелательно; может быть немножко потреплят ее, но это всегда обращается к пользе гонимого. …На кафедру Ганса (философия права) был избран Шталь, обскурант и пиетист, который с самого начала объявил, что Гегелева философия есть змея подколодная, а что наука должна основываться единственно на предании и авторитете. За это его приветствовали шипением и шарканьем. Теперь… вызывается Шеллинг, может-быть с намерением для противодействия, а может-быть и не с тем; но, во всяком случае, истинные представители Гегелевой философии с любовью и радостью ждут его, благоговея перед его гением…

<…>

Лекций я взял немного у Шеллинга – философию мифологии, практическое изучение в музее истории живописи у Кушера и археологическое упражнение у Панофки. Преимущественно же я занимаюсь древними языками и особенно греческим, – хочется побольше успеть в них. Шеллинговы лекции имеют для меня великое значение, я слушал их с жадностию: столько глубокого, оригинального, поучительного! У меня открылись глаза на многое на что прежде были закрыты; много предчувствий моих уяснились и большая часть сомнений и вопросов моих получили по крайней мере более определенный вид. Я много трудился над Шеллинговыми лекциями и владею теперь лучшею тетрадью в Берлине, так что у меня со всех сторон выпрашивают ее для изучения, где всех цветов и гегелианские профессоры; но, по правде сказать, не хочется давать, пусть бы сами ходили, записывали и трудились».

Из воспоминаний литератора и переводчика на немецкий язык произведений русских авторов Ф. Боденштедта узнаем, что Катков не только слушал лекции Ф.В.Й. Шеллинга в университете, но и бывал у него дома, «где был принят весьма радушно и часто посещал его. …немецким языком разговорным и письменным Катков владел… в совершенстве» [1, c. 62]. Катков слушал позднего Шеллинга в зимний семестр 1841–1842 гг., Шеллинга времени «Философии откровения» и «Введения в философию мифологии» (Шеллинг читал названные курсы в Берлинском университете в 1841–1846 гг.). В данном случае уточнение «поздний Шеллинг» является содержательно значимым. В этой связи напомню принципиальное возражение Ф.И. Тютчева Шеллингу начала 1830-х годов: «Вы пытаетесь совершить невозможное дело. Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать все при помощи разума, неизбежно придет к материализму, а затем погрязнет в атеизме. …Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом» [9, c. 37]. Каткова увлекла в Шеллинге, по свидетельству Т.П. Пассек, «мистическая сторона этого учения» [2, c. 294].

«Философия откровения» (иначе – «положительная философия»), написанная не без воздействия трудов Б.Ф.К. Баадера (1765–1841), явилась итогом размышлений Шеллинга, с одной стороны, над утверждением Гегеля, что Бог есть понятие, а с другой – над индифферентным признанием Якоби (1743–1819) идеи Бога. У самого Шеллинга, как отмечает современный исследователь, «предметом знания становится вся религиозная жизнь человечества в том виде, в каком она уже явлена нам Божественным волением: сначала мифология, в которой Божественная интенция содержится в непросветленном виде, но не утрачивает своей значимости, а затем собственно христианское Откровение, которое, как и мифология, требует и философского осмысления» [20, c. 418–419].

Шеллинговская идея мифологии раскрывается через ее становление, через историю, но история эта укреплена не только в человеческом сознании, а через него – в Боге: «Субъективно, или по своему возникновению, мифология – это теогонический процесс. Мифология – это 1) процесс вообще, процесс, какой совершает сознание, – совершает так, что оно, будучи вынужденным останавливаться на отдельных моментах и во всем последующем удерживая предшествующее, переживает таким образом движение в буквальном смысле слова. Мифология – это 2) действительно теогонический процесс, т.е. такой, который происходит из сущностного отношения человеческого сознания к Богу, из отношения, в котором сознание по своей субстанции, в силу которого сознание вообще по своей природе (natura sua) есть полагающее Бога сознание. Поскольку же изначальное отношение таково по природе, сознание не может выступить из него так, чтобы не быть возвращенным в него посредством процесса. При этом сознание неизбежно (прошу хорошо заметить себе это) является как вновь полагающее Бога лишь опосредованно – именно в процессе, т.е. сознание неизбежно является именно как порождающее Бога, соответственно теогоническое сознание» [19, c. 327]. Как замечает А.В. Михайлов, «самоё сознание как момент бытия имеет свою историю, а бытие имеет свою историю в сознании через него: человеческие представления о Боге тоже, естественно, складывается в свою историю, и тут Шеллинг доказывает, как первоначальный монотеизм (а иным не могло быть, согласно его взглядам, первоначальное сознание о Боге) должен разложиться на разные политеистические, собственно мифологические системы» [19, c. 580].

Понятно, что Шеллинг – дитя европейского антропоцентризма, потому у него сознание полагает Бога, а не наоборот. Но в данном случае не это важно. Другое не могло не захватить Каткова: самая мысль, что человек просвещенный полагает Бога! Для него, человека, поехавшего в Германию из «кружка Станкевича», где собрались люди «передовых взглядов» и Катков – один из них, подобное утверждение представилось бы абсолютно диким. Подчас смысл «передовых взглядов» в России сводился к простой формуле: «Бога нет, а царя не надо» (Н.П. Мещерский). Иное слышал Катков здесь, в центре просвещенной Европы: профессор, читая лекции с кафедры, занимается герменевтикой библейских текстов и доказывает, что греческая мифология есть результат изначально существующего монотеизма [3, c. 380]. И Катков признается, что у него (добавлю: подобно Пушкинскому Пророку) открылись глаза. Он не отказывается от своей давней любви к Гегелю, но знакомые триады наполняются конкретным содержанием, и в центре всего – Бог.