Борис Ивановский - Экономические и социальные проблемы России № 1 / 2011

• Название: Экономические и социальные проблемы России № 1 / 2011
• Автор: Борис Ивановский
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2010
• ISBN: 2010-1

Рассматриваются проблемы перехода России к устойчивому росту на основе модернизации экономики. Анализируются различные подходы и принципы инновационной политики, в том числе опыт зарубежных стран по стимулированию инновационной деятельности, освещается роль региональных органов власти по поддержке современных наукоемких производств.

Для научных работников, специалистов в области государственного управления, преподавателей, аспирантов и студентов.

---

При более внимательном отношении мультикультурализм оказывается методологически богаче, чем это кажется на первый взгляд. Так, например, представление о том, что мультикультурализм – это только «про иммигрантов», не вполне соответствует действительности. Да, возник он в так называемых иммигрантских государствах, чтобы урегулировать отношения между группами иммигрантов, интегрировать их в единое общество. Канадские франкофоны и англофоны, строго говоря, действительно иммигранты, но только, пожалуй, по сравнению с канадскими индейцами. Но государство-то канадское – их, ими же основанное на европейских политических традициях. И в нем они не иммигранты. Если нужно было бы подыскивать адекватное сравнение, то английскую и французскую диаспоры в Канаде скорее можно было бы сравнить, скажем, с валлонами и фламандцами в Бельгии, нежели с бельгийскими китайцами и турками. Мультикультурный подход предполагает ориентацию на социальную группу, культурно выделяющуюся среди других. Она не обязана быть иммигрантской.

Не все ученые-мультикультуралисты готовы легко пойти на признание аналитической эквивалентности этнокультурных сообществ, скажем, с субкультурными группами. Достаточно вспомнить проблему «социетальной культуры» Кимлики. Для Кимлики национальное государств – это «социетальная культура», в которую входят язык, определенная социальная структура, нормы, институты, обычаи [Kymlicka, 2001a, p. 18]. Все это создает некий социальный контекст, от которого каждый индивид отталкивается, формируя свое собственное социальное «Я». Фактически именно право отталкиваться от контекста своей этнокультурной группы Кимлика и предлагает защитить, полагая, что школы должны учитывать диетические особенности детей разных культур. Проблема здесь заключается в том, что, обосновывая необходимость такого рода «уступок», допустим иммигрантам их правом на свой этнокультурный контекст, он фактически лишает их легитимного основания требовать такое право. Дело в том, что если следовать его собственному определению этого контекста (или «социетальной культуры»), то для его наличия необходимы язык, социальная структура, нормы, институты и обычаи, а у иммигрантов, большинство из которых живут разрозненно и постоянно находятся под воздействием другой «социетальной культуры», почти ничего этого нет. Отсутствие социетальной культуры у иммигрантов дает Кимлике аргумент для объяснения того, почему иммигранты, в отличие от, скажем, исторических меньшинств (шотландцев в Англии, например), не имеют права требовать группового политического представительства. Однако в то же время зацикленность на этой социальной культуре как единственном условии для применения мультикультурной политики в отношении определенной группы оставляет за бортом политики мультикультурализма не только религиозные меньшинства, но также и иммигрантов, если они не выросли в гетто.

Но это проблема именно Кимлики, а не мультикультурализма вообще. Модуд, к примеру, критикует Кимлику именно за эту его неготовность гибче относиться к аналитическим единицам: «Культуры, с которыми имеет дело мультикультурализм, не обязаны быть социетальными. Они просто должны принадлежать людям, ценящим их» [Modood, 2007, p. 35]. И хотя «терпение» самого Модуда тоже не безгранично (он, например, не очень хорошо относится к идее считать частью мультикультурного дискурса британскую деволюцию [Modood, 2007, p. 5]), многим исследователям мультикультурализм позволяет делать далеко идущие выводы. Так, П. Кивисто сравнивает черное меньшинство в США, американских католиков, британских шотландцев и испанских басков. Он приходит к выводу, что они разные и одни больше напоминают «других». Но никаких признаков методологического табу на такую «странную» выборку не заметно. Нет опасения перед тем, что одни – это этнокультурная группа, вторые – религиозная, третьи и четвертые – национальные меньшинства. Мультикультурализм позволяет их сравнивать.

В современной ситуации гибкость в отношении единиц социального анализа очень важна. Неготовность гибко подойти к выборке оборачивается проблемами адекватности анализа. Возьмем, к примеру, такие известные критерии для социальной типологизации, как расовая и этническая принадлежность. В западном (особенно американском) научном дискурсе очень часто встречается позиция, в соответствии с которой этнические группы и группы расовые – это принципиально разные вещи. Оми и Уайнант [Omi and Winant, 1994], например, определили расу как биологическую данность, подчеркивая неизменность характеристик, связанных с расовой принадлежностью в социальном контексте. Это значит, что «черные» всегда синонимичны таким выражениям, как «социально неустроенные», «с высоким уровнем преступности», «с низким уровнем мобильности», и т.п. Даже если есть исключения из этого «правила», то это именно «исключения», а само правило (т.е. ожидания в отношении представителей той или иной расы) остается неизменным. Именно этой неизменностью раса, по их мнению, отличается от этнической принадлежности. Важно отметить, что критерий не отличается аналитической четкостью даже в контексте одной страны: известно, что и некоторые европейские иммигранты в США еще в конце XIX – начале XX в. не считались принадлежащими к «белым», – итальянцы, например, а ранее – ирландцы. Впоследствии ситуация изменилась. Если придерживаться подхода Оми и Уайнанта, и те и другие в какой-то момент из «неизменных» рас должны быть «повышены» до этнических групп. Иначе не ясно, как их изучать, с кем их сравнивать.

Более гибкий в этом вопросе подход предлагают Корнелл и Хартман [Cornell and Hartman, 1998, p. 25–34]. Раса и этническая принадлежность как категории анализа у них могут пересекаться. Они считают, что принадлежность к этнической группе может быть не менее заметна, чем принадлежность к расовой (среди белых, например, легко выделяются светловолосые северные европейцы и темноволосые представители Средиземноморья). Аналитическое различие между «расой» и «этнической принадлежностью» проходит, по мнению авторов, там, где речь заходит о политической и экономической силе и власти.

Представители разных рас имеют стабильно различный доступ к власти, баланс сил между расами также стабилен, так как принадлежность к определенной расе неизменно обещает определенные преимущества или недостатки. В отношении этнических групп этого якобы сказать нельзя. Такой подход позволяет анализировать, к примеру, американских евреев отдельно от других белых американцев и сравнивать их, например, с кубинцами (чего с предыдущим подходом никак бы не получалось). Выделить евреев стало возможным, при желании их даже можно сравнить с черным меньшинством в США, но только в данный конкретный момент времени. Проанализировать, как изменился баланс сил между этими группами за последние 20 лет, не представляется возможным. Расовый баланс, согласно Корнеллу и Хартману, статичен.

Принципиально от первых двух отличается подход, при котором этническая принадлежность – аналитически более широкое понятие, способное включать в себя расовую принадлежность. Расовая принадлежность рассматривается здесь всего лишь как дополнительная (а не обязательно смыслообразующая) характеристика (значимая или нет), значение которой может меняться. Такой подход дает возможность сравнивать, скажем, «черных» в США не с «белыми», но с «латиноамериканцами» или с «восточными европейцами» на том основании, что этническая принадлежность в случае «черных» американцев определяется в первую очередь с учетом расы, а в случае, скажем, латиноамериканцев – с учетом их языка, культуры и зачастую страны рождения и ее социально-политической культуры. Одними из первых использовали этот подход современные представители чикагской социологической школы, такие, как У. Томас и Э. Парк, а также антрополог культуры Ф. Боаз, воспитавший целое поколение выдающихся американских антропологов, – P. Бенедикт и М. Мид и др.

Такого рода подход и будет более всего характерен для мультикультурного дискурса именно потому, что позволяет менять значение единиц анализа, так как в центре изучения социального ученого-мультикультуралиста – общество, разделяемое на сопоставимые по разным основаниям социальные группы. Без вынужденной аналитической гибкости в отношении основания для сопоставления адекватное сравнение было бы невозможным. Гибкость же дает возможность не только сравнивать очень различные, на первый взгляд, группы внутри одного общества, но и сопоставлять их с группами внутри другого. Так, например, черных в США можно продуктивно сравнивать с мусульманами в Европе, хотя, если подходить негибко, эти две группы вообще несравнимы: одни – расовое меньшинство, вторые – религиозная группа.

Так, Пол Гилрой, например, предложил выделять социальные группы на максимально общем основании – культурном [Gilroy, 2000, p. 1]. Сравнимыми оказываются, таким образом, очень многие социальные группы.