Анатолий Цыганов - Шаман. Рассказы

• Название: Шаман. Рассказы
• Автор: Анатолий Цыганов
• Жанр: Прочие приключения

Рассказы о геофизиках, о их полевой жизни, где неустроенный быт, юмор и тяжёлая работа сплелись в единое целое, где реальные события и мистика идут бок о бок. О любви и дружбе, о подлости и героизме.

---

***

Прошло много лет. Постепенно забылись горести и мимолётные радости полевой жизни. Давно ушли за горизонт времени рисковые годы тяжёлой работы в Заполярье. Стали забываться имена и лица бывших соратников и друзей.

Я шёл по улице Большого города и наслаждался видом зеркальных витрин, красочных реклам и радостных лиц прохожих. Внезапно что-то знакомое мелькнуло возле подземного перехода. На ступеньках сидел седой старик с рыжей всклокоченной бородой. На груди у старика висела табличка: «ПАДАЙТЕ ПАГАРЕЛЬЦУ». Старик канючил, шамкая беззубым ртом:

– Подайте, граждане начальники. Не за себя прошу, за малых детушек.

В голове у меня вихрем закрутились воспоминания. Детство. Тундра. Мотя. Да, это точно был он! Я подскочил к старику и, не помня себя, принялся трясти его за плечи:

– Мотя! Как же так!? Мотя! Дружище! Ну как же так!? – кричал я, пытаясь заглянуть ему в глаза.

– Проблемы? – раздался сзади меня начальственный голос. Я обернулся. Позади стояли два милиционера и, похлопывая дубинками, подозрительно осматривали меня.

– Да вот, земляка встретил, – сникшим голосом промямлил я.

– Что-то не очень он похож на Вашего земляка, – стражи порядка подозрительно оглядели меня, на всякий случай проверив документы. – С этими нищими поосторожней. Можно и заразу подхватить. Потом такому земляку сами не рады будете.

Стражи ещё что-то объясняли, но я не слушал. Я смотрел на Мотю, и на глаза наворачивались слёзы. Мотя стоял покорный, с отсутствующим взглядом и молча дожидался своей участи. Наконец, покончив со мной, милиционеры обратились к нищему:

– Ну что, дед? Собирай манатки. Сколько раз тебя предупреждали, что не положено здесь стоять? Дорогу знаешь? Пошли, дед.

Мотя засуетился, собирая мелочь, нахлобучил на седую голову грязную, с облезлым верхом, немыслимого фасона шапку и засеменил впереди милиционеров. Я смотрел им вслед, и жалость сжимала мне сердце, а мои губы непослушно твердили одну и ту же фразу:

– Как же так?.. Ну как же так?..

Внезапно Мотя остановился и, как будто что-то вспомнив, оглянулся.

– Что ещё? – грозно рявкнул один из милиционеров. Мотя заморгал рыжими ресницами, и до меня еле слышно донеслось:

– Ничё по пьянке не забыто?

2011год.

Радист Митька

База полевой партии утопала в снегу. Между балками виднелись тропинки, протоптанные множеством ног, да следы от полозьев самодельных салазок. Предписание о том, чтобы техника «не разъезжала по улицам» выполнялось неукоснительно. По одной из них пробирался радист Митька, зажимая под мышкой карту Советского Союза. Постучав в дверь, он ввалился в балок склада и громко поздоровался. Возле стола, с красующимися посредине магазинными весами, стоял завхоз, в меховой безрукавке и накинутом поверх синем халате. Увидев Митьку, хозяин балка приветливо махнул рукой.

Посетитель молча отодвинул весы и разложил на столе карту. Она заняла всю поверхность. Дальний Восток свисал с края столешницы, но он мало интересовал радиста. Завхоз не сопротивлялся, чуть отодвинувшись, чтобы не мешать действиям гостя. Карту Митька специально снял со стены своего балка, чтобы принести на склад завхозу, для солидности и аргументации предстоящей просьбы. Пальцем левой руки он стал водить по северу европейской части, правой придерживая карту за свисающий край. Завхоз усмехнулся и уселся в низкое кресло:

– И что ты мне хочешь сказать? – он скрипнул полуразвалившимся сиденьем и ещё раз снисходительно улыбнулся.

Митька занервничал и, заикаясь, произнёс:

– Смотри, где я только ни работал! В Мурманске, на сейнере; в Амдерме, с заготовителями; в Салехарде, в речном порту! Там меня каждая собака знает!

– Ну, – завхоз заинтересованно посмотрел на карту.

– Вот, я и говорю, Север я как свои пять пальцев знаю.

– И что из этого выходит?

– Я же тебе пытаюсь втолковать, что на Севере я, ни грамма.

– И что?

– Как что? Да не пью я на Севере. Как бы, сухой закон. А вот на юге… Вытрезвители мои. Меня там с распростёртыми руками встречали.

– Так уж и с распростёртыми?

– А как же, я же постоянный клиент был.

– Допустим, я это понял. Что же ты от меня хочешь?

– Дак, тут такое дело: Патриса Лумумбу десять лет как убили.

– Не понял. Тебе – то, что из этого?

– Да ты что? Весь мир скорбит.

– А тебе-то, какое дело?

– Ты что, Михалыч? Горе – то, какое. Весь мир, говорю, в трауре. Дай хоть бутылку. Надо бы помянуть, борец всё-таки.

– Борец, говоришь? А за что?

– Это самое, с Чомбе… За свободу.

– Свободу чего? – напирал завхоз.

– Как его, Конго вроде, – поник Митька. Он понял, что бутылки не видать, и наметившиеся поминки по поводу годовщины смерти африканского героя откладываются на неопределённое время.

– Знаешь что? Мотай ты отсюда! Борец за мир. Не пьёт он на Севере! А что ты у меня бутылку просишь? Срочно выпить захотелось? Ничего я тебе не дам, – поставил точку в затянувшейся дискуссии завхоз.

– Дак я же, это самое, не для пьянки, – вяло попытался продолжить Митька, но столкнувшись с суровым взглядом завхоза, быстро свернул карту и выскользнул за дверь. Шагая между балками, он размышлял о несправедливости оценки патриотических порывов. Но каков завхоз, ему, видите ли, наплевать, что такой человек погиб. А вот когда Ленин умер – весь международный пролетариат был в трауре. А Лумумба погиб – вся земля, может, осиротела. А он: «Мотай»! Несознательная личность.

Войдя в балок, радист включил рацию, надел на голову наушники и с тоской взглянул на календарь. Скоро день рожденья, а здесь никакой хитростью бутылку не выпросишь. Митька вышел на частоту экспедиции и назвал позывные. Экспедиционный радист тут же ответил и радостно сообщил, что Митьке дали неделю отгулов, завтра вылетает вертолёт, и ему на замену прилетит сменщик. Кроме того, закуплен банкет в виде нескольких бутылок, которые с нетерпением ожидают юбиляра в радиостанции экспедиции. У Митьки оттаяла душа от таких тёплых слов, и он стал готовиться к вылету.

Утром, выглянув в окно, радист с ужасом увидел, что верхушка антенны утопает в густом тумане. Это был первый и главный признак нелётной погоды. Выскочив из балка, Митька не почувствовал напора постоянно дующего ветра. От давящей тишины звенело в ушах. Надо же было случиться, что именно сегодня установилась тихая тёплая погода. Даже птицы от удивления затихли, и в давящей на барабанные перепонки тишине слышен был лай одуревших от тепла песцов. Из балка столовой высыпали сейсморабочие, и воздух наполнился смехом и криками. Глядя на весело гомонящих сейсмиков, садящихся в отъезжающие вездеходы, юбиляр с тоской думал о пропавшем юбилее, несостоявшемся банкете, о не дождавшихся бутылках, о насмешках судьбы, и к горлу подступала такая горькая обида на жизнь, что он закрыл глаза и, тихо подвывая, присел на полоз балка.

Минуты счастья были так близки. Митька ярко представил встречу с друзьями и чуть не забыл о начале радиосвязи. Лихорадочно вскочив с полоза, несостоявшийся пассажир вертолета влетел в балок., включил рацию и привычно выйдя в эфир, назвал позывной. Затем приготовился записывать. Сначала в наушниках слышалось слабое потрескивание помех, затем кто-то кашлянул, и раздался звон.

Митька прислушался, звон повторился. Радист не выдержал:

– «Руда», я – «Руда-4». Как меня слышишь? Приём.

Митька переключил рацию на приём и снова услышал в наушниках звон стекла и бульканье переливаемой жидкости. Наконец послышался голос радиста экспедиции:

– Митя, с днём рождения тебя. Мы все, твои друзья, сожалеем, что сегодня нелётная погода, и ты застрял в партии. Но мы решили, не пропадать же «водяре», и поздравляем тебя в эфире. А сейчас мы пьём за твоё здоровье!

Послышалось характерное бульканье и звон стекла. Это уже было слишком. Митькина душа не выдержала такого надругательства. Радист, зажав под мышкой микрофон, защёлкал многочисленными тумблерами, переключая рацию на передачу, и, не помня себя, завопил в эфир. Впопыхах Митька упустил из виду, что у радиста экспедиции рация тоже включена на передачу и соответственно он не слышит Митькиных воплей. Минут десять радисты полевых партий слушали, как одновременно шли два монолога в эфир. Радист экспедиции скрупулёзно выкладывал, как его друзья любят Митьку, как они пьют за его здоровье, как чокаются и закусывают, сопровождая звуковыми эффектами. А одновременно с ним бедный юбиляр, сорванным голосом кричал, что он не позволяет пить, что он всё равно скоро приедет и разгонит всю эту весёлую компанию, посмевшую праздновать без него. Наконец, оба радиста замолчали и переключили рации на приём.

И тогда раздался голос начальника связи. Как на грех, начальник только что получил новое оборудование и решил опробовать его на рабочих частотах. Он аккуратно назвал позывные экспедиции и Митькины. Оба радиста одновременно ответили. Тогда руководитель сообщил, что для них имеется радиограмма. Радисты принялись записывать. В радиограмме говорилось, что за срыв очередного сеанса связи и засорение эфира, а так же пьянку на рабочем месте, обоим радистам объявляется строгий выговор, и, соответственно, оба лишаются квартальной премии. Митька было возмутился, что он-то не пил, но начальник прояснил, что он ещё легко отделался. Тогда радист тоскливо спросил, что же ему теперь – оставаться? На что ему был дан ответ, что отгулы запланированы, и к выговору не имеют отношения.