Дарья Плещеева - Блудное чадо

• Название: Блудное чадо
• Автор: Дарья Плещеева
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4444-8398-5

Середина XVII века. Боярин Афанасий Ордин-Нащокин, выполняя ответственные поручения царя Алексея Михайловича, ведет переговоры с иностранными дипломатами. А его единственный избалованный сын – Воин, наслушавшись баек о просвещенной Европе, в один прекрасный день удирает в Польшу, увезя с собой секретные письма государя. В погоню отправляются подьячий Посольского приказа Арсений Шумилов и его лихие подчиненные – Ивашка с Петрухой. К ним присоединяется француженка Анриэтта, несколько лет назад волей судьбы попавшая в Москву. Много приключений ждет и беглеца, и догоняющих его московитов. Но им удается вернуть поумневшего за годы странствий Воина домой, и немалую роль в этом сыграл знаменитый художник Рембрандт ван Рейн…

---

Ивашка был по натуре человеком миролюбивым, а пора, когда он по молодой дури ввязывался в драки, миновала. И то – главным образом кулаками махал, за нож не хватался. Трудясь под началом Ордина-Нащокина и Шумилова, он не имел дела ни с каким оружием, кроме обязательного засапожника с красной шелковой кисточкой, свисающей на голенище.

А Петруха, приставленный к корабельному строению, встречался с разными людьми и очень любил мужские разговоры об оружии. В Царевиче-Дмитриеве служили донские казаки, было некоторое количество стрельцов, приезжали курляндцы, которые после разорения герцогских верфей и пленения герцога Якоба осиротели. Было с кем потолковать о ножах, саблях и прочих клинках, поспорить о творениях золингенских оружейников в самом Золингене и в Англии, куда удачно сбежали два опытных мастера и открыли свои мастерские.

Вот и сейчас Петруха хватался то за ятаган, который ему совершенно не был нужен, то за персидскую саблю-шемшир. А польские сабли-карабели, которых в лавке было большинство, его внимания пока не удостаивались. Возможно, потому, что он видывал их редко и все больше издали. А Ивашка – тот с карабелями был знаком, потому что ими щеголяли в Москве молодые княжичи и боярские сынки.

Видя, что хозяин лавки, пожилой купец с неимоверной длины седыми усами, уже смотрит на покупателей косо, Ивашка стал примериваться к сабле-карабеле, любимице всех панов, особенно в мирное время – она была более приспособлена для пешего боя. И, пробуя, как ложится в ладонь рукоять в виде орлиной головы, вовремя вспомнил поговорку и порадовал ею купца:

– Без Бога – ни до порога, без карабели – ни с постели!

Из лавки они унесли три хорошие карабели и три кинжала – подвешивать к поясу.

Шумилова они застали в удивительно бодром настроении.

– Баба с возу – кобыле легче, – сказал Арсений Петрович. – Она ухитрилась наняться комнатной девкой к какой-то польской пани и уезжает с ней в Варшаву.

– Эх… – вздохнул Петруха. Он все это время пытался как-то подладиться к Анриэтте, но француженка решительно не желала замечать его поползновений.

– Она сказала, как ее найти в Варшаве? – спросил Ивашка.

– Сказала, сама нас сыщет. А как – одному Богу ведомо, и будет ли искать – не уверен. По-моему, она только и хотела, что от нас отвязаться. Довезли мы ее до Гданьска, и более мы ей не нужны. Вот и славно, – подытожил Шумилов. – Сами справимся.

Два дня ушло на возню с одеждой, потом еще нужно было купить лошадей. Наконец тронулись в дорогу – и через седмицу были в Варшаве.

По дороге московиты придумали себе новые прозвища. Шумилов стал паном Арсением Залесским, Ивашка – паном Яном Ковальским, благо в Речи Посполитой Ковальских сто тысяч, не менее, а Петруху, почти не говорящего по-польски, сделали паном Петром Немовлянским.

Но добраться до Варшавы было просто, отыскать в большом городе беглецов – куда труднее. Московиты прочесали все гостиницы, ходили во все церкви – и в костелы, и в лютеранские храмы, выбирая время, когда народ расходится после службы. Наконец Шумилов вынужден был признать: Анриэтта права, беглецов где-то прячут иезуиты. А об иезуитах он уже знал довольно много.

Они появились в здешних краях около ста лет назад – и не сами пришли, а их пригласил кардинал Станислав Гозий. В то время на землях Польши и Литвы сильно укрепился кальвинизм – до того даже доходило, что католических ксендзов принуждали менять веру. Католики оказались в незавидном положении. Куда уж дальше-то: епископ Пац сложил сан, стал протестантом и, страшно сказать, женился. Кальвинизм больше соответствовал нравам вольнолюбивой и своенравной польской шляхты. Но, когда в стране имеется несколько вер, добра не жди. Короли – сперва Стефан Баторий, потом Сигизмунд Третий – решили, что вера должна быть одна, и пусть это будет католицизм.

Иезуиты, которых к тому времени уже прозвали «черной гвардией папы», прибыли в Вильно весьма смиренно. Большинство их было польского происхождения. Но вскоре они завладели лучшим в Вильно Свято-Янским костелом. А потом взялись за дело тихо, но упорно. Они стали создавать коллегии – школы для детей шляхты, где нравы были почти монастырские, а знания давались не хуже, чем в ином университете. Обучение было бесплатным. А поскольку шляхта и сама хотела видеть наследников образованными на европейский лад, то общество Иисуса создало немалую сеть коллегий, куда брали всех – и детишек русской шляхты тоже. Никто открыто не принуждал их к перемене веры – это происходило само собой. Европейская культура оказалась очень хорошей приманкой.

Вскоре польская аристократия почти вся перешла в католицизм и предалась этой вере со всей страстью души. Доходило до странных затей – внучка знаменитого защитника православия, князя Острожского, на свою беду, пославшего детей учиться в католические коллегии и университеты, так яростно веровала, что распорядилась выкопать останки деда и окрестить их по католическому обряду.

– Уж не прячут ли раба Божия в коллегии? – предположил Шумилов. – Обучают его там латинской вере?

– И Черткова тоже обучают? – удивился Ивашка. Он, живя в Москве, кое-что слыхал о Ваське и сильно сомневался, что этот детинушка в состоянии разобрать хоть строку в молитвослове. – Куда-то же Чертков подевался?

– Нужно будет объехать несколько этих басурманских коллегий, – решил Шумилов. – Притворимся, будто мы из самой глуши, лаптем щи хлебаем, а сынов хотим вышколить на польский лад. Может, там кто хоть словом обмолвится, что есть-де у нас такие ученики.

– Тогда это твои сыны должны быть, Арсений Петрович, ты среди нас самый старший. Рано женили, удержу не знал, вот и наплодил с ходу троих, старшему – шестнадцать, – сразу сочинил Петруха. Шумилов поморщился: о том, что у него есть два сына-близнеца, растущие у деда с бабкой, он даже лишний раз вспоминать не хотел, рождение этих детей погубило Алену.

– А сколько в Варшаве этих коллегий? – спросил Ивашка.

– А с чего ты взял, будто наши голубчики именно в Варшаве? Может, они уже в Кракове! – ответил Петруха.

– Придется поладить с каким-нибудь ксендзом, – решил Шумилов. – И просить у него совета, куда лучше отдать сынов.

– Ну, ксендзов тут – как комаров на болоте!

Теперь нужно было приготовить вразумительное вранье.

Ивашка врать умел – всякий, над кем множество начальников, обучается этому искусству легко и даже радостно, а у Ивашки в придачу жизнь складывалась причудливо, врать приходилось много. Ему и четырнадцати не было, когда, не выдержав отцовских строгостей, он сбежал из дома и оказался у бабкиной сестры. Она жила на Неглинке, а там было царство зазорных девок, которые пригрели смышленого и услужливого парнишку. Его способность к языкам обнаружилась случайно – когда он, с четверть часа потолковав с немцем, тайно приехавшим выбрать себе зазнобу, сперва махал руками и чуть ли не блеял по-овечьи, но потом, повторяя наугад немецкие слова, достиг понимания. Потом, лет в шестнадцать, он пошел в услужение к немцу-живописцу. Всякий, кто в услужении, врет не задумываясь. В Посольском приказе тоже по-всякому приходилось выкручиваться. Так что Ивашка был готов нести любую чушь – лишь бы на пользу розыску.

Беда была в том, что говорить с ксендзами следовало самому старшему – Шумилову, а он врать не любил. Да это у него и на лбу было написано – прям и не склонен юлить.

Решили начать с костела Святого Креста, что в Краковском предместье. Костел принадлежал братьям-лазаристам. Они как будто не иезуиты, и у ксендза можно выяснить немало любопытного о католических коллегиях – не только похвалы услышать, но и про всякие неурядицы узнать.

Проводив Шумилова и убедившись, что ксендз пригласил его в свое жилище, Ивашка с Петрухой встали у костела, чтобы потаращиться на проезжающие кареты и проходящих мимо женщин.

Женщины тоже на них поглядывали – да и немудрено, оба были недурны собой, в особенности Петруха. Он уже привык к тому, что его считают красавцем, и стоял гордо, развернув широкие плечи и опираясь на рукоять карабели; еще не всякий пан, из которого польский гонор так и прет, мог бы с ним сравниться.

Варшава, которую шведы в войну разорили основательно, оживала; шляхетство, прятавшее семьи в глуши, возвращалось; купцы везли новые товары. Жизнь налаживалась!

Ивашка с Петрухой перешептывались, обсуждая красивых полячек, входивших в костел и выходивших из костела. Им понравились оживленные личики, белизна и румянец которых были удивительны – как если бы красавицы не пользовались румянами и белилами. Московские понятия о красоте включали в себя румянец свекольного оттенка, порою и наводимый именно свеклой, неестественную белизну и угольно-черные брови, причем уголь для них брали прямо из печки. Такая отчаянная раскраска, да еще многослойная одежда, совершенно скрывающая стан, уравнивали двадцатилетнюю юную купчиху с пятидесятилетней боярыней, тем более что шею было принято тщательно закрывать. Варшавская красота была иной – женщины считали долгом казаться юными и бойкими, а нежные белые шейки и неглубокие вырезы на груди просто притягивали взгляд.