Владимир Гамаюн - Рассказы. Повести. Эссе. Книга вторая. Жизненный экстрим

• Название: Рассказы. Повести. Эссе. Книга вторая. Жизненный экстрим
• Автор: Владимир Гамаюн
• Жанр: Русское современное

Гамаю́н – в славянской мифологии вещая птица, поющая людям божественные песни и предвещающая будущее тем, кто умеет слышать тайное. Гамаюн знает всё на свете. Когда Гамаюн летит с восхода, приходит смертоносная буря. Птица Гамаюн считается созданием с особым даром – ей доступны все скрытые знания обо всем, обо всех живых существах. По преданию, эта птица является посланницей бога Велеса. Каждый, кто услышит крик Гамаюна, обретет счастье.

---

И носило меня как осенний листок. Лихие девяностые. Золото разведка

В 1995 году, вернувшись с Колымской старательской артели».. беда» покалеченным и нищим, я недолго скулил и зализывал раны. Мне надоело перебиваться случайными заработками и надеяться бог знает на что. Жизнь в городе кипела, торговые точки по всему городу росли как грибы и также быстро сгорали в огне, благодаря конкурентам или просто были сожжены бандитами за отказ за «крышевание». Но на пепелищах возникали новые, ещё более просторные и богатые, и уже не «Комки», а «Маркеты» они сверкали зеркалами витрин, заманивая покупателей заморскими деликатесами: «Кока-колой», «Марсами», «Сникерсами», и всяко разными разносолами в ярких упаковках.

Забирая сынишку из садика или просто гуляя по улице, я старался как-то миновать эти злачные места, потому что не мог купить ребёнку даже шоколадку. Но иногда сын дёргал меня за руку, вопросительно смотрел на меня и молча кивал на светящуюся витрину со всякими вкусностями, я объяснял ему, что денег у меня пока нет, но как только они появятся, наберу ему кучу всякой вкуснятины. Сынишка только вздыхал, и мы шли дальше. Он никогда не устраивал истерик, он всё понимал, но мне от этого было не легче, это было как серпом по «одному месту».

Случайно прочитав в газете объявление о наборе рабсилы, я опять поставил на кон свою судьбу и рванул за удачей в Читинскую старательскую артель «Ключи». На улице конец ноября, зима в разгаре, о каком золоте может идти речь, и мы не старатели Клондайка, нашедшие золотую жилу в шахте или глубоком шурфе, где можно вести добычу круглый год. Я ехал в надежде устроиться бурильщиком в золото разведку артели. Позади у меня годы и годы работы в нефтегазоразведке Туруханска, Эвенкии и Тюменской области, Якутская артель «Ыныкчан», и Колымская старательская артель Усть —Среднекана, Амурская тоже пролётная артель именуемая остряками «Чих-пых», а теперь вот ещё и золото поищем, судьба, знать, такая, не отпускают недра.

Артель оказалась богатой, только вот платить по-человечьи там тоже не стремились, а старатель, как и в любой другой артели, был батраком, чьи трудодни зависели не только от добычи презренного металла, но и от многих других факторов. Это, может быть, и элементарная скупость, и просто каприз или дурное настроение хозяина, председателя артели.

Буровые установки были канатно-ударными, я с ними был знаком, но самостоятельно на них никогда не работал, поэтому меня взяли только помощником бурильщика. Но и то ладно, ведь в противном случае обратно уехать мне было не на что, а податься зимой больше некуда, тупик. С неделю я «окалачивал груши» на базе артели, где за высоким забором охранников было больше, чем блохастых «женихов» на собачьей свадьбе.

Это была настоящая зона, да и «Сам», имею ввиду преда артели, плюгавый, хитрющий мужичишка жил за высоченным, двойным забором, между которыми по ночам бегали овчарки с охранниками на поводках. Это была запретка, на которой могли и застрелить, если ненароком попадешь туда.

Я ничего не имел, у меня кроме моей трудной жизни ничего не было, и всё, что я видел, казалось продолжением страшного сна, навеянного рассказами старых узников ГУЛАГ, колымских лагерей. Заборы с колючкой по верху, вышки, озлобленная как овчарки злобная охрана. Мне нечего было терять, я не потел по ночам от страха, что меня обворуют или убьют, и я сам уже был на пределе и готов был пойти на всё, кроме предательства, хотя и сознавал, что соверши я в отчаянии что-то нехорошее, никогда не простил бы себе этого. Никакое оправдание не будет оправданием, пойди я против себя и своих жизненных принципов. Всё в жизни делается ради чего-то, реже ради себя любимого, но чаще ради кого-то, и это всегда оправдано.

Никому нельзя желать зла, а тем более причинять его, но не все так думают, оттого и идёт в стране беспредел, и не зря богатенькие «Буратино» возводят замки с высокими заборами, колючкой, сигнализацией, прожекторами, с собаками-охранниками и охранниками собаками. В девяностых похищение с целью выкупа было в порядке вещей, впрочем, как и убийство, так что не зря боялся наш «мухомор», воздвигая свою крепость. Хотя, как говорят англичане: «Мой дом – моя крепость», но одним домом жив не будешь, жене босса нужно в магазин, детям – в школу, самому тоже на работу, даже если это и через дорогу, везде нужна охрана, без неё опасно и ох как страшно.

Если я чего-то и не понимал в то время, так это – само время, отличное от времени Советской эпохи, мы ведь были воспитаны в другом духе, мы понимали слово долг. Родина. В нас был неподдельный энтузиазм, патриотизм, мы были детьми того строя, того времени. После развала Союза у нас будто ушла почва из-под ног, мы не могли привыкнуть, понять, вписаться в новый образ жизни, в народе шла переоценка жизненных, моральных и материальных ценностей и принципов. Даже после смерти Сталина не было в стране того хаоса, как в начале девяностых. И я, и многие в стране были далеки от той возни вокруг «прихватизации», раздела сфер влияния и т.д., и т. п. Этим был озабочен криминал, чиновники и остальные, имущие власть и деньги. Нам, «люмпенам» просто нужно было выживать и выжить, несмотря ни на что, как впрочем и всему народу России.

О покойниках принято говорить либо хорошо, либо ничего. Но многими нашими бедами мы обязаны меченому дьяволом Горбачёву, ущербному «царю» Борису, не Годунову, конечно, а тем, кто в ту пору рулил вместе с ними. Никто из них ни за что не ответил, а ведь все их «подвиги во благо» были величайшим преступлением века. И да не будет никогда о них светлой народной памяти, лишь хула на их голову и проклятья даже живым, а их и сейчас ещё много, и все опять у власти, а не на тюремной шконке.

Сам лезу в капкан

Все эти мысли бродили в моей голове, пока я без дела ошивался на базе артели и пока меня не известили, что на участок, где мне предстояло работать, едет «Урал», и нужно быть готовым к отъезду в любой момент. Как словом, так и делом, и на другой день ещё затемно мы тронулись в путь.

Сначала едем вдоль железной дороги, нас обгоняют поезда, идущие с востока, я вглядываюсь в окна вагонов, за стёклами которых едут куда-то спешащие люди. Что заставило их тронуться в путь, от кого или к кому они едут, что потеряли или что ищут они? Я их понимаю, я чувствую даже какое-то родство с этими странниками и мысленно желаю им доброго пути. Встречные, спешащие с запада, сначала слепят нас огнём прожекторов, потом с грохотом и рёвом пролетают мимо, изгибаясь на поворотах, как гигантская гусеница с тремя огненными глазами. Я даже на расстоянии чувствую мощь тепловоза, жар, исходящий от сотен лошадиных сил, загнанных в сердца дизелей, в их цилиндры.

Сворачиваем от железки в сторону и начинаем взбираться куда-то на сопки. Сразу стало слышно, как натужно ревёт наш движок. Не подведи нас, родной, ведь с этой сопки, в случае чего, кувыркаться нам долго придётся. Рассвело, если этот полумрак можно было назвать рассветом, сопки меняются на низины с ручьями и речушками, через которые нужно переправляться, иногда встречаются хилые, наверное, ещё со сталинских времён мостки, страшновато, но, перекрестив лбы, преодолеваем и их. Вокруг пошла чахлая с перелесками тайга, без каких-либо признаков жизни: ни пташки не видать, ни какая зверушка не пробежит, а это наводит уныние и скуку. Это вам, господа-товарищи, не Якутская или Амурская тайга, а Читинские болота, низины с ручьями, да лесные проплешины, что больше похоже на Колыму или на какую-то другую, чужую планету.

Старатели-искатели

Уже под вечер въезжаем в посёлок, раскинувшийся у железной дороги, где нас встречает свора псов, которые не жалеют своих глоток и пытаются прокусить нам колёса. Шофёр рассказывает, что здесь в основном живут люди, так или иначе связанные с ж. д. Кто-то из них работает и держит крепкое хозяйство, кто-то живёт охотой, браконьерством, перебивается шабашками и мелким воровством. Они тоже держат домашний скот и птицу, но огороды у них заросли лебедой да лопухами, эти работой себя особо не утруждают. Они, как везде принято в деревнях, даже самогон не гонят, зато в этом посёлке в каждом доме стоят канистры с «шадымом», техническим спиртом, происхождение которого покрыто мраком.

В местной лавке мы успеваем купить мешок хлеба, десяток бутылок водки и, что удивительно, сигарет с фильтром, потому что местные предпочитают смолить «Приму» или махру, смешанную с самосадом. Потом под истошный лай собак выезжаем из посёлка, и катим дальше по уже замёрзшей лесной колее, вылезти из которой почти невозможно. Одолев за час эти пять или шесть км разбитой, фронтовой дороги, подъезжаем к базе разведчиков. База – это продуктовый лабаз на высоких пеньках от спиленных деревьев, пустой вагончик на колёсах, банька по-чёрному и зимовьё, срубленное из неошкуренного кругляка и кишащее жирными вонючими клопами, прелесть общения с которыми я испытал чуть погодя.