Александр Серегин - Анх. Реальная история путешествия в потоке бессознательного

• Название: Анх. Реальная история путешествия в потоке бессознательного
• Автор: Александр Серегин
• Жанр: Русское современное

Любой поступок влечет за собой последствия. Алекс и Макс, друзья и партнеры по бизнесу, запечатлевают на себе древний символ, что приводит их в могущественное тайное общество. Став адептами Ордена, друзья понимают, что им уготована специальная роль в разворачивающемся мистическом спектакле, но обратного пути уже нет. Как выбраться из сложившейся ситуации, разобраться в хитросплетениях корпоративных секретов и оживших древних мифов, когда тебе противостоят мощнейшие силы на планете?

---

– Тьфу, ты! Сектант, что ли? – старичок разочарованно развёл руками. – Это что за секта-то такая, а?

– Почему? – от неожиданности Алекс не сразу нашёл что ответить. – С чего Вы взяли?

– Ну, так, а кто тут в случайности да в совпадения верит? Вот ведь где ересь, тьфу!

– Да почему ересь-то? – Саша почувствовал нарастающее раздражение.

– Да потому, что ересь. Ты не кипятись, присядь вон, – гномоподобный старик кивнул в сторону стоящего недалеко от стола небольшого кресла. – Тебя как звать-то?

– Александр, – Сказал Алекс, устраиваясь в кресле.

– Меня можешь звать Гершоном Моисеевичем. Так ты говоришь, случайность?

Саша промолчал.

– Вот, молчишь. А почему?

– Да потому, что не хочу, чтоб вы, Гершон Моисеевич, снова плеваться начали, – недовольно заметил Алекс.

– Стало быть, причина есть, так? – старичок выжидающе посмотрел на собеседника.

– Так.

– А если есть причина, то у неё обязательно должно быть следствие, так?

– Ну, так.

– А это следствие само по себе является причиной чего-то ещё, ещё одного следствия, так?

– Ну, в принципе, да. К чему Вы клоните?

– А я к тому клоню, – Гершон Моисеевич наклонился вперёд, словно от этого его слова должны были стать более убедительными, – что если у каждого следствия есть своя причина, а у каждой причины – своё следствие, то среди всей этой обусловленности нет решительно никакого места для так называемых случайностей. А стало быть, вера в таковые есть не что иное, как ересь несусветная.

Алексу вдруг показалось, что сложившаяся ситуация невероятно нереальна: в одинокой библиотеке на холме, куда он взобрался по руслу высохшего ручья, дворф-еврей читает ему нравоучения о детерминированности всего сущего. Ситуация была до того абсурдной, что ему вдруг захотелось узнать, во что это может вылиться. Он поудобнее устроился в кресле и, закинув ногу на ногу, спросил:

– Хорошо, допустим, я согласен на счёт ереси. Но в таком случае, что было в самом начале? С чего всё началось?

Алекс захотел поставить самодовольного выскочку в неудобное положение, когда на любое его утверждение о первопричине, можно было бы использовать его же логику, заявив, что причина сама по себе неизбежно является и следствием чего-то. В таком случае Гершону Моисеевичу придётся либо признать, что он сам не знает, как эта взаимообусловленность устроена, либо согласиться, что существует что-то изначальное, что, являясь первопричиной, само причины не имеет. Проще говоря, Алекс решил загнать собеседника в угол, заставив отвечать на неразрешимый вопрос о яйце и курице.

Старичок откинулся на спинку кресла и сказал просто:

– Ни с чего. Не было никакого начала.

К такому ответу Алекс не был готов. Он растерянно потёр лоб и почему-то шепотом спросил:

– Как? А что было?

– Бесконечность. И не была, а есть. Есть бесконечная череда причин и следствий, которые упираются друг в друга и в себя самих. Это происходит всегда, вечно. А значит, никогда не начиналось, так как это «вечно» не имеет времени. Ведь отсчёт времени должен когда-то начинаться, а «всегда» было всегда. То есть, есть всегда. Можно даже сказать, что «всегда» есть никогда.

Алекс задумался на минуту, но потом его лицо прояснилось. Он взглянул на старичка, словно взвешивал все «за» и «против», а затем сказал:

– Но, если вы правы, выходит, что всё предопределено. Так?

Гершон Моисеевич кивнул.

– Тогда получается, что в этом мире нет свободы воли, а есть одна жёсткая необходимость. Так?

– Нет, не так.

– А как? Ведь в бесконечной череде причин и следствий для свободы воли нет места, – Саша развёл руками, показывая, что места действительно нет.

– В череде, может, и нет, а в мире есть, – старичок снял с носа очки и протёр стёкла уголком халата.

– Не потрудитесь ли объяснить? – в голосе Александра проступили язвительные нотки.

– Отчего же не объяснить. Объясню. Вот, например, ты являешься отдельным, обособленным существом со своей собственной волей и сознанием. Но одновременно ты являешься неотъемлемой частью этого мира, и подчиняешься его законам. Кроме того, ты также являешься совокупностью огромного количества взаимодействующих между собой клеток, каждая из которых живёт своей собственной жизнью. И всем этим ты являешься одновременно и прямо сейчас.

Алекс выжидающе смотрел на седого библиотекаря.

– Когда ты отдельное существо, то тут со свободой воли всё примерно понятно – ты принимаешь какие-то решения, как-то влияешь на происходящее вокруг. В общем, проявляешь посильную активность. Но когда ты масса беспокойно роящихся атомов или, например, капля в океане вселенной – тут уже, как сейчас говорят, рулит закон причинности. Но как первое, так и второе, и третье происходит единовременно.

– Знаете, Гершон Моисеевич, – задумчиво проговорил Алекс, – что-то пока не очень понятно.

– Ну, хорошо, возьмём другой пример. Допустим, день и ночь – это взаимоисключающие понятия. То есть одновременно в одном месте существовать не могут. Пока понятно?

– Вы издеваетесь? – Алекс состроил оскорбленную физиономию.

– Нет. Слушай дальше. Теперь представь, что это наша планета, – старик ловким движением фокусника извлёк откуда-то синий ёлочный шарик и, держась за кончик привязанной к нему длинной нитки, покачал им перед лицом собеседника. Затем другой рукой поднял со стола лампу и поводил шариком вокруг абажура. – Земля наша уже как со времён старика Галилея вертится, подставляя бока под солнечный свет. И видишь, что происходит?

Гершон Моисеевич поставил лампу на стол, а затем щёлкнул по ёлочной игрушке пальцем так, что она с бешеной скоростью закрутилась вокруг своей ости.

– День бежит за ночью и от неё вокруг земного шарика. И нельзя с уверенностью сказать, день сейчас в какой-то его точке или ночь. А можно так же сказать, что сейчас в любой его точке одновременно и день, и ночь. И выбор между этими двумя понятиями обусловлен исключительно нашим восприятием. А воспринимаем мы то, на что нацелено наше внимание.

Библиотекарь выдвинул свободной рукой ящик стола и убрал шарик.

– Проще говоря, – продолжал он, – наша свобода воли проявляется как раз в этом выборе – на что нам направлять наше внимание. А всё, что находится за этим выбором, жёстко подчинено закону причины и следствия. Более того, если на эту обусловленность направлять внимание, то кроме неё ничего другого и нету. Но если посмотреть на то, что ничего нет вообще, то и причина со следствием тоже исчезают.

Алекс почувствовал, что проваливается в лёгкий транс. Он тряхнул головой и потёр руками лицо. Говорить не хотелось.

– Хочешь чаю? – просто спросил старик, щёлкнув выключателем электрического чайника, стоящего на полу позади стола.

Саша кивнул и снова уставился отсутствующим взглядом на носки своих туфель.

– Что, небось, про случайности думаешь? – усмехнулся библиотекарь, доставая чашки и блюдца из стоящей с краю от стола тумбочки.

– Да я вот вроде понимаю логически, о чём вы говорите. Но представить, осознать все эти бесконечности и вневременье никак не получается. Нереально как-то всё, – признался Алекс.

– А нетренированному уму этого и не осознать. Но ты, я гляжу, ум-то тренируешь, медитируешь. Только на жаре, поди, – хитро улыбнулся Гершон Моисеевич.

Алекс встрепенулся и недоверчиво поглядел на него.

– Откуда вы знаете, что я медитирую? И про жару?

– Кто ж про жару не знает? От неё уже никому спасу нет. А про медитацию, так вон же у тебя чётки из кармана торчат.

Алекс нащупал рукой свисающую через край кармана нить с нанизанными на неё бусинами и заправил её обратно в карман. Но ощущение какой-то неправдоподобности объяснения, какого-то подвоха осталось. Он внимательно посмотрел на старого библиотекаря в странном халате, потом перевёл взгляд на стол, на котором рядом с лампой лежала стопка папок и тетрадей, и пробежал глазами по заголовку верхней папки. Обманчиво знакомые буквы кириллицы не складывались в знакомые слова – надпись была на болгарском. И тут Алекса осенило, он понял, что его смущало во всей этой ситуации с самого начала.

– Послушайте, а почему вы со мной сразу по-русски заговорили?

– Так ты что, по-болгарски понимаешь? – удивлённо спросил Гершон Моисеевич.

– Нет, но вы-то об этом не знали. А когда я постучал, вы пригласили меня войти по-русски, – настаивал Алекс. – Почему вы решили, что я не болгарин, например, или ещё кто?

– Ну, во-первых, сейчас всё побережье по-русски говорит, потому что только русские да казахи здесь недвижку покупают. То ли запасной аэродром готовят, то ли плацдарм для очередной аннексии. А во-вторых, ты, когда по ручью карабкался, песенку про береты пел и про вертолёты-пулемёты. Тебя вот Кондратий и услышал, когда покурить выходил. Сказал, поёшь ты задорно, от души, – старик улыбнулся.