Павел Саксонов - Андские рассказы. Возвращение домой

• Название: Андские рассказы. Возвращение домой
• Автор: Павел Саксонов
• Жанр: Русское современное

Только жулики объясняют то, что предназначено тебе и больше никому. Никто не может влезть в твои душу и сердце, кроме тебя самого. Ты можешь открыть их другим, но никто другой, кроме тебя самого, не откроет их тебе же.

---

Прежде всего, он ошарашил полицейских и журналистов сообщением, что никакую Лус Альварес искать не нужно, потому что никакой Лус Альварес не было в этом деле, нет и не будет. Мол, все они – и он сам, и полицейские, и журналисты – неправильно поняли призрака. Они приняли начертанные им буквы за имя и фамилию, но понимать их нужно буквально. Именно как luz, то есть свет, и как álvarez, то есть дитя воина-эльфа: alf arr ez на том языке, на котором когда-то говорили пришедшие на Иберийский полуостров варвары, положившие одно из начал испанской нации. Вероятно, призрак не был уверен в том, что его поймут, если он даст определение на кечуа, поскольку общепринятых правил письма у этого языка не существует до сих пор, а кроме того, он распадается на ряд диалектов даже в пределах такого сравнительно небольшого района, в котором находятся Куско, Писак и та же Калька – если вспомнить о том, что Калька тоже замешана. Священник, доказывая свою правоту, тут же сам написал несколько слов, являющихся эквивалентом испанского «luz»: achic, sut’i, cancha, rupay, shuti, punchaw. И уж тем более, заявил он, почти невозможно, чертя пальцем в воздухе, передать на кечуа смысл того, что передает простое испанское álvarez. А если не верите, попробуйте сами!

Определенная логика в рассуждениях священника была. По крайней мере, эти рассуждения давали приемлемый ответ на вопрос, почему ни о какой Лус и помину нигде не было. Но вместе с тем, они же добавляли и загадку: что это значит – дитя воина-эльфа и свет? Почему призрак именно так определил убитую, причем, вполне вероятно, убитую при его же соучастии или даже им самим девушку? И почему она пропала, уехав не в Писак, а в Лиму, где почти одновременно с этим произошло жуткое самоубийство? Однако священник, услышав историю о самоубийце из Лимы, только обрадовался. Или огорчился – как посмотреть. Услышав эту историю, он побледнел, перекрестился и заявил, что теперь-то ему все окончательно ясно. И что необходимо торопиться, иначе будет поздно: до ночи нового звездопада остается совсем немного времени. Если не успеть до него; если ворота между мирами снова откроются, а никто не успеет подготовиться, случится нечто ужасное.

Что? Что? От священника потребовали объяснений. Священник объяснил: так, как видел ситуацию он сам. По его словам, Мария Эспиноса не была никакой Марией Эспиносой: так же, как не была она и Лус Альварес. Ведь Мария Эспиноса – тоже всего лишь «игра слов»: чудовищная, но все же игра. Мы привыкли к тому, что имя «Мария» ассоциируется у нас только с именем Богоматери, мы не вкладываем в него никакой другой смысл, мы даже, как правило, не задумываемся о том, что же это имя означает. А означает оно «любимая»! Точно так же, мы, говоря «Эспиноса», полностью абстрагируемся от прямого значения этого слова – «покрытый колючками», «колючий», «место, где все покрыто колючками». Это слово стало одной из самых распространенных фамилий, потому что там, откуда оно родом, полным-полно таких мест – покрытых колючими кустарниками и прочей унылой растительностью. Но сложите все вместе, не думайте о Богоматери, забудьте о фамилии, что получится? А получится «колючая возлюбленная» или «несчастливая возлюбленная», или «возлюбленная, приносящая несчастья». Ну? Кто же она такая, эта Мария Эспиноса или Лус Альварес? Эта колючая возлюбленная или свет и одновременно дитя воина-эльфа? Каково ее настоящее имя? И так как все растерянно молчали, священник сам назвал, как он думал, подлинное имя той, чьи останки нашли захороненными в яме рядом с деревом на берегу Урубамбы на заднем дворе заправочной станции Писака: Ланлаку!

Когда испанцы завоевали Тауантинсуйу – то, что позже получило название империи инков, – они вдохновенно принялись проводить аналогии с собственным миром. Иногда аналогии получались удачными. Иногда совсем неудачными. Например, они превратили в дьявола совершенно безобидного Су́пая, властелина Уку Пача – подземного мира мертвых и нерожденных. Супай сроду никому не делал ничего плохого. Да и с чего бы вдруг? Нет: у кечуа были сущности куда как более страшные, куда как лучше подходившие на роль христианского сатаны. Но самой страшной из таких сущностей был Ланлаку. Испанцы упустили его из виду, потому что его имя практически никогда не произносилось вслух и не упоминалось какими-то другими способами. Люди предпочитали о нем помалкивать: Ланлаку наводил такой ужас, что безумием казалось даже просто назвать его по имени! Он и так-то не давал покоя живым, являясь к ним и терзая их, а если еще его и позвать… кто знает? Сейчас этой сущности дают незамысловатое определение – злой дух. Но на деле это был не просто злой дух. Это была оборотная сторона солнца – полная тьма. Это был черный солнечный луч, иногда видимый в ясном небе и это небо пронзающий подобно смертоносному кинжалу. А еще – никто не мог достоверно сказать, был он мужчиной или женщиной. Но смутные намеки, пугливые оговорки, разные второстепенные признаки – все это больше говорило о том, что под именем Ланлаку скрывалась женщина. Когда-то, возможно, жившая в мире живых и в нем же умершая, но отвергнутая и нижним миром, и вышним. Очень нехорошая женщина. Очень злая. Очень коварная. И очень мстительная. А может, она существовала от сотворения мира: кто знает? Может, еще тогда она отбилась от всех, пойдя своею собственной дорогой абсолютного зла.

Но если это Ланлаку, как ее удалось убить? «Очень просто, – ответил священник. – Ее не убили. Убили то тело, которое она себе взяла, снова явившись в мир живых, чтобы нести его обитателям беды. Но ее саму, конечно, убить невозможно. Во всяком случае, уж точно не кухонным ножом». А чем? «Не знаю». Священник развел руками. А Лима-то, Лима здесь причем? «О! – на этот раз священник даже заулыбался, а в его лице появилось что-то очень детское и наивное. – Это просто восхитительно! Видите ли, на этот раз Ланлаку очень не повезло. Как говорится, и на старуху бывает проруха. Даже абсолютно зло иногда наталкивается на непреодолимое для его желаний препятствие. Ланлаку явилась в мир, чтобы еще кого-нибудь погубить, но оказалась на грани гибели сама. Известно, что для живых людей нет более страшного испытания, чем несчастная любовь. Но что мы знаем о чувствах таких существ, как Ланлаку? Что если и для них несчастная любовь – то самое, чего они боятся больше всего на свете? Ведь это такая обоюдоострая штука! Судя по имени, которое Ланлаку взяла себе на этот раз, она намеревалась изрядно помучить и погубить какого-нибудь юношу, но получилось иначе: она сама влюбилась. Она влюбилась и была раскрыта. Она, любя, не смогла защититься от своих убийц. Она, конечно, знала, что умрет не по-настоящему, но больно ей было всерьез. Настолько больно, что она решила выплеснуть свою боль подобно большинству тех из самых обыкновенных людей, которые натерпелись, намучились и, прежде чем свести счеты с жизнью, изливают душу на первых встречного и поперечного. После того, как ее зарезали на заправочной станции, она полетела в самое людное место своих владений, а там взошла на самое высокое здание, выплеснула из себя все, что в ней накопилось, и прыгнула вниз. Но ее собственная сила бесконечного зла оказалась такой, что взятое ею другое тело, даже упав с огромной высоты, умерло не сразу. Стюардесса, опознавшая ее, не ошиблась: она действительно видела именно ее. Но страшная, неземная, тысячекратно усиленная собственными силами боль настолько исказила ее лицо, что в нем не осталось почти ничего от того лица, которое запомнилось стюардессе.

А ее подруга? Провожавшая ее студентка? Она-то как могла принять ее за… гм… за ту же самую, если та же самая уже, как получается, была похоронена? «Она и не принимала. Она видела лишь то, что было нужно Ланлаку. А было ей нужно совсем немногое: чтобы ее исчезновение ни в коем случае не связали с Писаком. Даже в человеческом теле она могла бы попасть в столицу и без всякого самолета. Но ей было нужно, чтобы нашелся свидетель, который бы подтвердил: да, она улетела, а не уехала; улетела в Лиму, а не уехала в Писак. Потому что она твердо знала: она обязательно вернется, чтобы отомстить. Ведь она не только любила. Как-никак, она была еще и абсолютным злом».

И все-таки оставались вопросы, на которые, впрочем, священник отвечал, практически не задумываясь. Например: почему, коли так, призрак сразу не назвал ужасную сущность ее настоящим именем, прибегнув к сложной игре слов? Уж «Ланлаку» -то можно было и пальцем в воздухе начертить! Никаких «разночтений» не возникло бы! «А потому что, – в лице священника снова появилось что-то очень детское и наивное, – и здесь всё пошло совсем не так, как могло бы, если бы мы имели простую данность: вот зло, а вот побеждающее зло добро. Не все так просто. Помните, призрак плакал, указывая на место захоронения? Помните, с какой нежностью он положил на корни дерева женскую шапочку с помпончиками? Ведь все это прямо свидетельствует о том, что, как бы он ни поступил с Ланлаку, раскрыв ее истинное „лицо“, он и сам пал жертвой ее чар! Пусть она сама влюбилась в собственную жертву, но и выбранная ею жертва полюбила ее саму! Уже только поэтому призраку молодого человека было непросто называть свою любовь настолько прямым и настолько ужасным именем. Но и этого мало. Даже умерев, он не желал ее возвращения в мир. А ведь, согласно верованиям, всего лишь назови Ланлаку ее настоящим именем, всего лишь позови ее таким образом, и она придет. Да и только ли согласно древним верованиям? Все, чему мы являемся свидетелями прямо сейчас, все это демонстрирует нам, насколько сложно устроен мир: и зримый нами, и тот, о котором, пока мы сами не умрем, мы мало что знаем. Возможно, умерев, молодой человек на собственном опыте убедился в том, что имя Ланлаку и впрямь лучше не называть». Но что же все-таки случилось на заправке? Почему именно на ней? Причем тут испугавшийся тогдашний кассир? Куда подевалась семья из Лимы? Почему Ланлаку, собираясь вернуться для мести, намеревалась сохранить в тайне место гибели тела той, кого принимали за студентку из Боливии – Марию Эспиносу? Какой в этом смысл? Если Ланлаку нельзя убить простым кухонным ножом, разве она не может вернуться и без сохранения каких-то тайн, приняв то же самое обличье? И зачем молодому человеку понадобилось возвращаться на заправочную станцию в Рождественскую ночь – в ночь необычного звездопада?