Сен ВЕСТО - ПРОГНОЗ ПОГОДЫ НА УТРО. Сказка для всё познавших

• Название: ПРОГНОЗ ПОГОДЫ НА УТРО. Сказка для всё познавших
• Автор: Сен ВЕСТО
• Издательство: ЛитагентРидеро78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Киберпанк

У времени много ликов. У него мало определенности. Его никогда не бывает слишком мало. И его всегда не хватает. Но каждый, как уникальный отпечаток пальца, несет на себе оттиск своего и только своего будущего – глубоко спрятанного от всех и неповторимого. И когда одно из них входит в столкновение с общепринятым, начинается процесс выяснения, кто кого переживет, с привлечением свидетелей и слушанием предосудителей. Суд на будущим.

---

В безлюдный коридор вышел, дыша, взмокший и заметно расстроенный широкогрудый мужчина с папироской в зубах, в просторном брезентовом фартуке на голое матерое тело. Сжимая в темных грубых ладонях коробку спичек и потея, мужчина ссутулился, прикуривая с порога, помахал, разгоняя дым, кистью у бедра и задумался. Из-под налитой напряжением крепкой мужественной руки к полу ушла пара крупных капель. Паскудник, сквозь зубы произнес вышедший, остывая. Естествоиспытатель… Мужчина сильно затянулся, опустив глаза. Ученью надобны терпеливые и усидчивые, говорит… Что мыслишь, говорю, м-мать, неученье ли? Тьма, говорит. Верно, говорю, ученье свет…

Он затянулся еще раз, посмотрел на папироску, поправляя седой кончик мизинцем, и поднял к собеседнику доверительное, открытое лицо,

– Н-ну молодец, говорю, тогда!.. Насекомологу надобно различать. Умен ли, спрашиваю. Учусь, отвечает. Учись, говорю, дураком же помрешь. Что слышишь? Жужжат, говорит. Верно, говорю, мухи… Пошто – мухи? Матерь-природа наша – дура ли? Летают, отвечает. Правильно, летают. Поскольку есть у них к тому опыт, навыки и умения. Так о чем же, теплоход ты не объезженный, надлежит эмпиристу и диалектику мыслить в первую очередь? Красное смещение, говорит. Для наглядности. Красное полотенце. Большое. На нем муха. По Доплеру, объект перемещается как вдоль, так и поперек, короткими перебежками – по ухабистым жестковолосым вонючим завалинкам. Ускорение перемещений остается всегда строго постоянным. Вот она – муха то есть, объект, бежит-бежит, вновь замирает, и когда мы все уже ожидаем от нее, что она продолжит предначертанный путь свой, она неожиданно для всех подбирает свои ступалища, подгибает их, затем распрямляет упруго, вознося тело свое высоко вверх и опираясь о воздух крыльными отростками подобно тому, как мы опираемся о землю ногами. И в сей же момент мы задаемся вопросом: так чем же она, непредсказуемая, руководствуется, изменяя плоскость перемещений?..

Мужчина сдержал себя, опуская взгляд, задавил двумя пальцами огонек папироски. Прищурясь, поплевал на пальцы, растер, изменяясь в лице, затем сунул бычок в спичечный коробок. Теперь он глядел на слушателя совсем другими глазами.

– Слушаю вас, – сказал он сухим неприятным голосом. – Но лучше после обеда. Или даже завтра.

Да, сказал он. Конечно, Лучше будет в другой раз…

…там в дальнем углу, закатывая глаза, охал и ахал еще один, стеная и причитая, тихо проклиная и прошедшую ночь, и сволочей-друзей, которым на следующий день не на работу, вздыхая тяжко, продолжительно, одной рукой грузно наваливаясь на соломенную циновку под собой, на коей некогда безуспешно пробовал отойти ко сну, другой бессильно шаря по обнаженному участку груди со спутанным волосом, что откровенно и бесстыдно торчал из-под перекрученной майки. «Что тут у тебя с ушами, милорд?» – глухо и неприязненно осведомились за стенкой. «Вот… Вроде бы читали Тестена. Изволили много говорить, задели нос…» «Сюда, если не затруднит», – перебил другой голос. Шуршание, тихое и непонятное до той минуты, стало громче. «Совсем уже было уклонились сделать чуть заметный гешефт, однако противу ожиданий получилось нечто вроде готского тинга». «К стенке!.. Ставьте же к стенке, наконец…» За стеной послышалось искательное полое шарканье и нашаривание, словно кем-то в темноте предпринималась мучительная попытка попасть вилкой в розетку. Непродолжительная пауза и полузадушенный смех. Шаги, странный, не очень внятный звук, напоминающий усиленное мегафоном цыканье зубом и неторопливое движение усеченной спички. Шумное почесывание обветренных подбородков. Звяканье граненого стекла. «Р-рекомендую. Мужчина вашей мечты…»

Мужчина в углу ожил снова, зашуршал соломой, томясь, страдая одновременно и от жажды и от холода, мучаясь сомнениями, не попробовать ли, в самом деле, горячего чаю, прикидывая в потрескавшемся от древней сухости сознании наиболее приемлемое в создавшихся обстоятельствах расстояние до ближайшего туалета и тихо приходя в отчаяние.

– Ой, ну что же это тяжко-то так, а!.. – вскричал он внезапно, не совладав с не поддающимися описанию болью и тоской в голосе, широко поводя дебелым рыхлым плечом и пробуя весь правый плечевой сустав на прочность. В тревоге, в неослабевающем, болезненном внимании прислушиваясь к ощущениям, мужчина наблюдал, плохо понимая, изголовье своего ложа, словно и хорошо знакомая землистая темная шляпа на бетонном полу, и неопределенной масти разношенные носки в ней были с чужого плеча. – Сударь, ну что же это вы там стоите над душой, а!.. не проходите!.. – ностальгически произнес он наконец в безмерном страдании, обращая лицо к дверям. – Что у вас там в чистой руке? Я ожидаю же…

Он с упреком и печалью смотрел так некоторое время, играя плечом, затем изготовился, титаническим усилием воли заставил себя перенести несколько вес тела вперед и приподнять поясницу, придерживаясь за шершавую казематную стенку с таким видом, будто при первых же признаках суставного расчленения был готов пасть обратно, заняв исходное положение; приблизился, шаркая тапками, ко столу, с глубоким сомнением опробовал начальственной крупной ладонью местоположение табурета, со многими предосторожностями погрузился и неожиданно заорал, накаляясь:

– Ну почему до сих пор, вашу мать, без доклада! Секретаря-советника ко мне быстро, я из него всю душу вытрясу!.. – «мерзавца» добавил он уже скорее для себя и для внутреннего пользования, чем для информации к исполнению.

Мужчина вновь поворотился было к дверям, опустив глаза, внезапно соскучившись, невесело провел суровой ладонью по увлажненным доскам огромного стола и ссутулился более прежнего.

– Так, значит… – совсем уж упавшим голосом произнес он, помедлив. – Стойло, стало быть, мне… хлев. Перебьешься, в смысле, батюшка, чего там, отец, не треснешь, первый раз, что ли…

«Счастье пошло по рукам, сказал он, – произнес вдруг мужчина, с горечью разглядывая свою ладонь. – Счастье было понято, поднято на руки, взято под руки и пошло по рукам…»

Что-то тут опять было не так и не в тему. Все в коридоре оставалось прежним, ничего здесь не могло меняться, однако чего-то как будто не хватало. Покоя, вот чего теперь не хватало обонянию, прежнего покоя и обычного хладнокровия. Несло проклятым запахом одеколона, происходило некое строго санкционированное движение, за спиной зашуршала одежда, вслед за чем обнаженный затылок ощутил легкий нетерпеливо-начальственный толчок сложенными пальцами. Это было не сильно, но чувствительно и довольно неприятно.

Он посмотрел через плечо, заранее стискивая челюсти и прищуриваясь, напрягаясь лицом, – однако неожиданно промахнулся взглядом, проваливаясь в пустоту пространства, поскольку стоявший за спиной оказался значительно ниже поля его зрения. Человек глядел на него со сдержанностию, с привычной утомленностью положением, заслуженным уважением и космическим всезнанием практически по всем основным аспектам бытия, сверху вниз, вместе с тем, однако, не без некоторой, далеко скрытой в глазах готовности отпрянуть назад. «Это декан, – предупредительно шепнули на ухо. – Руку будет лучше вынуть из кармана…» Показалось, как будто где-то целиком выключили все дополнительное освещение.

Ощутимо тянуло чем-то подпаленным. Это надолго. Сейчас здесь будет очень тихо и работоспособно, недобро пообещал чей-то голос.

Смотреть, собственно, тут было не на что, он сделал последний шаг за пределы освещенного прямоугольника, ступив в тень, уже забывая обо всем этом и обо всем остальном, посюстороннем или пришедшемся к случаю, оторвал ладонь от стены, в очередной раз поворачивая голову на шум, и увидел, как прямо на него со всех ног мчится явно в поисках кого-то маленький плачущий мальчуган в коротких штанишках с чем-то таким, что больше всего напоминало здоровенное вихлявшееся из стороны в сторону ребристое колесо, которое мальчишка гнал, настигая и отставая, сбоку и впереди себя.

Вынув руку из кармана, отведя локоть назад, он повернулся и, пригнувшись, со всех ног бросился по коридору, далеко вперед выбрасывая пятки и почти не разбирая дороги. Разом сошлись, тесно надвинулись, нависли тут же отовсюду тугие черные стены, замелькали, сливаясь в одну и теряя привычную чернильную окраску, двери, множество дверей, зияющие жерла тоннелей, ребра лестниц, хлестнул, заставляя пригнуться ниже, ударил по лицу рвущийся багровый факельный отсвет, оставляя после себя на глазах след кровавый и долгий, горячий, подкопченный; он ничего не слышал, кроме собственного дыхания, мелькали не оформившимися тенями какие-то размытые, бледные личности, проносились больничные халаты, пиджаки, хватающие воздух руки, его провожали встревоженные лица, его пытались догнать, взять на абордаж, использовать, но вскоре он оказался в полосе мерно бегущих трусцой людей и остался в одиночестве, пару раз при этом он едва не налетел на аккуратно и дипломатично одетых лиц возле плотно прикрытых дверей, пару раз его хотели ухватить за рукав, но он только отмахивался, выравнивая шаг и выправляя дыхание, приветственно и мимолетно касаясь рукой чужих спин и плеч, шлепал по протянутым ладоням и старался улыбаться как можно приятнее: «Потом, потом…»