Катя Райт - Ангелы не падают

• Название: Ангелы не падают
• Автор: Катя Райт
• Жанр: Русское современное

Дамы и господа, добро пожаловать на наше шоу! Для вас выступает лучший танцевально-акробатический коллектив Нью-Йорка! Сегодня в программе вечера вы увидите… Будни современных цирковых артистов. Непростой поиск собственного жизненного пути вопреки семейным традициям. Настоящего ангела, парящего под куполом без страховки. И пронзительную историю любви на парапетах нью-йоркских крыш.

---

– Нил теперь в первом составе, – объявляет Чак с натянутой улыбкой. Если бы мы натягивали так канаты, то они бы лопались, а улыбка у Чака крепкая, бесконфликтная. Неужели я такой же лицемерный засранец!

– Правда? – подпрыгивает Ванесса и несется ко мне, совершенно не думая, как ее искренняя радость выбивает Чака из равновесия.

Ванессу нельзя винить в этом. Она всегда хотела работать со мной. Со мной ей спокойнее и комфортнее. Со мной она чувствует себя в безопасности. Со мной – говорит Ванесса – и без страховки можно выступать. Но, конечно, все понимают, что Ванесса никогда не выступит без страховки. Как и любой из нас. Безопасность – незыблемое правило.

– Как здорово, Нил! – она подбегает и обнимает меня. – Я очень рада!

– Я тоже, – говорю. – Это решение Грэма.

Одна бедная Софи ничего не понимает в нашей семейной конфликтологии. Сидит, крутит головой, потом подходит к Чаку и заводит с ним разговор. Наверное, он будет первым героем ее историй. Готов спорить, что они переспят после третьей встречи.

Я тренируюсь дольше всех и ухожу из зала последним. Собираю канаты, страховочные тросы. Линда как всегда оставила обручи, бросила прямо у сцены. Собираю и их, отношу на место. Принимаю душ и иду домой. Запираюсь в своей квартире, как в крепости. Потом поднимаюсь на крышу, сажусь на парапет и смотрю на город. А он смотрит на меня. Своими огнями смотрит в самую душу, туда, куда заглядывал лишь один человек. Нью-Йорк, ты видел меня всякого, радостного и разбитого, полного надежд и отчаявшегося. Ты видел мой смех и мои слезы. Ты помнишь меня счастливого. Помнишь, как она танцевала на этом узком парапете, словно парила над твоим смогом, над людьми. Теперь здесь всегда пусто. Теперь передо мной только ты, Нью-Йорк, мой друг навсегда, хранитель моих воспоминаний, сторож моих ошибок. Все возвращается на круги своя. Шоу должно продолжаться. И только ты знаешь цену фальшивым улыбкам, которые не смоет потекший грим. Ветер дует в лицо. Ветер приносит запах сырости с Гудзона. Мосты вдалеке – словно протянутые руки. Ты никогда не бросишь меня, Нью-Йорк. Я знаю.

Софи с нами уже вторую неделю. Она бывает на выступлениях и тренировках. Она болтает с девочками и невинно флиртует с парнями. Всем она нравится, эта Софи, потому что она ласкает слух вопросами, тешит тщеславие. Все чувствуют себя интересными, главными. Дэн что-то взахлеб рассказывает ей, не выпуская из рук своего скейта. Айрис улыбается, когда удается улучить минутку, чтобы пообщаться с Софи. Всего за неделю эта девушка стала здесь своей, влилась в коллектив, подружилась со всеми. Ее восхищает почти всё, что мы делаем. Она, раскрыв рот, ловит каждое движение, фотографирует, что-то записывает.

– Нил? – окликает она меня, когда я иду после репетиции в душевую. – Тебя просто не поймать! Уделишь мне минутку?

– Я хочу принять душ, – говорю. – Давай посидим потом в кафе, если хочешь? Тут за углом есть тихое место.

– Хорошо, – она открыто улыбается.

Вечером идет дождь. Редкие капли падают на тротуары и разбиваются об отражения неоновых вывесок. По стеклянным витринам струятся тонкие ручейки воды. Фонари машин в лужах, спешащие под зонтами прохожие. В такие дни Нью-Йорк похож на капризного плаксу, который не успокоится, пока не получит свое. Я накидываю капюшон и бегу в кафе за углом. Торопиться в свою пустую квартиру к пустому парапету на крыше нет смысла, поэтому я вполне могу посвятить этот вечер очаровательной девушке Софи, которая хочет меня о многом спросить.

– Ну и погодка! – тянет она, пока я стряхиваю с капюшона толстовки и с головы капли воды. – Прямо заливает.

– Да, – киваю, – что-то он разошелся.

– Кто?

– Нью-Йорк.

Софи улыбается, заказывает себе кофе и чизкейк, достает из большой сумки ежедневник, карандаш и маленький диктофон.

– Ты не против, если я буду записывать? – осторожно спрашивает она, – Мне так проще потом, да и не навру ничего.

Я пожимаю плечами в знак согласия.

– Вы Нил Гэллахар? – раздается восторженный, слегка приглушенный голос официантки, молодой девушки лет двадцати.

– Да, – отвечаю, рассматривая ее.

Нельзя не улыбнуться, глядя на ее и без того огромные, а теперь широко раскрытые глаза. Она застыла с маленьким блокнотом и ручкой в руках, смотрит на меня, сверлит взглядом. Потом вдруг резко выходит из ступора.

– Ой, я ваша большая поклонница, – произносит сбивчиво. – А вы будете выступать в этом сезоне? Ой, простите, а можно ваш автограф?

Официантка протягивает мне свой маленький блокнот, быстро перевернув несколько страниц с наспех записанными заказами. Я пишу на линованном листе свою фамилию. Только когда возвращаю блокнот, понимаю, что не спроси имени. Теряю хватку – давно не приходилось давать автографы.

– Спасибо! – от радости девушка стискивает блокнот в руках и прижимает к груди. – Так вы будете выступать в этом сезоне?

– Мы уезжаем на гастроли скоро, – отвечаю, – а потом, да, буду.

Официантка принимает заказ и оставляет нас с Софи. Я немного растерян. Действительно отвык от внимания. Смотрю через стекло на улицы, терпеливо выносящие удары тысяч капель дождя, как удары тысяч плетей.

– Ты действительно знаменитость! – возвращает меня в кафе голос Софи.

– Да, я сам удивлен, что кто-то помнит.

– Не скромничай! – она широко улыбается, как умеют только журналисты перед тем, как начать задавать неудобные вопросы. – Так значит, ты уже точно в первом составе?

– Как будто ты не знала об этом! – подхватываю. – Говорила ведь уже с Чаком.

Я знаю, что говорила. И уверен на все сто, что они переспали. Не потому что Чак такой засранец, просто такую девушку как Софи никто бы не пропустил. Я тоже бы не пропустил. В другое время, в другой реальности.

– Да, говорила, – признается Софи, не в силах скрыть смущение от того, что ее маленькую хитрость раскрыли. – О нем тоже будет история. Ты ведь в курсе, я делаю серию историй об участниках труппы? – вопрос риторический, поэтому я молча слушаю дальше. – Он как будто недолюбливает тебя… Или мне показалось?

Софи играет в наивную девочку или вправду смутно представляет себе отношения внутри нашей большой дружной семьи?

– Его отодвинули во второй состав, а меня вывели на его место, – объясняю. – Недолюбливать меня теперь часть его должностных обязанностей. Это нормально.

Софи все понимает. Только вот дорога, по которой она решает дальше вести беседу, мне перестает нравиться уже после следующего вопроса.

– Я хочу написать отдельную историю об Энджи Сапковски. Грэм сказал, что с этим лучше всего обратиться к тебе. Ты знал ее близко…

Грэм все же сволочь, если действительно говорил такое.

– И что ты хочешь знать об Энджи? – спрашиваю холодно.

– Ну, вообще, – мнется Софи, – какой она была, как работала… Она же выступала без страховки? Единственная за все время, так? Как Грэм допустил такое?

– Слушай, – я готов сорваться, но держу себя в руках, – если ты хочешь что-то раскопать, что-то на Грэма, если ищешь, за что бы зацепиться и раздуть сенсацию, уличить в чем-то Донса, то лучше тебе сворачиваться прямо сейчас. То, как работала Энджи, ни для кого не секрет. Все это принимали…

– Нет-нет! – оправдываясь, перебивает Софи. – Я вовсе не хочу никого очернить! Пожалуйста, Нил, не пойми меня неправильно! Я от всей души хочу написать трогательный материал об Энджи. Я сама видела ее выступление, ваше выступление, – поправляется она. – Энжди интересная личность, как мне кажется, и принесла труппе немалый успех. Просто… О ней ничего почти не известно наверняка. Кто она, откуда. То есть, достаточно забить имя любого из вас в Гугле, и можно получить массу информации, а Энджи… Вокруг нее как будто туман…

Глава 2

Энджи появилась у нас в тот же день, когда о своем уходе объявила Одри, моя партнерша. Мы выступали вместе в первом составе, а потом Одри предложили контракт в Цирке Дю Солей. Каждый из нас, наверное, мечтает о таком предложении. Одри, как – я уверен – многие, ходила на кастинги, рассылала резюме с прикрепленными видео, и вот ей повезло. Ей сделали предложение, от которого не отказываются. «Представляешь, – делилась со мной Одри, – Монреаль, стажировка, а потом мировое шоу». Я кивал и радовался за нее. Сам я из семьи циркачей и вырос в бродячем цирке, нигде не задерживался больше чем на пару месяцев, к десяти годам исколесил в нашем старом трейлере всю страну с юга на север и с запада на восток. Я учился в цирке, рос в цирке, получал цирковые представления о мире. Английскому нас учил шпрехшталмейстер, высокий статный мужчина по имени Кевин. В нем было метра два роста и при этом он был здоровый, как буйвол. На манеже, во фраке и бабочке он выглядел одновременно нелепо и угрожающе. На уроках никто не решался спорить с ним или плохо себя вести. Литературу преподавал режиссер, престарелый ирландец Патрик Фергюсон. Между представлениями он часто прикладывался к бутылке, поэтому литературу мы изучали урывками и многое пропускали. Благо, было время читать самому, и была цирковая библиотека, которая регулярно пополнялась новыми книгами из библиотек городов, в которых мы давали представления. О возврате книг никто никогда не думал. Строго говоря, мы почти открыто воровали их, присваивали, а взрослые закрывали на это глаза. Математику преподавал иллюзионист Лайнел Митчел, выступавший под псевдонимом Мистер Чудо. Математику все цирковые дети знали плохо. Лайнел был рассеян и забывчив. Он редко проверял домашние задания и больше думал о том, как бы поэффектнее достать из шляпы кролика. Школьные занятия проходили прямо на манеже, где мы рассаживались полукругом и вкушали знания, ловя время между выступлениями и репетициями. Постоянный запах опилок и животных запомнился на всю жизнь. Так пахла моя школа. Никаких парт, никаких спортивных команд, никаких экзаменов. Это только представляется: цирк, яркие разноцветные шатры, развешанные всюду светящиеся гирлянды, романтика и красота. На самом деле: небольшой парк довольно старых трейлеров, в которых передвигаются и живут артисты, главный шатер для выступлений, два маленьких – для репетиций и собраний. Шатры, сколько помню, никогда не были яркими и цветными. Серые, выгоревшие, потерявшие даже примерный изначальный оттенок, с разводами от дождей и грязи. В иллюминации, что развешивалась на территории, всегда горела от силы только половина лампочек. Кто-то постоянно вынужден был подкрашивать их, чтобы создавать иллюзию праздника. И вечное жужжание генераторов. У меня никогда не было друзей за пределами цирка, да и в самом цирке тоже. Я был сыном клоунов – не самая завидная судьба. Отец временами выпивал и тогда вел себя очень глупо, то спотыкался и падал в грязь прямо у всех на виду, то запутывался в канатах или гирляндах, то опрокидывал на себя сироп для сладкой ваты. Из-за него меня дразнили. Мама, очень громкая и яркая на манеже, в жизни была всегда тихой и невзрачной полноватой женщиной. Про нее иногда цирковые мальчишки говорили что-то обидное, тогда я ввязывался в драки. И все это в веренице бесконечных переездов. Нет, я насмотрелся на кочевую жизнь, поэтому заманчивые перспективы даже Цирка дю Солей меня не привлекали.