Александр Прохоров - Игры для взрослых. и другие рассказы

• Название: Игры для взрослых. и другие рассказы
• Автор: Александр Прохоров
• Жанр: Русское современное

Свой первый сборник «Лирика прозы жизни» Александр опубликовал почти 15 лет назад. В данную книгу вошла часть рассказов того времени, а также пара десятков новых. Большинство из них посвящены нашим дням – времени, в которое мы вошли очень стремительно, и многое не успели уяснить для самих себя. При этом в центре внимания не внешняя сторона новых явлений, о которых так много написано в детективном жанре, – автор пытается заглянуть в души людей, вовлеченных в повседневный круговорот.

---

Ровно в девять звонил телефон – мать всегда отличало чувство долга и аккуратность. Была ли она когда-нибудь счастлива – не знаю. Я не сразу брала трубку, затаптывала в пепельнице сигарету, будто мама могла ее увидеть, и, как спросонья, спрашивала: «Да кто там?». А мама говорила: «Доча, пора вставать». Как раньше: «Доча, пора вставать, опоздаешь в школу…»

Будние дни летели кувырком, ни на что не хватало времени. Мусор накапливался неизвестно откуда, но я дала себе зарок ничего не готовить, кроме кофе, и покупать только то, что можно съесть, не разогревая. И стало почище. А в выходные делала вид, что я не одна, и даже представляла, что кто-то подает мне кофе в постель.

Я ставила рядом с кроватью табуретку, все приносила на нее, забиралась под одеяло и приговаривала: «Вот тебе чашечка хорошего кофе в постель, а вот тебе сигаретка, только смотри не прожги простыню». Потом врубала телик и смотрела всякую чушь как последняя идиотка, а после плелась мыть за собой чашку.

И вот теперь я впервые лежала в своей кровати, смотрела в потолок с протечкой, которой было неизвестно сколько лет, разглядывала свои игрушки, и мне казалось, что я маленькая девочка, что за дверью сидят мама и папа и что сейчас папа зайдет тихонечко и, думая, что ребенок спит, ткнется осторожно в щеку – поцарапает щетиной, немножко больно, но все равно приятно.

В это время дверь действительно отворилась, и я увидела, что кто-то идет поцеловать меня перед сном – явно не папа. Фигура просунулась в дверь и нерешительно встала посреди комнаты.

«Ну что, Дон-Жуан, не спится на новом месте или замерз? – шепотом спросила я. – Может быть, дать еще одеяло?» Он держался как мужчина, мне не удалось сбить его с толку, он преодолел еще три метра и присел на краешек моей постели. Сделал небольшую передышку и наконец юркнул, как мышонок в нору, ко мне под одеяло. Молча прижался ко мне и затих. Я тоже молчала и прислушивалась к своим ощущениям: ощущение было совсем не такое, какое бывало в постели с мужчиной, казалось, будто рядом с тобой отогревается подобранный на улице щенок, которому было так одиноко, холодно и грустно, а теперь вдруг откуда ни возьмись появился хозяин, который снова рядом, и больше ничего не нужно. Он отогрелся, и ощущения изменились, по крайней мере внешние: наверху, я почувствовала, кто-то гулко и часто бухает в плечо, а внизу кто-то настойчиво упирается в ногу. Это продолжалось долго, эти двое толкались в меня, один наверху, другой внизу, пока я наконец не обернулась и не спросила: «Ну что, так всю ночь будешь упираться в меня и не дашь сомкнуть глаза? Ползи сюда». И стала снимать ночную рубашку.

В любви он был совершенно бестолковым, жутко скрипел кроватью, и мне было жалко маму, которая, наверное, не спит и злится или, не дай бог, плачет. Родить бы от такого, а там прожить можно и без мужа, в старости буду говорить, как моя начальница на бабских посиделках: «Был в юности мальчик – от мальчика осталась девочка». Парень явно думал о другом. Мне не хотелось его обидеть, но он, видимо, чувствовал, что делает что-то не так, и через пять минут все начинал сначала. Когда он перелезал через меня, у него дрожали ноги, и я некстати вспомнила, как водила своего любимого пса еще бестолковым щенком на первую вязку. Он так беспокоился, нервничал, что у него ничего не получается, и у него жутко дрожали лапы, а сучка стояла, как корова, и ей его было абсолютно не жалко, не говоря уже о ее хозяйке, которой было вообще на все наплевать.

Я лежала, думала о собаке, а когда пауза затянулась, поднялась на локте и поняла, что мальчик уснул. Я слышала, как мама скрипит кроватью, и думала, что жить с ней в одном доме все равно бы не смогла. Жалеть ее и выслушивать оскорбления. Мальчик спал тихо-тихо и улыбался во сне. Когда я утром ушла на кухню сварить кофе, он так и остался предательски спать в моей постели. Будить его и делать вид, что мы не виделись со вчерашнего вечера, было глупо и не по возрасту. Да и зачем, когда сестра и так за глаза зовет меня шлюхой.

Завтрак был готов, все собрались на кухне: мама, отчим, сестра Маша, здоровая дылда и абсолютная дура, у которой всегда был отец, и, может быть, за это я ее недолюбливала, а она меня ненавидела потому, что за мной всегда мужики толпами ходили, а она на всех своих дискотеках завалящего подобрать не могла.

Все сидели за кухонным столом, за которым я не раз делала уроки, на нем до сих пор сохранились мои надписи шариковой ручкой. Теперь этот стол был как бы чужой, и люди, сидящие за ним, – тоже чужие. Рядом со столом располагалось окно. Окно упиралось в стену сразу двух домов, и для того, чтобы узнать, какая на улице погода, мне всегда приходилось подходить вплотную к стеклу, выворачивать до невозможности шею и смотреть влево и вверх – тогда можно было увидеть кусочек синего неба и край освещенной крыши или серое небо и мокрую крышу.

Я вернулась в комнату, где было все так же тихо. Не покормить парня после такой ночи было бы просто свинством, и я продекламировала довольно громко: «Вставайте, юноша, завтрак подан, вся семья жаждет с вами познакомиться». Он проснулся и, кажется, толком не мог понять, где именно. Я принесла его одежду, штаны без ремня и примирительно сказала: «Не пугайся, сразу жениться не обязательно, можешь немного осмотреться, познакомиться с папой и мамой». Парень явно не мог врубиться, что происходит, но я безжалостно продолжала: «Смелее, юноша, раз уж вы имели наглость опозорить честную девушку в глазах всех ее родственников, имейте мужество отвечать за свои поступки. Ну, ладно, – более дружески продолжала я, – не дрейфь: пути к отходу все равно отрезаны, не будешь же ты прыгать в окно. Так что можешь смело сходить в туалет и ванную, путь туда как раз проходит через кухню. Уверена: все в сборе и им просто кусок в горло не полезет, пока на тебя не посмотрят. Кстати, в туалете неплохо бы покурить. Я потом скажу, что это ты накурил, а не я. И вот еще: возьми, это тебе от меня новая зубная щетка – припасена специально для такого торжественного случая».

Он сидел на краешке стула, пил горячий кофе, а я чувствовала себя, с одной стороны, по-идиотски, а с другой – совершенно классно. Я читала все мысли своих родственничков и понимала их лучше, чем они сами себя. У них все правильно в жизни, но то, что мне можно – им нельзя! Вот они сидят и знают, что я могу жить, как мне хочется, а они нет, и парень этот – мой, и это он для меня готов снять последний ремень и рубашку! Им в душе завидно, а делают вид, что за меня обидно.

Парень ушел, вежливо попрощавшись, а я закрутилась в делах, поскольку буквально на следующий день должна была уезжать в археологическую экспедицию на раскопки в какую-то тмутаракань, в Среднюю Азию, куда не ходят пароходы и не ездят поезда. За делами и сборами я и не вспоминала про парня, попрощалась с ним мельком по телефону и даже не сказала, когда вернусь. Через пять дней эпизод с милым мальчиком почти стерся из памяти, уступив место новым впечатлениям. Взрослым мужчинам, которые носили бороды, искали следы древних цивилизаций, писали книги и так же уверенно держали в руках кирку, как древние легионеры – топоры.

Конечно, у меня начался роман с одним из них. Впрочем, жить с мужчинами и не завести роман было для меня противоестественно.

Он приходил ко мне в палатку, рассказывал о своей работе, о творческих планах, о том, что смешного говорят его дети, о том, какой хороший человек его жена и как сильно они отдалились друг от друга. Он говорил о людях и о проблемах, которые ждали его в Ленинграде, потом начинал потирать руки одна об другую, повторял как команду: «Господи, холод-то какой!» – и только после этого деловито лез ко мне в спальный мешок, и мы занимались любовью, а потом долго смотрели на небо через полог палатки.

Вот тут и случилась неприятная история, из-за которой, собственно, и начат весь этот рассказ. Не помню уже, обмолвилась ли я о названии местечка, в котором велись раскопки, или мальчик узнал это сам через археологический институт, но только, как выяснилось, он почти три недели искал меня, плыл, летел, ехал автостопом и наконец нашел. Дошел он до лагеря ночью, всех перебудил и в итоге добрался-таки и до моей палатки. До сих пор не пойму, как у него очутился в руках нож и как он успел ударить выскочившего из мешка археолога. Слава богу, попал в плечо и поранил несильно. Парня схватили, разбили нос, держали и выворачивали из руки нож. Я хорошо запомнила его белое лицо, было рано еще. Лицо белое, и под носом темная кровь. Когда совсем рассвело, он куда-то пропал. В милицию никто, конечно, заявлять не стал, да и до ближайшего центра три часа езды. Археолог быстро поправился, но ходить в палатку и проситься в мешок перестал. Экспедиция закончилась, я вернулась в Питер… Потом было много чего. Я редко заезжала в родительский дом, но каждый раз проверяла, стоит ли в гостиной на пианино сухой букет-веник: он пережил все цветы в этом доме, из тех, что мне когда-то дарили. Но потом, видимо, и он куда-то исчез. И вот только недавно, приехав помочь старикам и разобрав завалы советских журналов на пианино, я открыла крышку и на желтых клавишах обнаружила иголки от елки с какого-то давно минувшего Нового года и обломки того самого букета. Потом и их не осталось, а вот плетеный кожаный ремень, который удивительно громко скрипит, я слушаю до сих пор каждый раз, когда расстегиваю штаны.