Владимир Черногорский - Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день

• Название: Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день
• Автор: Владимир Черногорский
• Жанр: Русское современное

Сборник рассказов. Многие были номинированы на различные литературные конкурсы. Чтение – лучшее лекарство от хандры. Надеюсь, сумею вас в этом убедить.

---

– Да ты что?! – камуфлированный аж поморщился, – Прямо в губы?

– За что купил… – тренники вроде как обиделся, – только сразу после поцелуя рыбка-то женщиной обернулась.

Он обвел присутствующих победным взглядом и продолжил с оттенком превосходства:

– … полкан**, знамо дело, на вытяжку: так, мол, и так, позвольте представиться: Иван Петрович Присяжнюк, ветеран спецслужб. Вдовец. А она ему: «Знаю, знаю. Все про тебя знаю. Пойдем ко мне в гости». И манит рукою белой. А потом как прикрикнет: «Да расслабься же, наконец. Вольно!» и ну смеяться. Хохочет, а глаза серьезные, пытливые глаза. Будто у следока на допросе или того хуже – у привратника.

Набухла МХАТовская пауза. Раздираемые любопытством мы затаили дыханье. Я прижал к земле бьющийся в нервическом припадке хвост легавой. Рассказчик медленно разлил по «полтинничку» и нехотя обронил:

– Н-да…

– Не вынай душу. Чем кончилось? – шляпа облизнул пересохшие губы.

– А я почем знаю? – тренники развел руками, – Полкан подписку давал о неразглашении. Человек он военный – слово держать умеет. Известно, правда, что с тех пор старые проблемы его покинули. А женщину ту Панацеей звали. Ну, будем!

Мы выпили, не чокаясь. Каждый думал о своем, о наболевшем. Но все вместе – о Панацее. Представлялась она красивой и жутко сексуальной. Дать волю эротическим фантазиям не позволил начавшийся ливень. Он загнал рыбаков в палатку, я же поспешил домой. Трехлитровку с огурцами оставил у костра – мужикам на утро.

По дороге на дачу изрядно промок. Одна радость – дождик смыл кровососов, и пропала необходимость обкуривать жилище восточными благовониями, кои оскорбляли тонкое чутье крапленой охотницы, а во мне тревожили воспоминания о былых подвигах в славном городе Сайгон***.

Наскоро отужинав холодной говядиной, перебрались в спальню. Сьюзи театрально развалилась на подстилке, не сводя глаз с хозяйского ложа, словно прицеливалась. Ее ночной маршрут был известен до мелочей: поначалу она вздыхала на островке мебельного поролона, упрятанного в брезентовый пододеяльник, затем мигрировала на пустующую гостевую кровать, а как только я терял бдительность, перекочевывала к папе, под бочок. Если ночь выдавалась душной, собачка проделывала тот же путь в обратном порядке.

В этот раз отчаянно не спалось: я беспрестанно ворочался, выходил на крыльцо покурить, даже пробовал читать какую-то муру, но – все напрасно. Из головы не выходило предложение странного доктора медицинских наук и рассказ отставника. Разноперая школа жизни, два диплома о высшем образовании, два брака (и не только) – все, все протестовала супротив сколь-нибудь серьезного отношения к рыбацким байкам и сомнительного во всех отношениях рецепта загадочного психотерапевта. Однако, утопающий хватается за соломинку, а я рассуждал примерно так: сравнительно недавно люди и представить не могли запруженные машинами улицы, огурцы, выращенные на околоземной орбите, свекровь в бизнес-классе с шестимесячной завивкой и домашними солениями в коробке из-под ксерокса. Что, уж, говорить об интернете, где можно послать весь мир на фиг, и вам за это ничего не будет?

– Вот, вот, – собачка гипнотизировала закатившуюся под бабушкин комод маковую баранку, – чудеса встречаются. Не проходите мимо!

Она положила голову набок и пыталась зацепить беглянку клыками, но аристократичная морда никак не хотела пролезать в узкую щель, что отделяла крашеный пол от запыленного основания винтажной мебели. И я загадал: если достанет, пойду с врачом на сделку.

Не знаю, о чем договорились Сьюзи и доктор, но моя интриганка с шумом вдохнула, баранка выкатилась из укрытия и прямиком в розовую пасть.

Ну что ж, Панацея так Панацея. И чем она, в конце концов, труднодоступнее Вер, Надь, Любочек?

Все дело в приманке и способе ужения.

*мелкая прожорливая рыба с большущей головой

** полковник

***бывшее название столицы Южного Вьетнама

Любите ли вы?

Любите ли вы мыть полы, как люблю я? До еврейской тоски в глазах, до зубовного скрежета, до нервической чесотки…

Первые лет двадцать-двадцать пять вы с томлением в членах ждете возвращения женщины, аккуратно обходя лужицы пролитого кофе, стыдливо отпихивая в дальний угол обертки конфет и горелые спички. Да, они немного раздражают, а капельки вишневого варенья настойчиво липнут к стильным носкам, провоцирую целую гамму чувств: от легкой досады с налетом иронии до возмущения сдобренного львиной дозой сарказма. Ведь вы так почитаете чистоту, а слово «санитария» и вовсе ассоциируется с миниатюрной шатенкой в накрахмаленном белом, c красным крестом, распятом на юной, невинной груди. Поглядывая с презрением на гражданскую во всех отношениях швабру, словно раненый корнет, прижимаете к простреленному плечу надушенный платок и, вперив взгляд в потолок, репетируете встречу с сестрой милосердия. Сами того не замечая, переходите на салонный французский, небрежно острите и топите барышню в изысканных комплиментах. С ее появлением смрад и кавардак приобретают совершенно иной смысл – оправдание вмешательства в ваше узкое личное пространство. И пусть ненадолго, не навсегда, но, все же, чертовски своевременно!

Последующие пять-десять отставной поручик уже не замечает на белоснежных простынях отпечатки лап сибаритствующих легавых и снующих под ногами тараканов. Пепел выбитой трубки заменяет комнатным растениям прочие виды удобрений, включая воду и солнечный свет. Подобное обращение настраивает флору на философский лад и учит разбираться в тонкостях табачных смесей. Преждевременно состарившая швабра мнит себя неприкасаемым полковым знаменем и мирно пылится в красном углу, испытывая водобоязнь и отвращение к переменам. Свидания с мамзелями носят характер шутливо-случайный и не настолько продолжительный, чтобы привести поле брани в состояние образцового гарнизонного плаца.

Непреодолимая тяга к порядку, граничащему с нездоровой стерильностью, приходит на склоне лет вместе с отсутствием каких-либо иных развлечений, включая… вмешательство в ваше узкое личное пространство… представительниц противоположного пола.

Магия чувств и ослиное упрямство

День входил в жилища, как первые строчки романа. Каким он будет, не знал никто и потому неохотно расставался с днем предыдущим. Что ни говори, вчера хорошо, уж, тем, что состоялось; к тому же не следует забывать, что и оно, совсем недавно, было днем новым, непредсказуемым, ибо любое гадание суть попытка выдать желаемое за действительное (не путать с провидением, когда чужое желаемое выдается за свое). Тщетность хиромантии, ворожбы на кофейной гуще и прочих упражнений, смысл которых в стремлении исказить промысел Божий, издревле набивали шишки множеству праздных фантазеров, неохотно вылезающих из-под одеяла. Однако лентяи продолжают упорствовать, хотя бы потому, что им лень менять свою жизненную философию.

Лао не спешил открывать глаза. Причин было несколько: во-первых, он еще не придумал, что за день ему предстоит пережить, во-вторых, жена еще не приготовила завтрак. Лежать бесконечно тоже не имело смысла, и юноша определил дню быть удачным. С жидкой кашей и душистом чаем на подносе ситуация виделась чуточку сложнее: Лао был не просто не женат, но и безнадежно одинок, словно чудом сохранившийся зуб в пасти мертвого дракона.

Другой бы на его месте так и остался греть циновку в ожидании сердобольной бродяжки, только не наш герой.

«Если я сумел вообразить себя юношей на семидесятой весне то, уж, горячий завтрак нарисую и подавно».

После на редкость вкусной трапезы Лао привычно оседлал мокрый валун у входа в хижину и принялся нараспев сочинять стихи. Этим утром бесхитростные строки он посвятил любви.

Поначалу привычной аудиторией оставались суетливые пичуги да молчаливые гады, но вскоре заслышались легкие шаги, которые не могли не принадлежать стройным девичьим ножкам.

«Она боса и удивительно красива» – решил поэт и с удвоенной энергией продолжил воспевать единственное чувство, над которым не властен сам Великий Колдун Ы.

Чернокнижник заслуживает несколько отдельных слов, ибо проживал по соседству в обнимку со склочным характером и облезшим ишаком по имени У. Неразлучная парочка славилась далеко за пределами Мшистой Горы беспробудным пьянством и философскими спорами по любому незначительному поводу.

– Спорим, – говорил ишак, – я сегодня ничего делать не стану?

– Спорим, – соглашался Великий Колдун.

– Спорим, – говорил на следующий день чернокнижник, – я сегодня ничего делать не стану?

– Спорим, – соглашался упрямый У.

Таким образом у них было налажено дежурство по хозяйству и никогда не переводились в карманах призовые деньги.