Владимир Черногорский - Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день

• Название: Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день
• Автор: Владимир Черногорский
• Жанр: Русское современное

Сборник рассказов. Многие были номинированы на различные литературные конкурсы. Чтение – лучшее лекарство от хандры. Надеюсь, сумею вас в этом убедить.

---

До всполохов зари нам о любви мяучат

А как поддашься – раскулачат

Кто прежде пел, теперь ишачат.

– Во-во, я ей давеча говорю, на хрена тебе столько лощины? Дома повернуться негде. А она: «Запас скворечник не утянет». Ладно бы грызла в меру, а то … – белк махнул рукой, – Скоро и в проем не влезет.

– Не влезет – полбеды, – Василий всегда отличался рассудительностью и убийственным практицизмом, – Вот когда – не вылезет, то уж… – он надул щеки и сделал многозначительное «пфф», – Была у меня одна знакомая – профессорская кошечка. Барышня ничего себе: и умная и образованная. Начитанная – страсть. Такие слова знала, покраснеешь. Мышей не то что не ловила – боялась. «Я, – говорит, – из дома ни ногой. На дворе доберманы и инфлюенция». Через нее в бомжи и подался.

– Н-да, история… – белк пыхнул трубкой.

Дымок расплылся лохматым облаком и повис на ветке березы. Серпатый месяц сочувственно покачал головой – ему тоже было что вспомнить. Совсем скоро его вытеснит полная Луна, и придется шляться по небосклону, от одной одинокой звезды к другой, неприкаянной.

– Коту без дома нехорошо. Не полагается, – белк выбил трубку о черепицу, – Холодает, однако. Пойду сдаваться – авось не проснется… Бывайте.

На краю участков какой-то полуночник включил свет. Не разобравшись, спросонья, заорал петух. Наседки зашикали горлопана и подоткнули откатившихся наследников поглубже в теплые ямки. Тишина дремотой окутала деревню. Изморозь капельками холодного пота застлала крышу и подкралась к поэтическому основанию.

Василий посидел, посидел, да и начал ерзать. Он бросил завистливый взгляд на скворечник: из отверстия слышался невнятный шепоток, и вкусно тянуло домашним.

– Мещане замшелые, – презрительно фыркнул пиит и решительно выхватил из-за уха чернильный огрызок, – Вот вам!

Ну что сказать, мой милый друг,

Прокисших мыслей вороша:

А вдруг порочный разорвется круг,

Кометой вырвется душа…

И шваркнет по паркету сгоряча,

И чувств дремавших всполоша,

На удивленье всем вокруг

Хвостом очертит тот же круг…

И в дом вернется не спеша.

Затем он достал из-за второго уха початый чуингам, размял до мякиша и прилепил листок над входом.

«Нет вдохновения – и не надо. А простатит нам ни к чему. Хорошо, Петрович дачку не пропил. Печка, небось, еще теплая…»

Оргазм

Глухой ночью скрипит перо с особым вдохновением. Буквы выходят пузатые, значимые. Даже неприхотливая запятая бросается в глаза. Что, уж, говорить о знаке восклицательном. Он, словно полководец, возвышается над безукоризненной шеренгой вышколенных букв-солдатиков и не впереди – чай, не политрук какой – а непременно позади, будто отсекая пути к отступлению. Вопросительный можно ставить, можно нет, ежели текст в состоянии растеребить и принудить к размышлениям. Он вообще загадочно непрост – ловит на голый крючок. С ним, шельмецом, надобно поосторожнее – не ровен час дождетесь ответа…

– Не спишь? – Василий не заметил, как мух подкрался и заглянул через плечо, – Дай почитать что ли, вместо снотворного.

– Ехидничаешь, обидеть норовишь, от дела отвлекаешь, – кот недовольно поморщился.

…уповаю на Ваше благоразумие и понимание. С уважением, жилец Василий.

Он размашисто расписался, посыпал бумагу песочком, стряхнул, придирчиво оглядел, и устало откинулся на спинку кресла.

– Видишь ли, мой друг, челобитную сочинить не претензию накарябать. Претензия что? – тьфу, пустяк. На стихи похожа: сплошь задетое самолюбие, выпуклая гордыня, обнажена, словно кальсоны на морозе. Прошение – дело иное, тонкое. Тут важно, как подать. Ибо результат и есть оценка мук творческих. Претензия же бескорыстна, выплеск эмоций. Улавливаешь?

Дрозофил надулся.

– Ты, Базедушка, зря обижаешься. Я не против поэзии – пусть ее, тешится. Не злись. Творец одарил тебя крыльями, вот и порхаешь с одного, так сказать, цветка на другой. А мы, коты, за вами хвостом метем. Скажу честно, порой я тебе даже завидую. Так хочется взять и улететь куда-нибудь к… Короче, лишь бы подальше. Посмотри в кого я превратился? На что талант разменял? Слава Богу, родители не дОжили.

– Ты, вроде как, подкидыш… И цепь у тебя бутафорская. И звание…

Последнее предположение мух высказал на безопасном расстоянии – из глубин напольной вазы. От того фраза звучала пророчески-трибунально.

– Беда от вас, мелких тварей. Наукой доказано. Ну, вылезай, не трону, – Василий потирал руки, – Слушай. Намедни я продавил заявку на дезинфекцию подвала. Это надо было видеть! Барельеф на могиле Плевако улыбался, крест рукоплескал! Так ловко все провернул, аж, дух захватывает. Свалил вину за подтопление инофирмы, коя этажом ниже квартируется, на тараканов и окончательно добил диспетчершу показаниями сантехника. Прусаки его так напугали, что он признался в наличие двойного гражданства (оба не наши), неуплате налогов и сочувствии политэмигрантам. И это еще не все, – Василий торжественно потряс бумагой, – Уверен, моя челобитная если и не отобьет часть хозяйских расходов на замену испорченного смесителя, то, по крайней мере, заставит черствое жековское сердце екнуть от беспричинного страха. А там, глядишь…

– Я сумел разглядеть только слово «оргазм». Это к чему? – мух переместился поближе.

– Да ни к чему. Дурашка! Его миссия привлечь внимание к бумаге – это раз. Во-вторых, я там такого намутил, сам черт ногу сломит. Теперь представь себя на месте руководителя бюджетной конторы. Рыльце в пуху, печень в отказе, любовница на сносях. Тревожно? Факт. Лишние неприятности нужны? Эй, Базедушка, что с тобой?

Поздно. Дрозофил уже погрузился в образ, и выходить не собирался. С налитыми кровью глазами он склонился над рюмкой и набирал кому-то по мобильнику. Васька выгнулся, шерсть на загривке дыбом: «Чур меня, чур!» Вместо старого собутыльника, поэта-лирика-без ограничений над столом нависал чудовищных размеров клоп.

Кот бросился наутек. В коридоре, споткнувшись, растянулся и замер. Кровосос медленно приближался.

– уповаю на Ваше благоразумие и понимание, – забормотал Василий, – уповаю…

Хлесткие пощечины подобранными с пола крыльями до самой до зари выбивали вдохновение из недр ушлого прозаика.

Интересуетесь, причем здесь оргазм?

Да ни при чем. Слово приметное.

Осечка

– Безупречная красота скучна до невозможности, – приговаривал Петрович, выстригая волосы из ушей, – должна, должна быть пусть крохотная, но щербинка.

– Я бы даже сказал – обуза, – согласился Васисуалий, ровняя маникюрными ножницами кончики усов:

Пусть меня критикуют, пусть.

Приму плевки, как лобызанья.

Гнет спину перед Солнцем грусть,

Пыля тропою на закланье.

– Не иначе, быть дождю. С утра коленка ноет, – ляпнул некстати Петрович, пряча глаза в пол.

– Вряд ли. Глянь, на небе ни облачка. Ты бы фикус полил, – кот извлек из несессера тюбик с бриолином, – Мается.

Петрович взглянул на растение:

– Он привычный. С помойки принес. Там не забалуешь – не в больнице. Оранжерейные условия, мон шер, для слабовольных либо потомственных дегенератов, что в сущности одно и то же. Вспомни свое детство: чай не с блюдца ел.

– Попрекаешь?

– Отнюдь. Но и ты, чем советы раздавать, взял бы лучше швабру. Она соскучилась по мужскому вниманию.

Швабра кокетливо тряхнула подолом и подбоченилась.

– Что за квартира такая? – Василий посмотрелся в зеркало. – Кругом озабоченные, на подвиги мотивированные. Ты дрозофила давно не видел?

И действительно, муха не наблюдалось ни на стене, ни на крышке вишневого варенья.

Кот нырнул в шифоньер. После непродолжительной возни он плюхнулся в кресло и многозначительно закурил:

– Плохо дело.

– Скрипку дать? Или сразу в полицию звонить?

– Послушайте, Ватсон! Ваши дурные манеры хороши на плацу или поэтическом журфиксе. В обители кошерной овсянки и утонченного порока они, пардон, неуместны. Извольте принести мне десятичасовую рюмку Шерри и секунду помолчать.

Петрович на цырлах смотался к бару, отсчитал семьдесят семь капель, водрузил поднос на сервировочный столик и подкатил к креслу.

– Сильвупле, мусье Командор.

– Что я могу сказать, – Василий проигнорировал ехидный тон Хозяина, – из квартиры пропали две вещи: зонтик-трость и моя концертная бабочка. Какие предположения?

– Будет дождь. Я же говорил.

– И все?

Петрович, заложив руки за спину, стоял у окна. Напротив него, на краю помойки точно в такой же позе стояла ворона. Молчание длилось добрых минут пять.

Птица развела руками:

– Сдаюсь.

Петрович повернулся к Василию:

– Вечером в Большом «Аиду» дают.

– Хм, для поэта-склочника, вы довольно сообразительны. Однако: во-первых, Зинка авто не мыла, стало быть, дождь не собирается, во-вторых, бабочка легкомысленной расцветки и для классического репертуара не годится. Смените пепельницу.