Иван Веневцев - Урал – быстра река. Роман

• Название: Урал – быстра река. Роман
• Автор: Иван Веневцев
• Жанр: Историческая проза

Роман «Урал – быстра река» о мире и Гражданской войне оренбургского казачества написан в 1945—1947 годах в исправительном лагере старшим урядником Оренбургской армии Иваном Веневцевым. В произведении, народном по языку и мировоззрению, оживает ушедшая в историческую беспамятность казачья вселенная с цельными, сильными характерами защитников южной границы России, малоизвестная миру трагедия зимнего Голодного похода остатков белой Оренбургской армии по безводным и безлюдным землям Семиречья.

---

Вот если бы можно было здесь взять Галю и никуда с ней не ездить, это бы хорошо, но ведь отец не согласится и люди задразнят. «Эх, Галя, Галюня, чёрт тебя поднёс, заразу. До тебя я хозяином в станице был – над всеми парнями и девками, да как заиграю на гармошке… Дух захватывает! А теперь и гармошку в руки не беру, её, наверное, мухи всю засидели, не знаю, что на улице делается… Только, знаю, прячусь от всех, да к тебе. Вот дурак, разиня. Казачью фуражку с голубым околышем позорю… Тьфу, мать твою так… Жаль, что Гнедой сегодня в машине ходил, он бы выручил, сейчас же у неё был бы. Завтра не запрягу Гнедого, договорюсь с ребятами, а главное, с Шарипом, и ускачу, как только стемнеет…» – с этим решением Мишка уснул.

Днём, во время обеда Мишка пошёл к Паньке, к его стану в версте от Веренцовых. Панька лежал на сене, животом кверху, курил папироску и гладил ладонями живот под рубашкой. Увидев друга, Панька вскочил.

– Ну, ты, соловей болотный, – выругавшись, обратился Панька к другу. Надёжка мне злу тоску нагнала, всё пристаёт, чтобы я ей сказал, куда ты пропадаешь по вечерам, а я и сам не знаю. Ты что мне-то не скажешь?

– Да никуда я не хожу, – задумчиво, растягивая слова, ответил Мишка. – Ты сам знаешь, какой у нас отец, он ни себе, ни нам не даёт покоя, гоняет, как зайцев: за лесом, за сеном, за дровами, да мало ли зачем. Ну, а у тебя как дела?

– У-у-у-у… и не говори, – махнул рукой Панька, – в воскресение и домой не ездил, и ещё воскресенья два не поеду. Верка проходу не даёт, коровой ревёт. Держит себя за брюхо и скулит: «Што будем делать, што будем делать?» – «Делай, говорю, што-нибудь, ступай к бабке Графене, я заплачу потом. Дам с воз пшеницы, а то и больше. Бегала она там куда-то, но у неё ничего не вышло…

6

А Верка бегала в это время со двора во двор: не поможет ли кто-нибудь выгнать болезнь, давно уже привязавшуюся к ней…

Когда чёрными змеями поползли слухи о том, что Верку часто видят ночами с Панькой, тётка Графена с улыбкой потёрла ладони: «Врёшь, придёшь ко мне, никуда не денесся. А заплатить-то тебе есть чем, да и у Паньки амбары не хворали…

С тех пор прошло три месяца. Верке ничего не оставалось делать, как идти к Графене. Она прознала, что тётка Графена с женщинами идёт в лес за ягодами. Верка тут же поспешила втереться в их компанию. А матери сказала, что уж очень хорошие ягоды нашли бабы в лесу и её зовут с собой. И мать Верку отпустила.

В лесу, когда бабы разошлись, Верка боком, боком старалась приблизиться к Графене. Она косила глаза в сторону баб, как бы не услышали её разговора с Графеной. Наконец та зашла за куст, Верка тут как тут. Она стала говорить, путая слова, сбиваясь с толка: «Тётя Графена, а тётя Графена, я… давно… бегаю… всё хочу тебя увидеть, да поговорить. – Графена насторожилась, – У меня што-то давно… нет ничего… А вот тута, – большим пальцем потолкала она в живот ниже пояса… чево-то…

– Ну, ну, знаю, знаю, – перебила её Графена, – приходи ко мне вечером, сделаю што-нибудь, – она многозначительно нахмурила брови.

Верка ошалела от радости, чуть не поцеловала Графену, высыпала ей все ягоды из своей корзины. На возражение Графены божилась, что ягоды ей не нужны, а если и нужны, то она себе ещё наберёт. Она готова была идти прямо к Графене. Она слышала, что Графена в этих случаях хорошо помогает…

А вечером Графена сказала, что лечить уже поздно, болезнь «пустила глубокие корни». Теперь одно спасение – подтягивать потуже пояс юбки и всё…

И подтягивала Верка свой пояс всё туже и туже с каждым днём… А после говорили, что Верка, при помощи Графены зарыла пятимесячного выкидыша в яру, около кладбищ. На кладбище-то, мол, нельзя, он не крещённый.

– Настряпали мы с Веркой, – говорил Панька, – хоть глаза домой не показывай…

7

Уходя от Паньки, Мишка ни о себе, ни о Гале другу не сказал. Галя, так или иначе, должна ехать домой, он ехать не может, его никто не пустит. Он поскучает, поскучает, да перестанет. А Паньке сказать, он расскажет девчатам, те после засмеют.

Тяжёлый камень остался на Мишкином сердце. Ещё тяжелее он казался от того, что грусть Мишка испытывал первый раз в жизни…

Галя несколько вечеров выходила к воротам, где подолгу просиживала напрасно, ожидая Мишку.

Сегодня Галя, раздетая для сна, сидела на подоконнике и прислушивалась к звукам вечерней жизни. Иногда она бросалась то к двери, то к окну, но слух её обманывал. Несколько дней она не запирала на ночь дверь со двора: «Придёт, когда буду спать, а дверь окажется закрытой, и уйдёт обратно». Сейчас она слушала, как где-то недалеко, тихо пели девушки, чудом не взятые в поле. Гармошки не слышно нигде. Если и приезжал кто-то из парней случайно по делу с поля, то ходил по улице незамеченным и на гармошке играть стыдился, чтобы не сказали: «Страда идёт, а он, лодырь, дома».

Галя уже знала Мишкину игру на гармошке, которая всегда доводила её до слёз.

«Где-то играет, играет Мишенька, а сюда не идёт. Уж не обиделся ли на что? «– шептала она сквозь слёзы. Девушки пели:

Мил послал другую сватать,

Я в постели стала плакать.

За плохова пришли сватать,

Я лежала – не спала.

«Вставай, дочка, – мать будила, —

Я просватала тебя».

На горе ковыль цветёт,

Не жди, милый не придёт…

С другого конца еле слышно доносилось:

Чудный месяц плывёт над рекой,

Всё объято ночной тишиной.

Ничего мне на свете не надо,

Только видеть тебя, милый мой.

Только видеть тебя бесконечно,

Любоваться твоей красотой.

Но, увы, коротки наши встречи,

Ты спешишь на свиданье с другой…

Песнями девушки довели Галю до слёз, даже рыданий. В комнате было душно и жарко, она сбросила с себя всё и уснула на мокрой от слёз подушке.

Уезжая из станицы, Дмитрий Веренцов сидел в два часа ночи у отца. Они допивали последнюю полбутылку. Дмитрий просил отца привезти ему во двор с поля воз сена, как-нибудь, между делами. Степан Андреевич обещал послать подводу, ночью перебросить это сено.

Когда Мишка пришёл от Паньки, Шарип сказал, что хозяин посылает его наложить воз сена и привезти на стан. Для чего, Шарип не знал. К вечеру воз сена стоял на стану.

С загадочной улыбкой при испытующем взгляде Степан Андреевич подошёл к сыну:

– Михаил, домой ехать хочешь?

Мишка больше от радости, чем от неожиданного комизма вопроса отца отвернулся и расхохотался. Потом буркнул что-то непонятное от стеснения.

– Ужинай и запрягай, отвези Мите этот воз во двор, – сказал отец.

Предупреждать о том, что вернуться нужно сейчас же, отец не посчитал нужным.

Мишка ужинать не стал – не хотелось. Запряг коня и отъехав за бугор, поехал с возом рысью. Сноха встретила Мишку, посадила за стол ужинать.

– Покушаешь, Мишенька, и ляг, усни, а я с ребятами пока сено складу, а потом разбужу тебя. Ты там на жнитве замучился. – Мишка рассмеялся.

– Спасибо, сестричка! – обрадовался он тому, что его не заставят складывать сено. – Но спать не хочу. Я пока схожу в одно место, по своим делам, ладно? А? – спросил Мишка.

– Ох, Миша, не пробудь, смотри, на этих делах до утра, а то и мне тогда попадёт за то, что отпустила тебя. Ну, ступай, – согласилась сноха.

Мишка подошёл к знакомым воротам – никого нет, тихонько постучал в ставень – нет ответа, постучал громче – то же. Мишка пошёл домой, на полпути остановился: «А что, если тихонько пройти в ворота, зайти с крыльца и постучать в дверь?» – Он вернулся. Ворота оказались закрыты, он кое-как перелез через высокий забор прошёл в сени, до избной двери. Не закрыта.

Мишка зажёг спичку, переступил порог и бросил её, обжёгшись. Он захватил сразу кучу спичек. Сквозь их вспышку из глубины комнаты, от кровати длинно уколол радужный лучик её колечка. По большой подушке разметались волосы. Голова чуть откинута. И сон не успел стереть какого-то детского выражения обиды на лице. Цветущая, полногрудая, порозовевшая, Галя лежала почти на боку. Полные белые ноги слегка подогнуты. Мерно подымалась и опускалась грудь. Подчиняясь её дыханию, подымались и опускались золотой браслет на одной руке и два колечка – на другой.

Мишка опять обжёг пальцы и попятился назад – он не хотел будить её сейчас. Он тихонько вышел на крыльцо. С заднего двора на него бежал хозяин с вилами и криком: «Кто там ходит, протакую мать…»

Мишка рванул с крыльца в один прыжок до забора, а забор перемахнул, как будто и не задев за него. Через несколько секунд хозяин открыл ворота и пустился за Мишкой по улице. Мишка, как заяц, путал следы, домой бежать было нельзя. Он прыгнул через чей-то плетень и скрылся в огородах…

– Барыня, барыня! К вам лез какой-то вор! Вот сейчас убежал, – разбудил Галю хозяин. – Я его увидел, когда он выходил на крыльцо и побежал за вилами. Ну, ладно удрал, а то бы я его посадил на рожки. Посмотрите, барыня, не украл ли что?