Иван Веневцев - Урал – быстра река. Роман

• Название: Урал – быстра река. Роман
• Автор: Иван Веневцев
• Жанр: Историческая проза

Роман «Урал – быстра река» о мире и Гражданской войне оренбургского казачества написан в 1945—1947 годах в исправительном лагере старшим урядником Оренбургской армии Иваном Веневцевым. В произведении, народном по языку и мировоззрению, оживает ушедшая в историческую беспамятность казачья вселенная с цельными, сильными характерами защитников южной границы России, малоизвестная миру трагедия зимнего Голодного похода остатков белой Оренбургской армии по безводным и безлюдным землям Семиречья.

---

– Коля, только приз. Не возьмёшь, дома ничо не получишь!

Стремительно близится ледяная глыба – осталось несколько бросков коню. Николай высвободил ноги из стремян, одной встал на седло, другой – на конский круп, напружиненно пригнулся и – как слизнула пирамида казака. Распластался на ледяном конусе, а тычки10 в его руках заработали, подвигая извивающееся змеёй тело наверх, к заветной цели.

Из первого десятка Николай первый вскакивает на пирамиду, твёрдо и звонко выкрикивает: «Щёголев из Благословенной!» – и соскальзывает вниз. К нему уже ведут его Чалого. Он целует умного коня, гладит и треплет его шею, а тот своими бархатными губами треплет хозяина за плечо, словно поздравляет – просит угощения. Шерсть у Чалого закуржавилась завитками.

Ольга подбегает к мужу, сбрасывает полушубок на его плечи, отдаёт папаху чёрного каракуля… А сама! Так все, близко стоящие, и крякнули. Смоляные косы выбились из-под пуховой шали, лицо – румянец в обе щеки. Большие карие глаза так и сверкают – рада за мужа. А фигура! Идёт рядом с мужем, всё у неё так и колышется. Смотрят казаки масляными глазами и только усы подкручивают. Слышно весёлое:

– Эк, язви её, как разнесло-то её, заразу!

– Захошь поцеловать, дык не дотянешса через груди-то!

– Ды, где там…

От «козьих ножек» в морозном воздухе потянуло дымком махорки. Ольга улыбается. Зубы белее снега и ровные, как ножом подрезаны.

– Мдаа, – раздаётся в толпе. – Дык, за таку бабу я бы на купол собора вскочил без тычек!

– Будет тебе! Окстись, охальник, – сильно нажимая на «о», говорит жена казака-завистника, дёргая его за полу. – Сбегай к Уралу, мырни в майну – остынешь маненько.

– Отстань, смола, – огрызается завистник. Жена его не хуже Ольги, только постарше чуть-чуть.

– Чо, Максимыч, съел? – подливает масла стоящий рядом казак.

– Мало попало, ишшо бы надо, – добавляет другой.

– Да, ладно, – говорит Максимыч, – дай, Петрович, твово табачку, у тебя слашше, – а сам уже скручивает цигарку, лишь бы уйти от щекотливого разговора.

Второй выстрел! Сорвалась со старта следующая десятка… И так до конца дня.

Не у всех получалось гладко в эти дни. Вот конь одного казака зацепился задней ногой за брус препятствия и рухнул на снег вместе со всадником. Казака выбросило из седла, он проехал на груди, быстро вскочил – и к коню, впрыгнул в седло, помчался догонять ускакавших.

Другой прошёл все препятствия, остался горящий жгут. Конь испугался огня, встал на дыбы, закусил удила и поскакал вдоль жгута в сторону Форштадта. Вдогонку неудачнику реплики:

– Ах, язви ево, забыл блины доесть у тешши, поскакал доедать.

– Не-е, – говорит другой, – вспомнил, вчера бутылку с тестем не допили. Боитца, как бы тесть один не допил. Вот и поскакал. Вот жадный до чего, зараза!

Прискакали казаки в станицу с призами. Гудит станица. То там, то здесь слышна игра гармошек, поют разудалые оренбургские частушки-матани с присвистом, приплясом, гиканьем. Вот идут парни и молодые женатые казаки в два-три ряда, позади мельтешат казачата лет по двенадцати, подпевают, как осенние молодые петушата перед старыми петухами:

Эх, и меня солнышком не греет,

Эх, дорогая, эх, ты моя.

Ах, над головушкой туман, да!

А я за всё люблю тебя, да!

И – словно роняет гармонист ладный, всё вместивший в себя перебор. Не поют под него – присвистывают, приплясывают. Один, два парня выбегают вперёд, вертятся волчками вприсядку, в такт, взахлёб изумлённо-радостно вскрикивают:

Эх и ох, и ах, и ох, и эх, и ох, и ах!

А другие уже продолжают частушку:

Эх, меня девушки не любят,

Ах, дорогая, эх, ты моя.

Эх, приклонюсь я, бабы, к вам, да!

Я за всё люблю тебя, да!

И снова перебор с присвистом и приплясом, и другие частушки.

Останавливаются парни у того двора, где сидят девушки, начинаются танцы до глубокой ночи.

Как водой в половодье, заливаются весельем улицы станицы. Кипит она в этом веселье молодости, будоражит кровь молодым, трогает сердце, будит воспоминания у пожилых, не один раз заставляет повернуться на постели, выдохнуть-вскрикнуть: «Эх!» – перед тем, как уснуть.

Поздно вечером на улице крики: драка на кулачках, стенка на стенку полезли, конец на конец станицы.

Гришка Храмов лежал уже в постели. Услышал, сердце не выдержало: соскочил, быстро накинул полушубок, надел валенки, папаху набекрень. Помчался на улицу. Только успела жена крикнуть вдогонку:

– Куда тебя холера понесла?

– Надо, наших бьют! – огрызнулся тот.

На улице шёл «бой». Ребята того конца станицы ломили ребят этого конца. Дошли уже до Ефремова угла. Гришка ввязался в драку. Из ближних дворов выбегали казаки, на ходу застёгивая полушубки, поправляли папахи:

– Не робей, робята! Держитесь! Мы им чичас юшку11 пустим!

Не успел Гришка смазать кого-то два-три раза и вцепиться в длинный чуб Ваське Коханову, как наскочил носом на его увесистый кулак. Искры посыпались из глаз, из носа хлестала кровь. Батюшки! – придётся выходить из «боя». Закрылся варежкой, побежал домой.

– Ой, мамоньки! – кричит, сев на постели, жена. – Ды, хто же это тебя так умыл-то?

– Хто, хто… Васька Коханов, язви ево, – докладывает о подвиге храбрец.

– Вот, говорила тебе: не ходи, дык ты не послушал! Чо, наелса?

– Ды, ладно тебе шипеть-то! – огрызается Гришка.

– Ды, ты-то сдачи дал, аль нет? – не унимается та.

– А как же! Ухватил за чуб и выдрал половину, – хвалится Гришка.

– Ну, тода ишша ладно, кыль так, – успокаивается Мария и ложится досыпать.

Разделся и Гришка, умылся, посмотрел в осколок зеркала, вмазанный в печную трубу. Батюшки! Вместо носа какая-то чертовщина, похожая скорее на чекушку от задней оси телеги. Махнул рукой, нырнул под одеяло, лег у пышного и горячего бока Марьи. Успокоился.

Последний день Масленицы. Прощёное Воскресенье. Все обиды прощаются в этот день. Ходят друг к другу прощаться.

Сашка Крыльцов зашёл к своему соседу Петру Храмову. Тот сидит на скамейке, хмурый. Под глазом «фонарь» чернее дождевой тучи.

– Эк, ты, ядрена маш! Ды, хто это тебе приклеил тако яблоко? – спрашивает Сашка.

– А ты, чо, не помнишь рази? – отвечает Петр вопросом на вопрос и поясняет. – Кода лезли стенка на стенку, дык ты меня и угостил на здоровье.

– А ты тоже хорош! Привесил мне свой кулак-свинчатку на грудь, чуть не задохнулся, – жалуется Сашка.

– Ну, ладно, чо уж топерь? Айда, давай прошшатца, – говорит хозяин дома.

Встали друг против друга, поклонились в пояс:

– Прости меня, Сашка.

– Бог простит, – отвечает тот. – И ты прости меня, Петя.

– Бог простит, – отвечает этот.

Из горницы появляется жена Петра, боком пролезла в дверь:

– А, кочеты! Прошшаетесь? – спрашивает Клавдия. И только хотела продолжить, муж перебивает:

– Ладно, ладно. Неси, чо у тебя там вкусно и горько.

Клавдия выносит бутылку самогона-первача и на закуску сдобные кокурки, крендели, орешки из теста.

Петр наливает два тонких стакана – под склень12. Сашка сомневается в крепости напитка, плеснул в ложку и спичку подсунул. Вспыхнуло в ложке синим пламенем.

– Да, хорош, пожалуй, – отмечает гость.

Выпили залпом, вылили, как воду в горшок. Гость закусил орешком, кокурку положил в карман:

– Спасибо. Ну, я пойду. Мне ишшо к Ваньке Азарину надо зайти, как он там?

– А ты прикладывай медный пятак к глазу-то, помогает, – прописывает верный, испытанный на себе рецепт Сашка.

Прощёный день прошёл. Гармошки прячут в сундуки, чтобы глаза не мозолили. Завтра Великий пост. Играть нельзя, грех. Пусть отдыхают гармошки до Светлого Воскресения – Пасхи.

7

Между казаками нередки иногородние, не казаки. Их здесь называют разночинцами или просто мужиками. Они приехали из разных губерний Центральной России от малоземелья. Иногородние здесь дёшево покупают землю, занимаются сельским хозяйством. А ещё дешевле земля у киргизов, не делёная, общественная. Продаёт её любой член аульного общества кому угодно и сколько успеет продать. Нередко купленная земля оказывается запроданной другому и другим продавцам. А пользуется ею тот, кто первый вспахал. Не успевший вспахать наделяется землей в другом месте или получает деньги назад. Скандалов не бывает никогда. Да и вообще киргизы с русскими, особенно с казаками никогда не скандалят, в любом случае предпочитают согласие.

На вольных и дешёвых земельных угодьях оборотистые иногородние быстро богатеют, становятся почётными членами общества. Их уже называют по имени и отчеству, в противном случае быть ему до смерти «Артёмкой-мужиком». Казаки даже отдают дочерей в богатые иногородние семьи, правда, с большой потугой, лишь в случае какого-либо порока у невесты или при крайней её бедности.

Сколько бы лет, даже поколений ни проживал иногородний в казачьей среде, в казаки всё же он принят быть не мог, кроме как с высочайшего повеления, по исключительным причинам или заслугам, или при переселении – в приписное казачество.