Гореликова - Я: женский род, настоящее время. Сборник рассказов

• Название: Я: женский род, настоящее время. Сборник рассказов
• Автор: Гореликова
• Жанр: Русское современное

Женщины… Кто они? Нежные, хрупкие создания, требующие защиты и сильного плеча, или же личности – сомневающиеся, ищущие, готовые к изменениям в попытке найти свой путь, познать и обрести себя? Вашему вниманию представлены рассказы авторов-женщин о женщинах. Шесть авторов, шесть рассказов, шесть судеб, в которых героини, изменяясь сами, меняют мир – ненасильственно и мудро. В сборник вошли рассказы Е. Григ, М. Еремеевой, Е. Кордова, А. Прудской, С. Садомской, Е. Яниной.

---

Расписались в июле, в уютном маленьком ЗАГСе на Пугачева. Мама приехала обиженная, что все узнает последней («Как раз ты узнала первой», сказала Лиля), хмуро сунула Лиле подрезное кремовое платье («Какая ты умная, мамочка», подлизалась Лиля), хмуро расписалась в загсовской книге. Папа, наоборот, подмигнул Мише и показал большой палец, за что мама сердито шлепнула его по руке. Миша, неожиданно импозантный в костюме, безмятежно улыбался.

Потом обедали в Речном, папа и официанты кричали «горько», мама все дулась. Потом мама лепила впрок котлеты, ворча, что еще неизвестно, как двадцать лет разницы («Девятнадцать», поправила Лиля) отразятся на ребенке, и что Лилина Анька выходила замуж (поздравить, мелькнуло в уме) в «Астории», а этот – жмот, да еще и еврей.

– Тише, – шикнула Лиля и выглянула в комнату, но Миша с папой мирно играли в шахматы.

Мама недолюбливала евреев, особенно их бывшую соседку по коммуналке. Ее сказки были интересней маминых, и косички она заплетала не больно. Лиля крутилась у нее в комнате, пока папа не сказал – сколько ей было, семь, восемь? – Лилик, не ходи так часто к бабе Эсе, мама расстраивается. Почему, удивилась Лиля. Потому что она не умеет сама сшить тебе снегурочкин костюм.

– Ну и что, что еврей, – сказала Лиля, – и никакой он не жмот, он интроверт.

– Ишь ты, – проворчала мама, – нахваталась словечек.

Некоторое время она молчала, потом завела опять:

– А где родители?

– Отца нет, с матерью не общается, – сказала Лиля, отодвигаясь как можно дальше от лука.

– Ну, это ни в какие ворота, – возмущенно начала мама, но тут заглянул взъерошенный папа и потребовал чаю. Мама схватила его за рукав перепачканной в фарше рукой и втянула в кухню.

– Ну что? – сказал он нетерпеливо.

– Как он тебе? – прошептала мама.

– Все время выигрывает, – сердито сказал папа и ушел.

Лиля рассмеялась.

– Ты не смейся, – сказала мама, – а пойди выясни в чем там дело.

Лиля и так знала, в чем там дело, по крайней мере частично. Виолетта Львовна Блунштейн, рассказали в курилке, раньше преподавала вокал, а сейчас на пенсии, в молодости, говорят, увлекалась баритонами.

– В смысле? – удивилась Лиля.

– В смысле, пригревала, подучивала и пристраивала в театр, а они потом ее бросали. Троих пристроила или четверых.

Всего этого не стоило рассказывать правильной маме.

– Ну мам, – заныла Лиля, – как я могу вмешиваться, и где я буду ее искать?

– В справке, – твердо сказала мама, – и от нее мне позвони.

Утром они уезжали. Папа с Мишей долго трясли друг другу руки и о чем-то договаривались. Мама сухо клюнула зятя в щеку, потихоньку сунула Лиле сто рублей и уже из окна погрозила пальцем: не забудь!

– О чем это она? – спросил Миша.

– Да так.

Дверь открыла вылитая баба Эся, только рыжеволосая и с вызывающе малиновыми, в тон ногтям, губами. Не спросив ни слова, она потащила Лилю мимо шуб и велосипедов (коммуналка, удивилась Лиля), втолкнула в комнату стиля «советский ампир», точно как у бабы Эси, только с пианино вместо швейной машинки, усадила на продавленный диван и велела говорить все.

– Как Вы похожи на нашу соседку, – брякнула Лиля и ни с того ни с сего принялась рассказывать про косички и снегурочкин костюм.

Свекровь кивала умным обезьяньим личиком, а по окончании рассказа спросила:

– Деточка, а кто ты такая?

Лиля сообразила, что ее приняли за бывшую студентку и неуклюже начала: «Мы с Мишей…», но тут накатила тошнота, и она закрыла глаза – а когда открыла, свекровь скакала вокруг нее, как африканец вокруг тотема, высоко поднимая колени в черных лосинах, так, что Лилю снова затошнило. Наскакавшись и запыхавшись, свекровь остановилась и стала показывать в пространство (наверное, великой пианистке) маленькие аккуратные кукиши. Потом села рядом с Лилей и заплакала.

Потом звонили маме. Лиля опасалась, что всплывут баритоны, но обошлось. Потом ели принесенную Лилей от Стружкина ромовую бабку и пили чай из разномастных чашек. Лиля извинилась, что они не пригласили ее на свадьбу. Свекровь замахала руками: это мелочи, мелочи, она сама виновата, но Миша ее простит, обязательно простит, а пока Лиля будет держать ее в курсе и малыша покажет, правда? Лиля пообещала.

Аркаша, вопреки маминым опасениям, родился здоровеньким, и Миша совершенно рассиропился. Он часами гугукал с младенцем, совал всем его фотографии и вскакивал по ночам от каждого шороха, еще больше изматывая и так измотанную Лилю. Когда в феврале его пригласили сыграть в Уигморском холле, он было отказался: Аркашеньке всего четыре месяца, как он может его оставить?

– Ты можешь оставить его со мной, – насмешливо сказала Лиля.

Он все колебался.

– Подумай – Лондон, – уговаривала она. – Роял Холл, Ковент Гарден, красные автобусы.

– Нет-нет, – испуганно сказал Миша, – туда и назад. Не время.

Лиля с Аркашей прекрасно выспались, навестили бабушку.

– А что мы будем делать, когда он заговорит? – спросила Лиля, но свекровь была слишком занята выяснением, у кого есть носик, глазки и прочие части тела. Они даже успели прогуляться по набережной, что Миша строго запрещал, боясь холодного волжского ветра.

Миша примчался через день, полумертвый, на все расспросы отвечал, что помнит только абсолютно безвкусную овсянку и тюльпаны, но зал действительно уникальный, акустика как в горах, и в следующий раз он обязательно возьмет Лилю с собой, а пока вот ей программка. Ночью она все-таки тихонько поплакала, разглядывая белоснежный сводчатый зал, утопающий, как жемчужина, в алом бархате, и купол над сценой, с изображением обнаженного юноши в брызгах божественного света – но тут закряхтел Аркаша, и она поспешно унесла его в кухню, радуясь, что отец, для разнообразия, дрыхнет без задних ног и шепча в теплую макушку: «Фигушки, все вместе поедем».

Однако вскоре развалилась страна, и стало не до поездок. Зарплаты не платили, и они спасались родительскими дачными посылками. Раньше на даче росла, в основном, малина, которую Лиля собирала осторожно, стараясь не повредить мохнатых ягодок, и ела, подолгу держа каждую во рту. Теперь выращивались куда более практичные вещи.

Раз в неделю Лиля ездила на вокзал и забирала у знакомой проводницы самодельную холщовую сумку с картошкой, луком, морковью, а весной – огурцами, кабачками, зеленым луком, укропом. Лиля везла благоухающую укропом сумку в троллейбусе и все боялась, что отнимут. Однажды мама передала банку меда, Лиля сбегала в Крытый Рынок и обменяла ее на бидон молока.

В консерватории резали нагрузки, и профессора уезжали, кто куда мог. Ирина Константиновна бросила бесполезного авиационщика-мужа и уехала с Грозным Гудвином в Лондон, в Королевскую Академию. Завкафедрой назначили интеллигентнейшего Линке – это было все равно, что поставить голубя предводителем оголодавших львов. Начались увольнения; под грузом наушничества рассыпались в пыль многолетние дружбы.

Однажды Миша пришел чернее тучи: Линке вызвал его в себе и, как бы между делом, но отводя глаза, спросил, когда именно он начал встречаться с Лилей.

– Мог и не искать п-повод, – хмуро сказал Миша, – и так ясно.

Он разослал резюме, и из маленького колледжа в Майями ответили: «Приезжайте».

Когда вывозили книги и рояль, он ушел из дому. Вернулся поздно, Лиля извелась в ожидании. Глянул на пустые полки, на осиротевший ковер с четырьмя квадратными вмятинами. Усмехнулся, лег и отвернулся к стене. Она не решилась лечь рядом, всю ночь просидела в кресле, прижимала к себе теплое Аркашино тельце и думала: «Слава богу». Но много раз за последние шестнадцать лет ее мучало: правду ли Миша ответил на ее второй и последний провокационный вопрос?

Музыкальным образованием сына Миша занимался сам. Лиля не возражала: в семь лет Аркаша играл концерт Гайдна, у нее он все еще копался бы в тетради Анны Магдалены. Ту злополучную Скрябинскую сонату он сыграл в тринадцать, в колледж готовил концерт Листа. В ее время в Московскую консерваторию принимали за одно только присутствие в программе концерта Листа, а сейчас каждый второй с ним поступает, поразительно.

Она садилась с книжкой, но не читала, смотрела, как они занимаются: этот пассаж стоя поучить, а этот на стаккато. Аппликатуру поменять, Миша был мастером в подборе аппликатуры. Она вспоминала свой первый раз: он сидел молча, бессмысленно перебирая клавиши, минут пять, она уж решила, что он вообще забыл о ее присутствии. Но тут он сказал: «Попробуй так» и выдал аппликатуру, которой не было ни в одном издании, но которая идеально подходила именно к ее руке.

Иногда Миша с Аркашей устраивали тематические концерты. Приходили его и ее студенты, Айрин, Аркашины друзья, один раз даже забрел декан. Играли этюды-картины, Аркаша тридцать третий опус, Миша – тридцать девятый. Она подготовила слайды, березки и рябинки, храмы и колокола, на ужин многослойную кулебяку. Китч, конечно, но что не китч? Когда пытаешься вычленить суть той или иной культуры, неизменно получается китч.