Иллона Александрова - Когда время становится отрицательным

• Название: Когда время становится отрицательным
• Автор: Иллона Александрова
• Жанр: Русское современное

Когда время становится отрицательным… всегда начинается другая жизнь. Начинается что-то не менее важное, чем было до, во время, после…

---

Я не понимала одного, зачем и перед кем я должна оправдываться. Да, и какое я совершила преступление? Неужели я кому-то начинала нравиться, и этот кто-то разочаровался? «Телячьи нежности»! Мне было не жарко, не холодно, оттого, что кто-то разочаровался во мне, просто было неприятное ощущение от тяжелого взгляда. Я думала, что это ощущение быстро пройдет – не прошло, оно преследовало меня почти весь месяц.

Парням, так и не нашлось места, они уехали в город. Остались, из вновь прибывших, только Мишка-бригадир и Юрка Донченко. Вечером мы пошли изучать местные достопримечательности. Гуляли впятером: Ольги, я, Юрка и Мишка Жученко, парнишка из 119 группы, который поселился вместе с Юркой в третьем бараке, в третьей комнате. Мы потом так и говорили: – " Пойдем к парням в «три-три». Мы лузгали семечки, катались по земле, Мишка пытался меня поцеловать. Видно свобода кружила голову не мне одной, но ощущение вины преследовало, почему-то только меня. А, в чем я виновата, в том, что была молода, красива, легкомысленна, скорее просто жизнерадостна. Пыталась что-то успеть, пока не вернулась обратно в свою «тюрьму». Мысль, что можно вырваться на свободу окончательно и бесповоротно, тоже пугала меня. Я боялась одиночества. Меня любили, пусть это угнетало, но я боялась потерять эту любовь. Боялась, что если уйду, могу пожалеть, а вдруг меня больше никто не будет любить так, как мой тюремщик, моя первая любовь – Сергей Климов. Любила я его тогда или нет, сложно сказать, просто привыкла к тому, что мы все время были вместе. Его друзья стали моими друзьями. Его старшую сестру Ирку и ее сына Женьку я любила, как родных. Женечку практически нянчила с пеленок, называла его своим племянником. И, малыш отвечал мне такой же нежной любовью. Как я могла так легко отказаться от всего этого. Я уже проросла корнями, и оборвать, начать новую жизнь казалось безумием. Сережка действительно сильно любил меня, но смертельно ревновал, хотя поводов к этому было предостаточно. Я, ощущая себя заложницей, все время пыталась вырваться на волю, вернее я все время, как бы мстила за себя. А, месть – это постоянный флирт, дающий мнимое ощущение свободы. Даже, если я и любила Сергея, то свободу я любила больше него. И, вообще я считала, что первая любовь, по определению, должна быть несчастливой. «Таков закон джунглей!» Если в 17 лет я готова была выйти за него замуж, то после поняла, что мне это вовсе не нужно. Он упустил момент, и я этого ему не простила.

Но, вернемся к тому дню, когда начали существовать два параллельных мира, в одном из которых я была «любимой девушкой Сергея Климова», а в другом – старостой 122 группы.

Вечером 4 сентября была дискотека. Мы стояли в стороне, разглядывая народ. Одна девица была так вульгарно накрашена, что подходила под определение «Панки в городе – спасайся, кто может». Я поймала себя на мысли, что смотрю на нее так же, как несколькими часами раньше кто-то из парней смотрел на меня, когда я целовалась с Гришкой. Откуда эта неприязнь и осуждение? Какое я имела право осуждать совсем незнакомого мне человека, только за то, что она хотела выделиться из толпы. Пусть она потратила на это тонну косметики, ну, так своей косметики. А, вероятно, это была просто ревность к чужому успеху, что кто-то может себе позволить так раскрепоститься, а я не могу. Да, тогда я, пожалуй, не осилила бы такое, моя репутация и так была в конец испорчена. А, кстати та девчонка, на самом деле оказалась очень скромным и милым человеком, просто она тоже, по-своему, дорвалась до свободы, и ее эмоции лежали краской на лице. Танцевать не хотелось, мы пошли спать с предчувствием первого трудового дня. Утром приехали наши мальчишки, я ждала, пока они переоденутся, и мы пошли догонять остальных.

Уныние царило в народных массах, когда мы лицезрели, что нам предстояло. Морковные поля протянулись до горизонта, необозримые, как сама жизнь. Вкалывать до шести вечера – перспектива малоприятная. Мы выбрали с Кублашкой последнюю грядку, но уже через полчаса ударной работы, страшно захотелось сделать перерыв. Мы пошли в соседний лесочек, разложили ватники на сухой опушке, легли. Между нами рос одинокий шампиньон. Вооруженные до зубов ножами типа «мини-мачето», через секунду мы оставили от бедного гриба лишь его трафарет. Довольные своей ювелирной работой, убаюканные легким ветерком, мы не заметили, как заснули.

Пробуждение было резким, как по чьей-то команде. Мы вскочили на ноги. На часах было полшестого. Мы бросились к своей грядке – она была девственно нетронутой. А, наши сокурсники уже пропахали метров четыреста. Над полем пронеслась команда – помогать отстающим. Мы с Ольгой, с легким сердцем бросились на помощь и уже минут через 15 шли по дороге в лагерь. Примерно так мы работали весь месяц. Мы с Кублашкой сразу вспомнили поговорку, что «Дураков работа любит», мы не были дураками. Да, и что напрягаться зря, нам ни к чему было обещанное, за ударный труд, место в общежитии. Главное было добросовестно создавать видимость работы. Пришлось начать часто курить, ибо перекур – это святое. Помню, у Кублашки была трофейная пачка «ВТ», мы ее приговорили за милую душу. И так основным принципом нашего колхозного труда было: «Где бы работать – лишь бы не работать!» Зато поорать во все горло песни «Секрета», поприкалываться над народом и кататься от смеха по земле – это мы были мастера.

Мне пришлось нелегко, когда Ольга неделю болела, и подъедалась на кухне, а мне дали другого напарника. Один раз это был Мишка Майзельс – он много болтал, за то работал за двоих, я еле успевала проходить один ряд морковки, в то время как он делал два. А когда мне досталась татарка Алсу, плотная, грубоватая девица, мне было плохо, пришлось пахать.

Но она, все равно, была недовольна моей медлительностью. Потом Кублашка вернулась ко мне, и все потекло по-старому. Не так уж много запомнилось из колхозной жизни, несколько мелочей. Помню, морковные баталии, в которых почему-то Женька Белжеларский, он же «Джуз», все время получал по голове и при этом глупо улыбался. Вот так и становятся мальчиками для битья. Я привозила каждое утро из города еду, и все привезенное моментально уничтожалось, перевариваясь, в вечно голодных, молодых желудках.

Однажды я решила остаться ночевать в лагере, именно тогда, когда большинство уехали в город, отмечать еврейский Новый Год. Это было 19 сентября. Мы сидели у Юрки в комнате, в «три-три», дурачились, прикалывались над Яриком Ермолаевым из 121 группы. Тут я сказала, что нам пора, уже поздно, надо чистить зубы и спать. Парни не хотели нас отпускать, но мое решение было непреклонным. Тем более я только второй раз ночевала в лагере и не знала ночных порядков, а девчонки успели напугать меня обходом декана и злобными местными, которых я так никогда и не видела. Но по лагерю ходили слухи, что наши пацаны уже успели помериться с ними силой. И, как всегда в таких случаях, победила, естественно – дружба. Удобства: а именно туалет – в три дырки, плюс дрын, привязанный к стене, по словам декана, необходимый для отпугиванья волков; а также умывальник – все это располагалось на другом конце лагеря. Нужно, видимо быть спринтером, чтоб при нужде, успеть добежать. А, впрочем, не успевших не было. Мы шли от умывальника к своему второму бараку, как вдруг краем глаза я замечаю за спиной какое-то движение. «Местные, хана!» – единственное, что пришло мне в голову. С дикими воплями, я бросаюсь наутек, девчонки, визжа, обгоняют меня и в мгновенье ока оказываются на крыльце барака. Ватники, распростертые над нашими головами, не достигнув своей цели, практически бесшумно падают на дорожку. Я поворачиваю голову, сквозь темноту мне кажется, что я вижу, две фигуры, застывшие в озадаченных позах. Не ожидали они такой реакции. Скорее всего, это были Юрка Донченко и Ермолаев, но убеждаться так ли это из девчонок ни кто не стал. Приближалось время обхода, мы пошли в барак. Моя кровать была на втором ярусе – я всегда обожала возвышенное положение. Лечь спать сразу естественно ни кому не удалось, и только страшный стук в дверь оборвал гомон девичьих голосов, ворковавших на двадцать различных ладов. Крючок, болтавшийся на соплях, но все-таки временно защищавший нас от натиска, разъяренного, как тигр декана, готов был в любой момент сдаться. Ольги быстро забрались в кровати, до ушей натянули одеяла и притихли. Но мне предстояло форсировать второй ярус. На окнах мирно висели газеты, прикрывающие комнаты в женском бараке от внимательных взглядов извне. Я поднялась по ним. Девчонки, давились от смеха, наблюдая, как я карабкаюсь вверх по газетам. Но им не дали вволю посмеяться – в комнату ворвался декан. Его встретила гробовая тишина. Несколько минут постояв в дверном проеме, декан ретировался. Тишина стала видоизменяться. Сначала отдельные слова, произнесенные шепотом, вспороли ей брюхо, потом гомон усилился, и уже разрезанная на кусочки, тишина отступила.