Юрий Меркеев - Неразменный кот. Роман в рассказах

• Название: Неразменный кот. Роман в рассказах
• Автор: Юрий Меркеев
• Жанр: Русское современное

Это сборник рассказов, большинство из которых написаны от первого лица. Часть рассказов связаны с воспоминаниями о работе в психиатрической клинике.

---

Сегодня я думал об этом. Представил счастливую жизнь с деньгами, процветающим бизнесом и без кота. Без моего черного кота, к которому я привык, как привыкают к яду. Кто будет забираться ко мне на руки, когда я вечерком захочу почитать и подремать в кресле? Кто будет уютно тарахтеть всем своим лукавым существом, устраиваясь у меня на коленках? Кто будет считать меня небожителем и прощать все мои нервные срывы? Кто будет умилительно наивно думать, что весь мир, и я в том числе, вертимся вокруг его эгоцентричной персоны? Кто, наконец, будет терпеливо выслушивать мои черновые наброски к романам? Нет. Человек не способен на это. Только кот.

Взвесил я все это и решил, что мой черный кот неразменный. Не поменяю его на неразменный рубль.

Преображенный Николай

Коля стоял у церкви с протянутой рукой. Прихожане к нему давно привыкли. Кто денежку подаст, кто продукты. Люди знали, что все поданное Николай пропьет, но все ж давали. Жаль было беднягу.

Недалеко от церкви находилась городская свалка. Иногда на время Николай исчезал и несколько дней проводил среди людей, близких ему по духу.

После визитов в мир свалки Николай всегда возвращался в церковь – грязный, небритый, опухший, нередко с синяком под глазом, но всегда очень смиренный и жалкий. Через два-три дня Коля поправлялся, приводил себя в более-менее приличный вид и надолго прибивался к церкви, до тех пор, пока живущий в нем бесёнок бродяжничества вновь не тащил его на свалку.

Из прихожан и работников церкви больше всех опекали его старушки. Очевидно, глядя на жалкого бродягу с наивным доверчивым лицом, в женщинах подспудно просыпался материнский инстинкт, и они, забывая о том, что Коля уже давно свыкся с образом жизни бродяги и нищего, опекали его как «сына полка», как приёмыша, который нуждался в усиленном внимании и заботе. Но и Коля как будто понимал и стремился в их глазах выглядеть лучше. Женщины не успевали и рта раскрыть, для того чтобы попросить Колю в чём-то помочь – вылить из вёдер помои, вынести мусор, подмести двор, – как он уже торопился прилежно исполнить дело. Видимо, ещё и за это Колю жаловали в церкви, кормили его. И даже отец-настоятель Василий не скрывал к нему своего доброго расположения.

В храмовый праздник, на майского Николу, бездомного пригласили в трапезную, поздравили, усадили за общий стол. Николай вёл себя прилично и с благословения отца Василия, отныне стал трапезничать в церкви вместе со всеми. Староста Валентина нахваливала его за трудолюбие, за то, что он стал ухаживать за своей внешностью: регулярно умывался, чистил зубы, стирал свои старенькие поношенные вещи. Всем прихожанам церкви было радостно наблюдать за преображением Николая. Все видели благостное, почти чудотворное воздействие на бездомного церковной жизни. В короткое время Коля поправился, отпустил животик и стал растить аккуратную рыжую бородку. Вскоре его было трудно узнать. Из жалкого грязного попрошайки он превратился в благообразного мужчину, которого не знавшие его люди иногда принимали за дьякона или священника. Староста Валентина, с особенным умилением смотревшая на преображение Николая, теперь разрешала ему оставаться ночевать в церкви.

Прошёл месяц с начала благотворных перемен, однако что-то в процессе преображения Николая сбилось. Сначала он перестал выносить помои из трапезной, важно заявляя женщинам, что Господь сотворил мужчину не для подобных мелких забот, что «женщина есть производное из ребра Адама», и она была проклята за сорванное в раю яблоко, и обрекла себя на подчинение мужчине. Бабушки, опекавшие Колю, были так изумлены его важным речам, что не посмели ему перечить, увидев, кстати, что и обликом своим он теперь напоминал не какого-нибудь бродягу, а вполне себе православного прихожанина. Николай быстро вживался в новую роль. Иногда он повышал голос на трапезных работниц, указывая им на плохо прожаренное мясо, на несвежий хлеб, на неаккуратно вычищенную картошку. И все это, как ни странно, сносилось безропотными женщинами, вызывая в них безотчётный страх и благоговение перед преобразившимся Николаем.

Наконец, он стал раздавать советы некоторым из молодых прихожан в вопросах бытовой, семейной и даже духовной жизни.

Как-то раз в церковь зашла молодая пара, для того чтобы поговорить с кем-нибудь из знающих людей по поводу предстоящего венчания. Отец Василий был наверху, в молельном зале, где служил панихиду. Молодые люди заметили сидящего на скамеечке важного рыжебородого Николая, который в очередной раз отчитывал нерадивых трапезных работниц. Они решили, что так может выглядеть только духовное лицо и, немного смущаясь, подошли к Николаю, не зная, припадать ли к его руке или обойтись уважительным поклоном.

– Что вам угодно? – строго спросил Николай.

– Мы бы хотели узнать, когда у вас можно обвенчаться, – робко спросила девушка, а красный как рак юноша зачем-то полез в карман за бумажником и протянул сотенную купюру.

– Это на храм, – пряча глаза, пробормотал он.

– Значит, венчаться хотите? – спросил Коля, аккуратно складывая сотенную бумажку и пряча её в карман. – Что ж, это хорошо… хорошо… Венчаем в среду, пятницу и воскресенье. Нужно купить венчальные кольца и икону, которой вас будут благословлять родители.

– И всё? – радостно спросила девушка.

– Что же ещё? Ах да! Принесете тысячу рублей. Оплату произведете в день венчания. Ещё есть вопросы?

– Нет, – попятились к выходу молодые люди. – Бог спасёт.

Вся эта сцена происходила на глазах у старосты Валентины, которая направлялась в трапезную из молельного зала и случайно застала Николая за его наставлениями молодым. «Вот тебе и Коля-бомж, – подумала она. – Вот тебе и преображение…».

Когда отец Василий отслужил панихиду и спустился вниз, к нему подошла Валентина и рассказала обо всём, что только что увидела.

Отец Василий, несмотря на кротость и добродушие, в праведном гневе был неукротим. Он схватил оторопевшего Николая за шиворот и вытолкал его за церковную ограду, попросив сторожа проследить, чтобы тот как минимум неделю не появлялся у церкви.

– Пустим, когда поймёт, за что изгнан, – прошептал разгневанный отец Василий. – И покается.

Что оставалось делать ошарашенному Николаю, который поначалу даже не понял, за что его подвергли такому унижению, выставили прилюдно за шиворот из храма? Конечно, омыть своё горе вином, тем более что в кармане его рубашки приятно хрустела «заработанная» им сотенная. В общем, Коля пропал, очевидно, отправившись к своим друзьям на свалку.

Появился он через три дня – грязный, побитый, исхудавший, в порванной рубахе и совершено пьяный, в обществе опухшей, едва державшейся на ногах дамочки, похожей на существо третьего рода, ибо узнать в ней женщину было решительно невозможно. Парочка демонстративно продефилировала перед церковной оградой несколько раз. Остановившись напротив церкви, Николай гордо воскликнул, едва не уронив свою подругу:

– Эй, братья-славяне, глядите, как я гуляю! У меня жизнь вольная, не то, что у вас.

Прошло ещё несколько дней. У церковных ворот вновь появилась жалкая исхудавшая фигура со смиренно протянутой за подаянием рукой. По робкому выражению глаз, раболепной позе трудно было представить, что ещё неделю назад «преображённый» Николай командовал в церкви точно настоятель. Отец Василий, смягчившись, выслушал его покаянную исповедь и позволил ему кормиться подаяниями. Смягчились и женщины, которых Коля поругивал за плохо прожаренное мясо, и стали иногда пользоваться его услугами, а он на лету хватал просьбы вылить из вёдер помои или выбросить мусор и торопился их прилежно исполнить.

И было во всем этом что-то постоянное, как сама жизнь.

Самоволка

Курсантская жизнь давалась Олегу тяжело. По причине бунтарского нрава юноша не вылезал из внеочередных нарядов. Обыкновенно утреннее или вечернее построение начиналось с того, что низкорослый картавый старшина роты Ситный вызывал Олега из строя и объявлял количество старых или вновь заработанных нарядов.

– Куг’сант Гапонов! – кричал на построении старшина. – За систематическое на’гушение дисциплины объявляю вам т’ги на’гяда вне оче’геди. Чтобы гальюны в готе блестели!

Обычно после хлесткой команды насчет гальюнов из глубины строя чей-то шутовской голос на манер тирольских пастухов затягивал:

– Пи-и-ва, пи-и-ва, пи-и-ва хочу!

Это был сигнал к общему смеху. Пережив волну нервного напряжения, рота начинала хохотать, нарушая строй и порядок. Ситный срывался вдруг с места, подбегал к левому флангу, откуда доносилась «пивная тирольская», прислушивался, приглядывался, принюхивался к строю, затем закладывал руки за спину и прохаживался взад-вперёд, внешне удивительно похожий на французского комика Луи де Фюнеса; потом резко поворачивался к роте лицом и кричал: