Андрей Дорофеев - Стихотворения. 1995—2016

• Название: Стихотворения. 1995—2016
• Автор: Андрей Дорофеев
• Жанр: Поэзия

Стихотворные произведения, помещённые здесь, написаны в разные годы творчества. Какие-то публиковались на различных интернет-ресурсах и в печатных сборниках (одно стихотворение было даже призёром конкурса), какие-то издаются впервые. Приятного чтения!

---

* * *

Создатели Игры, титаны-боги, которых люди часто называют кто – Богом, кто – природой или жизнью, а кто-то и больным воображеньем, скорее всё же есть. Иначе как же в различные эпохи мирозданья на свете появлялись эти люди – такие, что их помнили веками и до сих пор ещё не позабыли. Они рождались в нужные моменты, когда уже вот-вот наш мир проходит ту точку между светом и забвеньем. И мир чуть-чуть становится светлее, несомый на руках таких титанов, что с виду даже мухи не обидят…

Впервые за твои тысячелетья ты знаешь, КТО ты есть и ЧТО ты можешь. Так неужели не найдешь ты силы продолжить ту игру, где потерялся, где нет конца и побеждает ЖИЗНЬ?!

Исповедь маленького человека

Пред вами исповедь… Она
Написана не кровью,
Не болью, как сказал бы вам
Зарвавшийся поэт.
Гнала не муза ото сна,
Склонившись к изголовью
Меня, кто пишет только сам…
Мне помощи здесь нет.

К чертям условности стиха —
Погибель для рассвета!
Лишь дети творчество хранят
От пресса мощных догм
И тех, чья логика суха,
И ищущих поэта,
Чтоб истребить его, кляня,
Чернильным топором.

Увидев это, отложи
Перо, почтенный критик,
Чернила сбереги для всех,
Кто внемлет строкам тем…
Лишь дети жизнь вдыхают в жизнь!
Их мысль в стихи отлита —
Беспечно-девственна, как смех,
Свежа, как новый день.

Вы не заснете сладким сном
От вычурного слова,
Я здесь убрал, моя вина,
Словесных кружев дым.
Отвечу хитрым языком
Пруткова иль Крылова,
Иль Салтыкова-Щедрина…
Но всё-таки – своим.

* * *

Я был рождён на белый свет
В конце семидесятых…
Врач, резанув живую ткань,
Сказал, что я есть сын,
А я – реву! Уж мочи нет,
И холодна палата…
О, мама, где ты? Ну же, встань!
Мне страшно, я один!..

И встала мать. И с молоком
Груди её горячей
Я мира нового хлебнул,
Но… отрыгнул сперва;
«Почто рожаете силком?!
Хочу обратно, значит!» —
Но не успел сказать – заснул,
Лихая голова…

Подумать только, в этот час
Уже успел изведать
Тоску, физическую боль,
Бесправность… и испуг.
Тогда во мне, в тот первый раз,
Мне самому неведом,
Проснулся гриновской Ассоль
Неукротимый дух.

И с этих пор я мучал мать,
Отца и всех соседей,
Когда в ночи срывался в крик
И напрочь всех будил.
Лишь так пока я мог сказать,
Что есть я на планете,
Не ел, болел, ревел, как бык
И колыбель мочил.

В те годы мать сбивалась с ног,
Метаясь по аптекам,
Отец с работы плёлся злой
От истощенья сил,
Чтоб, перешедши чрез порог
Свободным человеком,
На вечер стать моим слугой,
Кормильцем и такси.

Мой ранее служивший дед,
Войну прошедший бойко,
Был завоёван мной – забыл
Про вспыльчивость мою.
И он забыл за тридцать лет,
Что значит «делать стойку» —
А потому расстрелян был —
Безжалостно в строю.

И ни мозоли у отца,
Ни синяки у деда,
Ни просьбы, чтобы я утих,
Ни резкие слова
Не истребили до конца
Сего менталитета,
Пока мольбами всех родных
Не стукнуло мне два.

Я осознал, что мы – семья.
Я так жесток с родными!
И… мысли ход был так несхож
И странен для меня…
«Какого черта!» – молвил я, —
«Мне жить всю жизнь с ними,
А я не ставил их ни в грош
За жизнь свою ни дня!»

И лёгши спать тогда, я там
Совсем другим проснулся.
Родные думали сперва,
Что я уж заболел!
Ну посудите сами: Сам!
Я встал! И сам обулся!
Сырой картошки —сам! – едва
Чуть было не поел,

Воды себе попить достал,
Разлив ее по полу,
Следы по кухне от штанов
Я сделал тоже сам,
Но только пальчиком нажал
На кнопку радиолы,
Прервав чреду спокойных снов, —
Поднялся шум и гам!

Не понял. Что-нибудь не так?
Забота и вниманье
Со стороны моих родных
Окутали меня,
И в их натруженных руках,
Как в нежном урагане,
Среди потоков вихревых
Вдруг оказался я.

«Скорей, суши! Скорее, мать,
Простудится ребенок!» —
Кипит работа в восемь рук,
Мелькают восемь ног, —
И вот – я водворён в кровать,
Надежно запелёнут,
И продолжаю свой досуг,
Взирая в потолок.

Я полежал минуток пять
Во власти размышлений.
Итак, расставим по местам
Моих поступков нить.
Каким мне всё же нужно стать,
Чтоб заслужить прощенье,
И что, таким примерным став,
Мне нужно совершить?

Когда я сплю – все хорошо,
А значит – дело в шляпе,
Когда же сделал что-то сам —
Меня вернули спать.
Одно из двух – возможно, что
Всё делать должен папа,
А может быть, пока нельзя
Мне покидать кровать?

И вдруг, как ясная гроза,
Сверкнуло озаренье —
Конечно же! – они же сим
Благодарят меня!
И по щеке моей слеза
Стекла от умиленья —
Как чутко!… Сделать всё самим,
Чтоб сил не тратил я.

И я решил – ну, если так,
Моей любимой маме
Добром отвечу на добро,
Спасибо не приняв.
И в тот же день за просто так
Поел, как в ресторане,
На кухне разбросав ведро
И мусор обсосав.

Опять куда-то скрылась мать,
Платок накинув наспех,
Вернулась с дяденькой в очках
С седою бородой.
Где я видал его халат?..
И этот запах маски…
О, Боже! Что за боль в руках?!
Ай, колет, как иглой!!!

Я заревел. Он осерчал
И взял меня за руки.
«А ну-ка, быстро замолчи,
Мужик ты или нет?!»
Я был мужчиной, и не стал
С ним радостно сюсюкать,
И сил набравшись, замочил
Ногой ему в лорнет.

Я загордился так, что вмиг
Вся боль моя исчезла,
На маму гордо посмотрел,
Но та бледна была.
Обескураженный старик,
Ворча, уселся в кресло,
А мать, швырнув меня в постель,
Осколки убрала.

Но я же защитил себя!
А где рукоплесканья?
Враг отступил, я жив-здоров,
Честь дома спасена?..
Но мама, фартук теребя,
Вздохнула под молчанье,
И вдруг… заплакала без слов
Тихонько у окна…

Врач встал и к ней просеменил:
«Гражданочка, терпенье».
Взгляд мама слезный подняла —
«Весь мусор обсосал!..»
«Си Ди», – ей доктор пробубнил, —
«Расстройство поведенья».
Потом прошаркал до стола
И справку написал.

А у меня в моём уме
Взрывалось и сверкало…
И факты, сплавившись в дугу,
Порвали мысли нить.
Неужто делать в жизни мне
Придётся столь же мало,
В бою послушным быть врагу
И тихо говорить?!..

Одно большое «может быть»
Плыло перед глазами,
Вводило в бешенство меня
И не давало спать.
Нельзя решить, нельзя забыть…
«О, что мне делать, мама?!» —
Ревел я маме, но она
Не стала отвечать.

И то был значимый момент
Для всей грядущей жизни.
Родные стали для меня
Вселенною чужой…
И я, в ближайшие пять лет,
Стал смахивать на слизня,
Да и вообще при свете дня
Был словно сам не свой.

Какой-то страх… А вдруг нельзя?
А вдруг накажет папа,
А вдруг… неправильно, а вдруг
Окажемся в беде?..
И часто я, тайком скользя,
Пыль вытирал со шкафа,
Всё озираясь, но… испуг
Преследовал везде.

Но часто всё же я влипал,
Когда, помочь желая,
К примеру, чаю всем налить,
Я сахар рассыпал.
И я, потупившись, стоял,
Расплаты ожидая,
Не смея что-то говорить.
Но плакать не желал.

И вот однажды мысль моя —
Мне стукнуло четыре —
Приподнесла такое мне…
Я начал хохотать.
«Какого чёрта», – молвил я, —
«Я узник в сей квартире!
Я не согласен быть в тюрьме —
Не буду помогать!»

А почему я сдалал так?
Ну посмотрите сами —
Мы с мамой вышли побродить
В субботу во дворе.
А во дворе полно собак,
И мне сказала мама:
«К собакам близко не ходить!
Катайся на горе».

И я пошел. А мать – скорей
Болтать к своим подругам.
И вдруг… Один большой щенок
Породистых кровей
Сорвался вскачь – и прямо к ней.
Я чуть не сел с испуга.
Я должен был – и я не мог
Спешить на помощь к ней!..

И за секунду в голове
Мелькнула жалость к маме,
Её – «К собакам не ходить!» —
Настойчивый приказ,
И, только начал меркнуть свет
В глазах моих упрямых,
Решил я – мама будет жить!
Пусть даже после нас…

Я побежал наперерез.
Щенок рычал враждебно,
И мамин тонкий звонкий визг
Пространство заполнял.
Дурацкий страх почти исчез,
Он был почти целебным —
Невроз ушёл куда-то вниз.
Я чётко размышлял.

Прыжок! Испуг собачьих глаз —
Но только на мгновенье…
И руки в хватке на века
Обвили шею пса.
И смрад переполняет пасть…
И кажется – движенье,
Которым я валю щенка,
Уж длится полчаса…

Трещит разорванный пиджак…
Но псина уж не лает!
И что-то тёплое в руках —
Иль кровь, или слюна…
Я победил, и снова враг
Стыдливо убегает!
Но сразу возникает страх —
Где мама? Как она?

Я поднимаюсь, и с ещё
Нечёткой головою,
Но всё ж с улыбкой, как во сне
Рассматриваю двор.
Ушибы, ссадины – не в счёт,
Я горд самим собою,
И вижу – мамочка ко мне
Бежит во весь опор.

Я руки к маме протянул,
Обнял её улыбкой…
И вдруг толчок в плечо меня
На землю повалил.
И я опять пошел ко дну
К бесчувственности зыбкой,
И ощущать металл ремня
Не оставалось сил.

Она меня хлестала так,
С такой слепою злостью,
Ремнём, руками, по лицу,
Себя не ведал я.
От этих яростных атак
Мои трещали кости,
Да так, что лаской тот укус
Казался для меня…

И вот, старушки у крыльца
Привстали, побежали,
Почуяв близкую беду,
Разнять меня и мать.
И я, утёрши кровь с лица,
Всплакнул ещё устало,
А мама, переведши дух,
Вдруг принялась рыдать.

Сбежавший по ступенькам дед
Увёл меня от мамы,
Потом она была уже
Приветлива, добра…
Мне было слишком мало лет…
Я так осмыслил драму,
Что жизнь жестока, и вообще —
Нечестная игра.

Я осознал, что ложь мудра,
Что лень – обитель чести.
И эта мысль вела меня
По жизни пару лет.
Вся жизнь, нечестная игра, —
Моей достойна мести,
И цель для шквального огня —
Родительский совет.

И снова, лет так до семи,
Стонали мама с папой,
Когда водили за собой
Гулять иль на базар.
«Купи-и-и!!!» – орал я им, – «Возьми-и-и!!!» —
Истошным благим матом,
Уткнувшись пальчиком в любой
Попавшийся товар.

Не то чтоб мне нужна была
Машинка или пушка —
Мне нужно, чтоб я правым был —
Я ж все-таки живой!
Но мама прочь меня везла
По полу от игрушек,
А я в истерике вопил
И маму бил ногой.

А дома дядя Гончаров,
Не покривлю душою,
С меня б рукою лёгкой мог
Обломова писать.
Тогда я, обходясь без слов,
Показывал рукою,
И был родным и царь, и бог,
И трон мой был – кровать.

И чуть ли что – я сразу в рёв,
И требовал, что нужно,
А было так, что и грозил —
«Чуть что – и убегу!
И потеряюсь без концов!»
И делали послушно
Родные всё, что я просил, —
Боялись, что смогу.

И впрямь однажды убежал —
Когда на остановке
В окне трамвая промелькнул
Игрушек магазин.
Я маму спрашивать не стал,
А просто очень ловко
Чрез дверь проворно прошмыгнул,
И вот – уже один!

Как непривычно!.. Вот он я —
И рядом нету мамы,
И папа, бабушка и дед
Остались вдалеке…
И независимость моя
Вдруг стала кучей хлама,
Я понял – эту пару лет
Я жил на островке.

Еду и кров, игру и сон
Я не искал по миру —
По миру, коего не знал
И ведать не хотел.
Всю жизнь ко мне со всех сторон
Забота приходила,
Я получал – и не искал,
Лишь спал, смотрел и ел.

Вошёл в игрушечный отдел.
Скользнул пространным взглядом
По тем игрушкам, что потом
Всё снились мне во сне…
«Ты чей, сынок?» Я посмотрел —
Со мной стояла рядом
Седая женщина в пальто
И улыбалась мне.

Я в замешательстве смолчал.
Застыл, пошаркал ножкой,
Скосил глаза – однако нет,
Всё там ещё она.
Пришлось сказать, и я сказал,
Подвинувшись немножко:
«Я свой», – и быстро стал смотреть
На краешек окна.

«Ну ладно!» – засмеявшись вдруг,
Ответила мне дама,
Присела пред моим лицом,
Взглянула мне в глаза.
«Скажи-ка правду, милый друг,
А где же папа с мамой?»
А я все думаю о том,
Что мне о них сказать.

«Я убежал», – и глазки в пол.
Она всё улыбалась.
Я всё никак не мог понять —
Что думает она?
Последний человек ушёл,
И мы вдвоем остались.
Мне никуда не убежать —
Ведь сзади лишь стена!

А я искал, куда слинять;
Она же – изучала,
Ни слова мне не говоря,
Эмоции мои.
«Ну что ж, ты можешь помолчать», —
Скучающе сказала,
И странно, но… боязнь моя
Уменьшилась внутри.

«А как зовут тебя?» – «Андрей».
«А сколько лет?» – «Четыре».
Я, между прочим, не хотел
Расшаркиваться с ней,
Но мне хотелось поскорей
Добраться до квартиры,
Поскольку я давно не ел
От… вредности своей.

А дама, наводя мосты,
Рукою гладя раму,
Сказала, взглядом отразя
Всю нежность, как могла:
«Андрюш… Скажи, а… Хочешь ты
Обратно, к папе с мамой?»
И ласка слов, броню пробив,
Всю душу мне свела,

И я заплакал, и она
Взяла меня за руку
И повела к себе домой.
Я с ней в автобус сел
И так и плакал у окна —
Переживал разлуку,
И, переполненный виной,
Ревел всё и ревел.

И как марионетка, с ней,
Зашел, не упираясь,
В квартиру скудную её —
Два стула, стол, кровать,
Цветов букетик на столе —
И пустота немая…
Но появление мое
Способно оживлять!

И это было нужно ей!
«Я Таня. Т-т-тётя Таня», —
И челку нервно прибрала, —
«Мне нужно позвонить,
А ты – х-хозяйничай смелей,
А я н-найду нам маму», —
И завертелась, как юла.
А я пошел бродить.

Но нет! «Меня не обмануть!
Теперь Андрюша умный!» —
Ворчал я тихо, проходя
До тёмного угла, —
«Ага, хозяйничать… Забудь!
Влетит за это крупно.
Хозяйка – тётя, и всегда
Ей будет и была.

И больше я не попадусь!» —
Я помнил День Рожденья,
Когда мне папа вдруг решил
Машинку подарить.
От счастья, думал я, взорвусь!
Он был как добрый гений,
Как светлый дух, когда вносил
Мой сон в мой детский быт.

Цвела улыбка вполлица,
Глаза добром сияли —
«Андрюша! Сын! Дарю тебе!
Чтоб рос быстрей! Умнел!
И чтобы слушался отца!
И чтобы трали-вали…»
Я благодарен был судьбе —
Я так её хотел!

И вот… Я прикоснулся к ней…
С каким благоговеньем
Моя рука скользнула вдоль
Пластмассы на боках…
Дистанционное реле…
Антенна управленья…
Я весь дрожал, я был король
На райских облаках.

«Моя машинка… Лишь моя!…» —
Я пел под нос негромко.
А где моторчик? Под стеклом,
Где дяденька… Сидит…
И я, тихонько надавя
На лёгкую заслонку,
Её попробовал рывком
На сторону сместить.

Не тут-то было! Сим путём
Стекло не открывалось.
Я осторожно постучал
Машинкой о кровать,
Поковырял стекло гвоздём…
Оно не поддавалось.
«Ну что ж…» – тогда я вслух сказал, —
«Приходится ломать».

Но я не разозлился, нет!
Спокойный и серьёзный,
Я интересом был влеком —
Осколки? Да плевать!
Мне нужен был один ответ —
Как двигатель был создан?
Я обзавёлся молотком
И начал колдовать…

Удар! Удар! Сплошной восторг! —
И весело осколки
Взлетели синие, и вдрызг
Расквасилось стекло!..
«Ура!» – Я крикнул в потолок,
И колкий, словно елка,
Фонарь издал негромкий писк,
И стёклышко сошло!

И вдруг – горит в моих глазах
Оранжевая вспышка!!!
Она на несколько секунд
Мне всю башку снесла!
И боли нет, лишь дрожь в руках.
«Ну все! Мне это слишком!!!» —
Кричит отец, – «Я что, верблюд?!
Я что вам, за осла?!

Да в жизни больше на него
Гроша не выдам денег,
Да, чёрта с два я больше дам!!!
Горбатишься, как вол,
Потом «Андрюшенька, сынок…»
Андрюше, блин, до фени!!!
Пусть зарабатывает сам,
Раз папочка – козел!..»

Ну, мама с дедушкой его,
Понятно, удержали,
Варфоломеевская ночь
Была отменена,
Но для здоровья моего
Ночь даром не пропала —
Стоять в углу совсем невмочь,
Как понял я, без сна.

И вместе с этим понял я,
Насколько здесь я жалок,
Когда у дедушки спросил
(Тогда был добрым он):
«Ну дед! Машинка же моя?..
Ведь это – мой подарок?..»
Но… дед лишь лампу погасил
И молча вышел вон.

Ну а потом я всем вредил —
Из вредности, из мести —
Я помнил всё. Крушил стекло,
Терял своих «солдат»,
«Нечаянно» тарелки бил —
Был бестия из бестий.
Ну, ладно. Было – и прошло,
Как люди говорят.

Так вот. Вернемся. Я один,
Мой страж звонит от друга.
Мой взгляд намётанный скользил
По стенам и углам:
Комод. Розетка. Пять картин.
Распахнута фрамуга.
Сквозняк из двери доносил
Соседский бравый гам.

Я слышал тётю за дверьми.
На столике две груши.
В окне видна большая… Что?!
В уме – мгновенно – цель!
Я знал, что делать, чёрт возьми!
Так!.. Ушки на макушке…
А зубки – в грушу!.. Ничего,
Что прыснул сок в постель.

Быстрее… Так!.. Ещё куснуть…
Ну… вот он и огрызок… —
Пыхтел я тяжко, как старик —
Работа непроста!
Огрызок свой закончил путь
Снаружи, на карнизе,
И всё! Невинен, нет улик.
Вот так вот, господа!

Какая совесть? Что вы, нет.
«Я честен, как Фемида!
Я лишь вернул себе своё
И доказал, что прав.
Пусть знает целый белый свет!
Свободу аппетиту!
Свободу мне!» – Ворчал я всё,
Вслух слова не сказав.

Тут тётя Таня подошла:
«Ну что же ты, разденься!
А маму скоро мы найдём», —
Прервав свой разговор,
Сапожки, куртку мне сняла,
Дала мне полотенце —
И в ванну – чтобы за столом
С меня не сыпал сор.

И вот, я чист и за столом.
Вот яблоки, вот груши,
Такой от супа веет дух,
Что кругом голова…
А в горле – горький влажный ком.
«Ну, кушай же, Андрюша!»
Как жаль… Но нет, я не лопух,
Как кажется сперва.

И утаив с большим трудом
Бурлящий дикий голод,
На Таню глазки поднял я
И вежливо сказал:
«Спасибо, тётя. Я потом».
А сердце – словно молот.
Но знал я: сдержанность моя —
Основа для похвал.

Прищур весёлых умных глаз,
И хитрая улыбка
На тёти-Танином лице
В ответ мне вдруг горит.
Опешил я – «Ну вот-те раз!
Какая-то ошибка.
Ведь по сценарию в конце
Меня должны просить!

А не просить – так пожалеть,
Раз сил заставить мало.
Ведь Таня – «взрослый», значит мой
Потенциальный враг,
За всё, что есть здесь на столе,
Она, видать, «пахала»,
«Валилась с ног», «ползла домой»…
Но я же не дурак!

Я умный! Верить в эту чушь,
Когда я точно знаю:
Всё это в магазине есть,
Сходить туда пустяк,
Да и на то бывает «муж».
Задачка-то простая!
А значит, есть обман и здесь,
И Таня всё же враг».

Вот так моя стремилась мысль.
«Она чего-то хочет.
Причем опять за просто так,
Святая простота.
Но хоть ты льсти, а хоть ты злись,
Я не поддамся точно.
Я, повторяю, не дурак,
И «взрослым» не чета».

Но тётя Таня подошла
(Я был довольно злобен),
Присела рядом, заглянув
Мне пристально в глаза…
И, чётко выделив слова,
Сказала: «Ты – свободен!»
Но я, как будто бы заснув,
Не понял ни аза.

Дика настолько и смешна
Была её идея,
Что пролетела, не задев
Больших моих ушей.
А Таня вдруг взяла с окна
Пиалку пострашнее,
Дала мне в руки, а затем
Промолвила – «Разбей!»

«Да футы-нуты, что ж она
За взрослая такая!» —
Рука вдруг, словно автомат,
Дрожит, как тик нашёл,
И бесконтрольно для меня,
Как будто избегая
Змеи какой, рывком назад
Пиалку бряк на стол!

А Таня снова – «Ну, разбей!» —
И вновь пиалку в руки.
Я вздрогнул, начал цепенеть
И, словно бы во сне,
Застывший, стал следить за ней…
Замедленно, без звука,
Она летела на паркет,
Судьбу вещая мне…

Средь тишины раздался взрыв,
И звонкие осколки
К ногам ослабнувшим легли,
Прошла по телу дрожь…
До горьких слез глаза закрыв,
Рукой я сжал футболку…
Секунды шли, и шли, и шли…
Я гибнул ни за грош.

«Спасибо», – голос через тьму.
Я приоткрыл глазёнки.
Расслабил мышцы. Что за черт?
Здесь кто-то есть. Она
Спасибо молвила ему.
И вдруг рывком, спросонок —
«Спасибо?! Мне?! За ЭТО вот?!
Она сошла с ума!»

Она смотрела на меня
Без злобы и смущенья.
В глазах – лишь мягкий свет любви,
А я – так столб столбом.
«А не глупее же, чем я», —
Мелькнуло вдруг сравненье, —
«Однако сильно не дави,
Не стану я рабом».

«Смотри!» – сказала Таня вдруг, —
Глаза ее блестели, —
«Вот стол и стул, сервант, плита…
До люстры не достать…
Разбей их!» – И движеньем рук
Их указала смело;
Но я был столь смущён тогда,
Что продолжал стоять.

Она смекнула, что не так.
Взяла простую спичку
И, поломав её, бросок
Исполнила мне в нос!
И… будто бы в её глазах
Сорвало перемычку,
И яркий молодости ток
Смыл седину волос.

Её глаза – на двадцать пять,
А смех – на все на восемь!
(Я тоже точно так могу.)
А Таня мне даёт
Другую спичку поломать.
Ну, спичку можно вовсе
Курочить, жечь и гнуть в дугу —
Их каждый взрослый жжёт.

Ну, раз так хочет… Щёлк – сломал.
Ну прямо цирк дешёвый.
И что теперь? Она опять —
О кей – спасибо, мол.
И, поискав среди пиал,
Даёт мне чашку снова.
С ума сошла. Опять ломать?
Но страх уже прошёл.

Мне даже стало самому
Немного интересно,
Докуда это всё дойдет.
Вот тётя по столу —
Бабах! И я тут по нему
Ногой – бабах! – как тресну!!!
Она – торшером об комод!
Я – бах!!! Он – на полу!..

Мной, как удушливый туман,
Овладевало буйство…
Оно – не я – срывалось в визг,
И тётя отошла,
Стояла тихо где-то там,
За гранью безрассудства,
Пока посуда билась вдрызг
От ножек от стола.

Меня прошиб холодный пот.
Но я почти не помню,
Что приключилось там со мной.
В глазах – стена огня…
Но я опомнился… И вот —
Лежу, и кто-то стонет.
Прислушиваюсь – голос мой!
И правда – это я.

Рубашка порвана моя,
И в ссадинах все руки,
Весь мокрый от соплей и слёз
И пахну как щенок.
Вот вытекало из меня!
Как будто от испуга.
Но я поднял свой хитрый нос
И приподняться смог.

У тёти был безумный взгляд,
И я через секунду
Уже пальтишко захватил
И смылся через дверь.
Я шёл по улице назад,
Меня толкали люди,
Один в толпе, я вроде был
Один – но не теперь.

Я вырос на три этажа!
Толпа внизу шумела —
Её пригладил я рукой,
И гомон стих людской.
Я перестал быть чем-то сжат!
И я не знал, в чем дело,
Я стал какой-то не такой,
Но вот не знал, какой.

Во мне был демон! Я дышал
С неистовою страстью,
Не мог мой скудный слов запас
Вместить весь трепет мой —
Лишь часть. И я себе сказал:
«Андрей, ты… просто счастлив!
Вокруг – свобода!..» В первый раз
Я шёл в свой дом, как в свой.

Грудь распирало – жизнь моя
Вздымалась из развалин,
Как будто сотню книг за час
Я чётко смог понять.
«Какого чёрта!» – молвил я, —
«Я сам себе хозяин!
Исполню просьбу. Но приказ —
Не буду исполнять!»

Меня поймите – я б тогда
Не смог сказать словами
Того, что говорю сейчас.
Я был ещё так мал!
Но всё ж поверьте – никогда
Мне память не устанет
Напоминать былой экстаз.
Я в чувствах не солгал.

А дома вовсе вышел срам.
Издав гортанный клёкот,
Упала мама на кровать,
А бабушка на стол.
Сидят и смотрят, как баран
На новые ворота!
А я, простак, пошел поспать,
Но что-то сон не шёл.

Зевнул, пошёл чайку налил,
Помыл спокойно кружку…
(Я б в жизни! В жизни б никогда
Себе не сделал чай!)
Из-за угла меня сверлил,
Как дивную зверушку,
Глаз округлённых робкий взгляд
С слезами через край.

Следят испуганно за мной!
Осмелившись открыто,
Бабуся подошла, трясясь,
Вздохнувши тяжко так,
Пропела жалобно: «Родной,
Андрюша… Что болит-то?»
Я чуть не лопнул там, смеясь,
Аж покраснел, как рак!

Что за ответ – ну прямо стыд!
С моей-то стороны-то.
Но Боже, что они вообще
Там мыслят?! Спасу нет!
И дав себе серьёзный вид,
Я честно и открыто,
Не дрогнув телом и в душе,
Промолвил: «Мне – пять лет!»

Просеменил опять в кровать.
За мною – тихий топот…
За мною – лёгкий шепоток
Полуприкрытых губ.
«Что делать?.. Доктора позвать?..»
«Что делать… Видишь, лёг вот…
Мой Бог, когда же выйдет срок?»
Но… Я уж спал, как труп.

И в жизни новая глава
Писаться стала скоро.
Водоворот событий, лиц
Слился в густой туман,
И в эту жизнь вошли слова
«Учитель», «парта», «школа»…
Но это – не для сих страниц:
Вас новый ждёт роман.

И через год иль через два,
А может, чрез полвека,
Моя рука возьмёт перо,
Испустят губы вздох…
То будут новые слова —
Большого Человека.
Того, кто выстрадал урок —
И пересёк порог.

Как мне научиться быть добрым?