Кира Викторова - Пушкин и императрица. Тайная любовь

• Название: Пушкин и императрица. Тайная любовь
• Автор: Кира Викторова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4438-0669-3

Автор этой книги, написанной как захватывающий детектив, задался целью раскрыть имя женщины, которая господствует во всем поэтическом творчестве великого поэта, начиная с лицейских лет, до его гибели. Пушкиновед Кира Викторова впервые заявила о том, что у Пушкина была единственная муза и тайная любовь – императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I. Знаменитый же «донжуанский список» Александра Сергеевича, по ее версии, – всего лишь ерническое издевательство над пошлостью обывателей.

Любил ли Пушкин одну Елизавету Алексеевну, писал ли с нее Татьяну Ларину, была ли императрица для него дороже всех на свете или к концу жизни он все-таки предпочитал Наталию Гончарову… – решать читателю.

---

Исходя из всех вышеприведенных факторов, поэтику варианта «Посвящения» («Твоей младенческой души») нужно искать в стороне от столбовой дороги, и именно в «святыне»: звук речей Той, кому посвящена поэма – умолк, но ее бессмертная младенческая душа подобна образу спеленатого младенца иконографии «Успение богородицы», которую принимает Христос.

«Ты богоматерь, нет сомненья…» – пишет Пушкин в 1826 г. Отсюда и мольбы «Рыцаря бедного» – «Деве Марии»: «Он имел одно виденье в первой юности своей» (то есть в Лицее). Отсюда и рисунки – облаченного в средневековые латы (!) юного «козака» в рукописи «Полтавы». (Ср. образ «Рьцаря бедного», прославляющего «Свет небес, святую Розу» Лицея.)

Итак, поэма обращена к утраченной «стихородице» – Музе Пушкина?

2. «МАЗЕПА»

Сей ангел, сей надменный бес…

«Онегин»

Отвечая критикам «Полтавы», Пушкин признает: «[…] заглавие поэмы ошибочно, и что, вероятно, не назвал я ее «Мазепой», чтобы не напомнить о Байроне, справедливо, но тут была и другая причина: эпиграф. Так и «Бахчисарайский фонтан» в рукописи назван был гаремом, но меланхолический эпиграф, который, конечно, лучше всей поэмы, соблазнил меня» (XI, 159).

Итак, в рукописи поэма называлась «Мазепа».

Второе: «меланхолический» эпиграф из Байрона сопряжен, по какой-то ассоциации, с эпиграфом из Саади: «Многие, как и я, посещали сей фонтан… иных уж нет – иные странствуют далече». – Ср. финал «Онегина»

Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.

Обратимся вновь к авторским комментариям «Полтавы».

«…Прочитав в первый раз в «Войнаровском» сии стихи:

Жену страдальца Кочубея
И обольщенную их дочь, —

Я изумился, как мог поэт пройти мимо столь страшного обстоятельства». Как известно, поэма Рылеева вышла в свет в начале 1825 г. Пушкин прочел ее 9 апреля 1825 г., о чем писал Вяземскому из Михайловского.

В 1830 г. в «Опровержениях на критики и замечаниях» читаем о Мазепе далее: «Однако ж какой отвратительный предмет! Ни одного доброго, благосклонного чувства… Сильные характеры и глубокая трагическая тень, набросанная на все эти ужасы, вот что увлекло меня».

Итак, не Полтавская битва и не Петр I увлекли Пушкина. Чью же «глубокую трагическую тень, набросанную на все эти ужасы», видел поэт, создавая поэму?

Как известно, историческая наложница гетмана – Матрена Чуйкевич – благополучно возвратилась из ссылки. В заключительных же стихах «Полтавы» мы читаем:

Но Дева грешная – преданья
О ней молчат – ее страданья,
Ее судьба, ее конец
Непроницаемою мглой
От нас закрыты…

Как видим, вопреки исторической Матрене Чуйкевич и жизненным фактам М. Волконской, Пушкинской «Марии» нет в живых, и обстоятельства ее кончины сокрыты от современников.

Вернемся к эпиграфам «Полтавы». Первый эпиграф из «Мазепы» Байрона:

«Мощь и слава войны
Вероломные, как и люди, их суетные поклонники,
Перешли на сторону торжествующего царя» —

вошел в первое издание поэмы.

Второй, оставшийся в рукописи, был более объемен:

«Пока день, более мрачный и страшный,
И более памятный год
Не предадут кровопролитию и позору
Еще более могущественное войско и более
Надменное имя.
Толчок для одного – удар молнии для всех».

Выбор эпиграфов для «Полтавы» говорит о том, что Пушкина в 1828 г. волновали определенные ассоциации: более памятный год – то есть не 1712, а 1812-й, и не 1725 – год смерти Петра, а 1825 – год смерти Александра I («толчок для одного – удар молнии для всех») – то есть 1826 г. Именно поэтому на полях рукописи «Полтавы» – виселицы с повешенными декабристами.

[…] И новый царь, суровый и могучий,
На рубеже Европы твердо стал,
И над землей сошлися новы тучи,
И ураган их…

Приведенные стихи «Лицейской годовщины» 1836 г. оборвались рыданиями поэта…

Но «суетных поклонников» нового царствования уже не интересовали Наполеон и Александр I, а тем более войны Карла ХП, и потому «Полтава» – «самое оригинальное» произведение Пушкина – не имело успеха. Точно так же, как «Онегин и весь его причет надоели публике», по словам Пуш-кина. (Предисловие к VII гл. «Евгения Онегина» 1827 г.)

Но в Европе думали иначе. В Англии – «отечестве карикатуры и пародии» – через несколько месяцев после выхода в свет 2-го издания «Полтавы» – в 1832 г. – современники увидели скотчи Л. Бродли «Mazeppa», вновь напомнившие о «Байроне и предметах важных»: привязанный к лошади – «Реформе» «Мазепа», споткнувшись о дерево «Западных интересов», – падает в «Революционный поток»…

Для передовых умов России эти смелые карикатуры на Георга IV, без всяких усилий, вызывали аналоги царствования Александра I: невыполнение обещаний 1801 г. – реформ, «Западные интересы» – «Священного союза» 1815–1821 гг. повлекли Александра в «Революционный поток» движения декабристов. Открытие «несчастного заговора» Бошняком и другими предателями заставило Александра I отречься от престола в тайном завещании. Его «бегство» в Таганрог и неожиданная смерть вызвали трагическое 14 декабря – то есть более «мрачный день», «более памятного года».

Именно по этому совмещению событий Пушкин, говоря об эпиграфе к «Полтаве» из Байрона, напоминает читателям «меланхолический эпиграф» «Бахчисарайского фонтана» и финальные строки VIII гл. «Онегина».

Итак, «отвратительный предмет» – образ Мазепы и «глубокая трагическая тень» «обольщенной дочери» – истинный сюжет пушкинской поэмы.

Но кого же видел поэт под «трагической тенью»? Откроем рукопись 1-й песни. Возле мыслей Кочубея о Марии и сватовстве Мазепы: «Возможно ль? На закате дней Он вздумал быть ее супругом», – мы узнаем профиль юной «Марии» – «списанный» с портрета Елизаветы Алексеевны работы Виже Лебрен 1801 г. – то есть года убийства Павла I, и Александр был в числе заговорщиков.

Рассмотрим портрет «Мазепы».

На л. 92 возле стихов: «Владыка буйных казаков. Седой начальник той страны Мазепа…» – Пушкин рисует отвратительного извивающегося червя с головой лебедя. Что этот «змий» – «портрет» Мазепы, – удостоверяет финал I песни:

Мария, бедная Мария,
Цветок украинских полей,
Не знаешь ты, какого змия
Ласкаешь на груди своей…

На вопрос Мазепы – кто ей дороже: отец или супруг? – Мария отвечает:

Ах, полно, полно – невозможно —
Ты искуситель…[19]

Любопытно, что так же думает Татьяна об Онегине:

Кто ты – мой ангел ли хранитель
Или коварный искуситель?
…………………………..
…………………………..
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой, —

разрешает ее сомнения Пушкин.

Как ни странно, но и Евгений также назван «червем»:

Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи (!) стебелек…
Все это значило, друзья,
С приятелем стреляюсь я.

«Приятелем», как известно, Пушкин именовал в письмах к друзьям царя Александра I.

Читаем стихи «Полтавы» далее:

Но гетман, старец добродушный,
Дремал в бездействии, —

отсылающие нас к характеру «Алеко», герою поэмы «Цыганы»: «Но он беспечно под грозою И в ведро ясное дремал» (в 1814 г. Александр I заснул под стенами Парижа в тот момент, когда ему надо было принять капитуляцию, в 1801 г., в ночь отцеубийства на 12 марта Александр I, по свидетельству П. Гесслер, также спал глубоким сном), – и к известным строкам X, сожженной главы. «Онегина»: «Наш царь дремал».

Беспечность «Алеко» вошла в образ «Мазепы» как обычность его характера:

Храня беспечность обычайну,
Народный ропот наблюдал,
Спокойно правил он Украйну
И равнодушно пировал.

(Ср. «И пуще царь пошел кутить», X глава «Евгения Онегина».)

Случайны ли все эти «странные сближения», эти автореминисценции, объединяющие столь различных героев разных поэм?

То есть налицо мифологическая структура поэтики: в мифе все персонажи обладают способностью взаимозаменяемости, их сущность легко переливается, перемещается в другие лица.

То, что с точки зрения немифологического сознания различно, расчленено – в мифе выступает как вариант (изоморф) единого персонажа, события.

Как известно, Пушкину предъявляли обвинения в том, что все герои поэм у него – «уголовные преступники». Да, все – кроме одного: «Езерского». Полемизируя с будущими критиками «Езерского»: «свищите мне, кричите brаvо! Не буду слушать ничего. // Имею право Героем краткого романа избрать соседа своего» – то есть бедного, доброго поэта, – Пушкин, противопоставляя Езерского прежним героям поэм, дает такие комментарии образов:

Хоть не похож он на Цыгана,
Хоть не убийца он – (то есть не «Алеко»)
Не белокурый мизантроп (!)
С разочарованной душой,
С полудевичьей красотой,

То есть на «Онегина», который —