Ольга Шамборант - Опыты на себе

• Название: Опыты на себе
• Автор: Ольга Шамборант
• Жанр: Публицистика

Термин «эссе» лишь приблизительно определяет тот уникальный жанр, в котором пишет Ольга Шамборант.

Ее миниатюры, колеблющиеся в жанровом отношении от стихов в прозе до ядовитой публицистики, несут огромную информацию о жизни и создают удивительный эффект одновременного и объемного существования всех пластов бытия.

«Опыты на себе» – в высшей степени неожиданная, беспощадная, горькая и светлая книга, полная любви. Не к себе. Но к человеку. К каждому из нас.

---

Я смотрю на людей умных, казалось бы, достигших определенных творческих или деловых вершин, получающих гуманитарную помощь премий, и вижу, что они уверовали в свою заслуженность, в то, что есть им такое неплохое место на земле. Да неужто ума не хватает понять такую простую вещь, что если ты не стоишь дрожащий и нагой перед Богом, а чем-то таким укреплен и поддержан, то это поддержка Дьявола. Бог не освобождает от страха божьего никого. А хотелось бы укрепиться тут, окопаться и не дрожать. Ведь смешно говорить о заслугах в принципе. А не то святые, вместо того чтобы мученически умирать, должны были бы выходить на заслуженный отдых – принимать награды, выступать с воспоминаниями, как ветераны-партизаны.

Интеллигенция опять не угадала. Нельзя делать исторический процесс, как нельзя правильно поступить для будущего – как поступишь в настоящем, такое и получишь будущее. Но по лжи – ничего не выйдет. Не хотите на крест – посторонитесь и согласитесь добровольно получить действительно по заслугам. Если вы не готовы на жертву – вы ничего не сумеете сделать в этой жизни, действительно пронизанной Замыслом и Промыслом.

Природа сэконд хэнд

Зайдите в лес, хоть в городской, хоть в дикий. Ну вот, допустим, весна. Начинается… Если постараться вновь обрести некогда утраченный подробный взгляд, то можно увидеть. Увидеть гладкие, почти красные стебли-стволы повсеместного путаного кустарника – как плетеная корзинка в квартире, можно отыскать верхнюю часть ствола сосны – янтарную, может быть, не корабельную и музыкальную, но все же янтарную, хоть и с перхотью, благоуханную, хоть и больше за счет вашей памяти, чем ее силы. Все эти трогательные потуги обшарпанной природы продолжать служить так проникают в душу. Она, бедная, прекрасна и еще мила, как старые вещи, немодные, но родные, – громоздкие комоды, плетеные сундуки, пыльное темное зеркало, табуретка из досочек, этажерка… Уже харлеи и хайвеи, мерседесы и диснейлэнды, компьютеры и моющие пылесосы, – нужны как бы больше, они – актуальнее. Этих же еще не увольняют, не выбрасывают из-за одной малости – кислорода. Они стали теми самыми забитыми низшими слоями, которых нещадно эксплуатируют, но не жалеют, в ком утилитарно нуждаются, но не могут трезво попечься о восстановлении их силы.

Природа подурнела. Доступная природа, во всяком случае. Торчат уже зеленым началом лета кое-где голые кривые стволы, как пружины из выброшенного дивана. Подмосковные свалки-помойки вдоль всего железнодорожного полотна – даже не могила, а надругательство над могилой природы.

Человек победил природу. Она может забастовать с помощью стихийных бедствий – этакий натуральный терроризм, может неведомо откуда, из ослабевшего природного очага или из пробирки зловещего секретного ученого (что маловероятно, так же неонтологично, как все теории заговоров), появиться новая страшная инфекция. Наводнения, землетрясения, пожары, – но это уже только сопротивление загубленного, месть слабого. Человек победил, и это отразилось в фене, – кроны, купы, кущи, наконец кому-то о чем-то поющее зеленое море тайги – обозвали гениально «зеленкой» и тем списали в утиль.

Человек победил и пусть на этот счет не беспокоится. И не дьявол вовсе торжествует, а человек. Дьявол как концепция вовсе не нужен, не то что Бог. Можно уповать на Невидимое, но сваливать на невидимку – нечестно. Человека вполне достаточно. Дьявол – это уже поиск врага.

Архитектура

Все-таки земная кора раскололась тогда, в 17-м году. И все, что было До, оказалось непреодолимо на том берегу и могло продолжить свое существование только в качестве объекта профессионального изучения с определенных идейных позиций. Наша же советская «классика», гораздо менее открытая, осталась и менее разоблаченной, чем, например, развитой соцреализм. Ведь все эти человечищи, вдохновленные ВОСРом, новостройкой, все эти кубисты-футуристы и вообще талантливые люди, ушибленные ложно-биологическим инстинктом – принять действительность, на самом деле, это инстинкт смерти, все они – фигуры трагические с онтологической точки зрения. Все-таки разница в эффективности проживания жизни духа состоит в том, где она проживается – в Реальности или в Версии. Советская Версия одержала победу над Россией. У нее появились свои придворные и гонимые певцы. И те и другие могли быть убиты или сохранены. Законность убийства – одна из составляющих Версии. Конечно, не только Версия советского искусства, но и Версия советской жизни возникли не на пустом месте. И по нескольким московским памятникам кубизма видно, что революция в архитектуре и искусстве, пожелавшая сопровождать тройки и расстрелы, голод и террор, унижение и оскорбление Ушедшего, была для своих авторов чем-то вроде кратчайшего пути в мировую цивилизацию, прыжком в мир небоскребов. Все эти певцы новой Версии, все эти мейерхольды всех мастей и профессий погибли так или иначе и для большинства ныне формулирующих наше бытие – стали иконостасом. Они и есть главные версификаторы. И чем талантливей, тем больше их вклад в бесповоротность советского периода, который указом не отменить.

Ведь все почти тогда сдались. И это вообще чудесное явление, удивительное, пока не столкнешься, и страшное, когда подвергнешься. Оказывается, никаких «твердых устоев» у абсолютного большинства нет, даже то огромное большинство, которое живет верой, может верить во что угодно. Истина Христа еще и в том, как мало за ним пошедших при его жизни.

Советские поэты, художники и прочие деятели искусств так панически боялись оказаться за бортом Большого Стада! Все они в большей или меньшей степени начали чистить себя под Лениным, а затем обчистили себя окончательно под Сталиным. Но книги можно не читать, картины убрать, музыку не слушать. Единственное, чего никто, кроме самих б-ков, не вырубает, – это архитектура или, по нынешней фене, экологическая ситуация в широком смысле. Среди чего мы живем, по каким камням бредем с кошелкою базарной. Что нам оставили, как нам и нас обставили, что видит око. Картина антиэстетическая. Многие мамы с замиранием думают свою короткую материнскую горькую мысль: «Боже, ну я хоть в детстве ходила по арбатским, никитским… (вставьте сами) переулкам мимо уцелевших и все более превращающихся в посольские желтеньких особнячков, с двориками, в двориках – земля, одуванчики, тополя, запах весны, с балкончиков и коричневых резных навесов – сосульки. Ну я хоть видела, вдыхала умиранье. А детки, которые родились и выросли в бело-серых бараках спальных районов с типовой планировкой и универсамом, как знаком препинания в бесконечной повести нашего наличного бытия…» В этих невеселых мыслях мы перескакиваем период расцвета сталинской красоты. Почему? Почему провалились из поля зрения души эти дворцы сталинской культуры, как проваливается из памяти какой-нибудь дурной возрастной период, эти 12 – 13 лет, начальная школа и проч.? Существует, видимо, огромная разница в мироощущении тех, кто пожил на графских развалинах, а потом был сослан ростом благосостояния трудящихся в какие-нибудь кузьминки (тракт, ведший туда до появления новой ветки метро от старой, но чужой Таганки, состоял из участков, названных народом «вонючка» – мимо завода Клейтук, «трясучка» – булыжник, положенный на Сукином болоте…), и теми, кто жил и живет в перелопаченном всеми историческими эпохами центре, кто жил и живет в добротном памятнике сталинской архитектуры – высотном или его усеченном брате, с лепниной, с широкими подоконниками и кондовым паркетом, воняющим щами. Ведь была, была эпоха пародии на господскую жизнь (может, господская жизнь – всегда пародия?), профессорские квартиры, домработницы, книга о вкусной и здоровой пище. Советская эпоха имеет свое прошлое, свой классицизм, и вот стал возможен ее собственный советский декаданс и – ностальгия.

Я, например, всегда чувствовала себя на улице Горького, как перед милиционером, но кто-то там жил, кто-то ездил туда тусоваться, на свиданье. Эти гнусные устрашающие серые камни обжиты кое-как и кое-кем. Время, конечно, делает свое совсем особое дело. Но люди, принявшие Версию вместо Реальности, даже если Реальность начинает проступать, как икона из-под замазки, пытаются создать Версию Реальности и сохранить свои фигуры на этой разделочной доске исторического процесса. И теперь в качестве достояния нашей истинной Духовности нам то и дело подсовывают то какого-нибудь 80-летнего конферансье всех времен и режимов, то распросоветскую старушку, всю жизнь скупавшую антиквариат, подсыпят чуток эксгумированных, но небедных, поэтов-песенников, разбавят щепоткой остроумных людей, вытащат пару серьезных одиночек, туда же настрогать бывшие кафедры научного коммунизма, – и готов конгресс интеллигенции.

Все случилось, господа, чему суждено было случиться. И одно утешение, данное нам Веничкой Ерофеевым, слава богу, торжествует: «Так все и должно происходить – медленно и неправильно, чтобы не возгордился человек, чтобы он всегда был грустен и растерян».