Вальтер Скотт - Анна Гейерштейн. Или Дева Тумана

• Название: Анна Гейерштейн. Или Дева Тумана
• Автор: Вальтер Скотт
• Жанр: Историческая проза

Сэр Вальтер Скотт: «И да будет известно, сколь разнятся мнения автора и издателей, по крайней мере многих из них, относительно названия книг; и очень жаль, сколь важен титул для книгопродавца, который, в оправдание риска денежных вложений, заходит так далеко, чтобы продать еще не напечатанное. Автор же более всего желает быть вознагражденным с последней перевернутой страницей». Иллюстрации художника Пола Харди.

---

Артур Филиппсон к тому времени, как он и его проводница подошли к замку, совершенно оправился от пережитых им злоключений и был подобен хорошо натянутому луку готовому к стрельбе. Правда, он слегка взволновался, последовав за своей проводницей, с легкостью пробирающейся по узкой гряде из округлых камней, скользких из-за брызг ворчливой реки. Не без робости совершил он и переход в непосредственной близости от водопада, стараясь не смотреть на падение вод, грохот которых закладывал уши. Лишь желание не выглядеть окончательным трусом перед красавицей, столь хладнокровной к сущим пустякам, заставило Артура преодолеть свой страх – ступая осторожно и опираясь на сучковатую палку, он шел след в след за своей проводницей по зыбкой переправе, пока не дошли они до ворот замка.

Миновав ворота, они очутились на внутреннем дворе замка перед донжоном62, который, не утратив свою былую грозность, мрачно возвышался среди разрушенных строений и разбросанных обломков. Все было покрыто мхом, плющом и прочей растительностью; словом, всею пышностью, какой природа населяет запустение и одичалость.

Они прошли насквозь весь замок и очутились на противоположной его стороне, где цитадель возвышалась уже над ровною долиной. Взгорье, обрывающееся у реки отвесной скалой, здесь, подобно гласису63, что вполне обеспечивало замок от внезапного нападения с этой стороны, оканчивалось покатым спуском, густо поросшим кустарником и молодыми деревьями, над которыми главная башня гордо несла свою скорбную главу. За этой чащей местность совершенно менялась. Вид ее был разителен: более сотни акров занимали нагромождения камней, вполне соответствующих дикому характеру местности, какую наши путешественники миновали нынешним утром; но под их защитой от разгула стихий лежала узкая плодородная нива, которая врезалась в общий ландшафт пестрою лентой, едва приметно нисходящей на юго-запад.

Взгляд юноши привлек большой дом, сложенный из грубо тесаных бревен, без всяких украшений и искусов. По густому дыму над ним, по хозяйственным подворьям и по садам и огородам вкруг него можно было догадаться, что в нем царит не роскошь, но уверенный достаток. Сад плодовых деревьев простирался на юг от дома. Орешник и каштаны росли красивыми купами, а разведенный на трех или четырех акрах виноградник указывал на то, что виноделие проникло и сюда. Теперь вино приносит большие прибыли Швейцарии, но в стародавние времена, оно было доступно лишь тем счастливцам, кои выйдя из нужды, могли посвятить себя искусству выращивания лозы.

На тучном лугу паслось стадо овец отличной породы, составляющей гордость и богатство обитателей здешних гор – с Альпийских хребтов, где они проводили лето, к осени их всегда пригоняли домой. По отлогим живописным берегам, меж кустов лещины и боярышника, тек извилистый ручей, играющий в зеркальных водах солнечными лучами, проглядывающими сквозь клочья тумана. После многих изгибов, как бы нехотя оставляя эту тихую обитель, ручей, наконец, подобно юноше, спешащему от детских забав к взрослой жизни, соединялся с бурным потоком, что, с шумом ударяясь об утес с древней башней замка Гейерштейн, устремлялся в ущелье, где Артур побывал на краю своей гибели.

Как ни желал юный Филиппсон свидеться поскорее со своим отцом, а все ж приостановился, изумленный видом сельской идиллии. Он оглянулся на башню, на высокий утес, будто желая убедиться, что счастливо достиг покоя, оставив все страхи позади. Но стоило осмотреться вокруг, как становилось ясным, что пядь земли, возделанная человеком в огромных трудах, окружена со всех сторон природой дикой и неукротимой. Ее вплотную обступали высочайшие горы Европы изо льда и камня, у чьи подножий, покрытых дремучим хвойным лесом, некогда творился нынешний облик земли. И каждое утро напоминало о том розовением льда, когда солнце подбиралось к пикам поднебесных вершин, в немом величии застывших над суетностью мира.

И все же спустимся с них и вернемся к юноше, увидевшему на лужайке перед усадьбой, если можно так назвать это место, пять или шесть человек, в одном из коих, по походке и одежде, тотчас узнавшему своего отца.

С легким сердцем и шагами поспешил он за своею проводницей, и дорога после крутого подъема помогала им в том. Вскоре и отец, увидев сына, заторопился к нему в сопровождении немолодого человека высокого роста. Своей простой, но вместе с тем заметной наружностью он, верно, ничуть не отличался от своих соотечественников – Вильгельма Телля, Штауфбахера, Винкельрида64 и других знаменитых швейцарцев, которые в минувшем столетии мужественно сражались с многочисленными войсками австрийских герцогов и отстояли свою свободу и независимость.

Чтобы не стеснять отца и сына, ландман, шедший вместе со старым Филиппсоном, дал своим людям знак не двигаться с места. Все они – юных лет – тут же подчинились и обступили Антонио с расспросами о чужестранцах. Анна только и успела сказать Артуру: «Вот мой дядя – Арнольд Бидерман… мои братья», как сын предстал перед отцом. Ландман отвел в сторону племянницу и, расспрашивая, что с ней приключилось, краем глаза наблюдал за чужеземцами, дабы не смущать их чувства. Но все произошло совсем иначе, чем можно было ожидать.

Безусловно, старший Филиппсон был любящим отцом, готовым ради детища пойти на что угодно, и возвращению его был бесконечно рад. И Бидерман, разумеется, мог ожидать, что сын с отцом не будут сдерживать свои переживаний. Но старый англичанин, истинный сын своей страны, народной выдержке не изменил, и под холодною личиной свое душевное смятение скрыл. Красив в былую пору, он и теперь еще имел приметную наружность, наученную подчиняться строгим правилам морали, в коих и сына воспитал. Завидев сына, невольно устремился он ему навстречу, но чем меньше становилось расстояние меж ними, тем более степенней поступь делалась его, и вот, встав перед ним, батюшка, больше с увещанием и укоризной, чем с родительской нежностью, изрек:

– Да простят тебя, Артур, святые за огорчения, которые ты ныне мне доставил.

– Amen! – юноша ответил. – Меня, отец, простите за эти огорченья, но поверьте, я действовал из лучших побуждений.

– Хорошо и то, сынок, что побуждения твои не привели к плохому.

– Этим я обязан, – отвечал с почтением Артур, – вот этой девушке, – он повернулся к Анне, которая стояла в нескольких шагах и явно удивлялась строгости отца, какая ей вовсе неуместной показалась.

– Пред ней в долгу я не останусь, когда узнаю, как ее благодарить. А пока меня, отец, простите – всяк джентльмен в долгу не должен быть у леди…

И Артур, опустив глаза, сильно покраснел, между тем как Арнольд Бидерман, желая юноше помочь, выступил вперед, вмешавшись в разговор:

– Не стыдись, мой юный гость, что ты совету внял горянки и помощь ее принял. Свободой мы обязаны не только твердости и мужеству своих сынов, но и дочерей наших. А ты, мой гость почтенный, проведший, видимо, немало лет вдали от дома и повидавший много стран, конечно, знаешь, что сильные порой взывают к слабым, и гордость пред кротостью склоняет выю.

– И не в чести, – отвечал англичанин, – перечить хозяину, принявшему гостя радушно. – И ласково взглянув на сына, он двинулся вместе со всеми к дому, возобновив с ландманом разговор, видимо, начатый еще до встречи с Артуром и Анной.

Артуру же представился случай разглядеть швейцарского ландмана, облик которого, как я уже заметил, являл единство простоты и благородства. Наряд его своим убранством мало отличался от платья девушки, уже описанного нами. Он состоял из верхнего платья, надеваемого через голову поверх нижнего. Но оно было сильно короче девичьего и едва доходило колен, наподобие юбок шотландцев. Зато высокие сапоги скрывались отворотами под платьем. Шапка из куньего меха, с единственным украшением во всем одеянии ландмана – серебряной бляхой, и широкий пояс из бычьей кожи с медною пряжкой довершали костюм Бидермана.

Однако наружность носившего столь скромный наряд, сплошь из шерсти и меха убитых на охоте зверей, внушала к нему уваженье. Иначе и быть не могло в то бранное время, когда прежде всего ценилось мужество и сила. Простолюдин в Арнольде Бидермане видел, может быть, Геракла – так внушительны были его рост, широкие плечи и мощные мускулы; но более тонкий наблюдатель, обращавший свое внимание на благородные черты его лица, открытое чело, большие голубые глаза, излучавшие ум, отвагу и решительность, нашел бы в нем больше сходства с мудрым Зевсом. Окруженный многочисленной толпой своих сыновей и юной порослью рода, он шел средь них, принимая как должное их знаки уважения и покорности, словно вожак оленьего стада.

Пока Арнольд Бидерман был занят разговором с англичанином, молодые люди, не стесняясь, разглядывали Артура, время от времени расспрашивая Анну о нем, что следовало из их жестов и взглядов в сторону юноши. Но Анна отвечала коротко и с неохотой. Этим она лишь разожгла любопытство, которое, оставшись неудовлетворенным, пробудило в горцах шутливую дерзость. Артур догадывался, что шутки направлены против него. А горцев и впрямь забавлял человек, коего шатало на краю пропасти от головокружения, как нас позабавил бы запинающийся о мостовую. Быть предметом шуток всегда неприятно, но каково сносить унижения юности, где девичья красота – ее свидетель. Одно сдерживало Артура: девушка, кажется, не разделяла издевок молодых людей, и упрекала их в неуважении к чужестранцу; однако он опасался, что поведением ее руководила обыкновенная учтивость, какою хозяин гостю всяко обязан.