Яир Лапид - Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида

• Название: Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида
• Автор: Яир Лапид
• Жанр: Публицистика
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-906837-27-1

В этой книге историю своей исключительной жизни рассказывает легендарный Томи Лапид – популярнейший израильский журналист, драматург, телеведущий, руководитель крупнейшей газеты и Гостелерадио, министр юстиции, вице-премьер, лидер политической партии… Муж, отец и друг… В этой книге – его голос, его характер и его дух. Но написал ее сын Томи – Яир, сам известный журналист и телеведущий.

Это очень личная история человека, спасшегося от Холокоста, обретшего новую родину и прожившего выдающуюся жизнь, и одновременно история становления Государства Израиль, свидетелем и самым активным участником которой был Томи Лапид.

---

Мы склонны забывать об этом, но в те же годы происходила большая разборка под названием Вторая мировая война. Тем, кто спасся от немцев, венгров и осведомителей, грозила еще одна опасность – союзники. В то время англичане и американцы уже начали атаковать город с воздуха. Они бомбили ночь за ночью, сотни самолетов сбрасывали бомбы одновременно, и дом дрожал как осиновый лист, а подвал, в котором мы укрывались, наполнялся угольной пылью от сотрясений. Я снова жил зигзаговой жизнью.

Однажды утром мы вышли на улицу из нашего дома номер 5 и увидели, что третьего и седьмого домов нет, а под развалинами погребены сотни людей. Мы стояли, и нас трясло от ужаса и холода. Не было ни пожарных, ни «скорой помощи», похоже, никому до этого не было дела. Вдруг в конце улицы появился почтальон. Он шел как обычно, с большой сумкой через плечо. Подойдя к дому номер 3, он достал пачку конвертов, уставился на развалины, на минуту задумался и вернул их в сумку. Потом подошел к нашему дому номер 5, разложил письма по ящикам и, сопровождаемый нашими взглядами, продолжил свой путь, – то раскладывая конверты, то возвращая их в сумку, когда некому было вручать.

Тогда-то и началась моя журналистская карьера. Скитаясь по квартире, я наткнулся на портативную пишущую машинку дяди Ирвина. Я стоял и долго смотрел на черные клавиши. Пишущая машинка напоминала мне об отце.

У меня появилась оригинальная идея: издавать домашнюю газету. Я собрал всех детей в доме и сделал их корреспондентами. Дети со всех этажей несли мне самые последние сплетни, я печатал их на дядиной машинке с копиркой, а вечером разносил газету по квартирам. Это была местная желтая пресса, которая не брезговала никакими «сенсациями». «Дядя Шварц угрожал побить тетю Грин с 5-го этажа», – гласил один из заголовков, или: «Семья Гросс перестала разговаривать с семьей Фойерштейн». Иногда появлялись более серьезные сообщения от главного – двенадцатилетнего – редактора: «Еще один жилец дома покончил с собой от отчаяния. Он уже третий по счету, прыгнувший с крыши за последний месяц».

Много лет спустя, в 1986 году, мы с Яиром приехали в Будапешт.

Я вернулся в город впервые после войны и, конечно же, не на шутку волновался. В Венгрии все еще правили коммунисты. Через два дня после приезда мы обратили внимание на забавное явление: каждый раз, как только я начинал говорить, все пугались. Венгры смотрели на меня и видели во мне влиятельного субъекта, толстого, одетого в пальто фирмы Brooks Brothers из верблюжьей шерсти и ботинки фирмы Bally, за которым следовал крепкий молодой человек, похожий на телохранителя. Вначале они думали, что я турист, но, как только я открывал рот, понимали, что я свой, местный. Естественно, все приходили к одному и тому же ошибочному выводу – что я крупный партийный чиновник.

Должен признаться, я наслаждался этим. У меня длинный исторический и личный счет к венграм, и как только я понял, в чем дело, то начал гонять их в хвост и в гриву бесконечными распоряжениями, порой дурацкими.

Это была возможность хоть немного отомстить им за то зло, что они нам причинили, и заодно продемонстрировать Яиру, что представляет собой жизнь в тоталитарном государстве, где не принято задавать вопросы.

Однажды утром я повел его в наш дом по улице Геза, 5. Мы поднялись на третий этаж и постучали в дверь. Нам открыл мужчина лет сорока. За ним стояли жена и двое детей. «Всем выйти!» – приказал я, ничего не объясняя. Все четверо беспрекословно вышли и испуганно ждали на площадке, пока мы рассматривали квартиру. Все было знакомо и незнакомо. Конечно, поменялась мебель и бытовые мелочи, создающие уют: обои, ковры, картины на стенах. «Единственное, что осталось прежним, – сказал я Яиру, – это запах». Лишь вернувшись в отель, я понял: это был запах страха.

Глава 9

Как-то, в бытность мою министром юстиции, я выступал в Академии правосудия в Будапеште. В таких случаях от почетного гостя ожидают, что он побубнит в течение некоторого времени что-то вежливое и освободит трибуну. Вместо этого я, появившись у микрофона, произнес: «Добрый вечер! Очень рад, что нахожусь здесь сегодня, потому что в последний раз, когда я стоял напротив этого здания, на нем висел плакат с надписью: ЕВРЕЯМ И СОБАКАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». В зале воцарилась тяжелая тишина, и по лицам хозяев я понял, что они уже пожалели, что пригласили меня. Ну и пусть. Кто-то должен был им это высказать!

В сентябре 1944 года нам на какой-то момент показалось, что конец кошмара близок. Русские уже окружали Будапешт, а венгерские власти пытались договориться с ними и потребовали у Эйхмана покинуть город. Только вот наши надежды как пришли, так и ушли. «15 октября, – сообщал я в своей маленькой газете, – власть захватила пронацистская партия “Скрещенные стрелы”». А через два дня вернулся Эйхман. Он был полон энергии, как никогда. 20 октября пятьдесят тысяч мужчин забрали рыть траншеи, чтобы остановить советскую армию. 23 октября увели уже женщин и детей. Тех из них, кто чудом выжил после работы на морозе, в снегу и под непрерывной бомбежкой русских, немцы отправили на уничтожение.

В нашем доме скрывался от такой мобилизации Альфред Плайс, пожилой мужчина. Никто его не знал, и никто, кроме меня, с ним не разговаривал. «Я не понимаю, что им от меня нужно», – повторял он каждый раз с отчаянием. Плайсу, как и многим ему подобным, еврейство было чуждо. Он был предан Венгрии и даже в такой момент отказывался расстаться с предметом своей гордости – золотой нагрудной медалью за участие в Первой мировой войне. Я не отвечал ему. Я тоже не знал, что им нужно от меня.

За несколько недель Эйхман собрал всех евреев в два больших гетто. Первое располагалось за синагогой на улице Дохани (она и по сей день остается второй в мире по величине после синагоги Бейт-Эммануэль в Нью-Йорке) – там находился еврейский квартал Будапешта: тесный район с извилистыми улочками, кошерными ресторанами, магазинчиками иудаики и религиозной литературы. Нацисты обнесли квартал забором, вывели нескольких остававшихся там неевреев и втиснули в квартал семьдесят тысяч евреев.

Кстати, основатель политического сионизма Теодор Герцль вырос в соседнем с синагогой на Дохани доме. В 50-х, еще до того, как коммунистическая Венгрия разорвала отношения с Израилем, после долгих уговоров израильскому послу удалось добиться разрешения повесить медную табличку с надписью: «В этом доме родился провозвестник еврейского государства». Посла звали Давид Гилади, он был моим тестем, отцом Шулы. Скончался он через год после меня, в возрасте 101 года.

Нас перевели в другое гетто – интернациональное. Это было не совсем гетто, а квартал из пятидесяти трех больших домов, над каждым из которых развевался флаг нейтральной страны: Швеции, Испании, Португалии или Швейцарии. Мы попали в шведский дом, по улице Пожони, 14. Нас, триста человек, согнали в подвал. Над нами люди спали в коридорах, на лестничных площадках, во всех углах. Мужчины исчезли, оставались только старики, женщины и дети. Время от времени нацисты приходили и уводили евреев на «марш смерти». Их заставляли делать проруби во льду на Дунае, затем расстреливали и сталкивали тела в воду. Никто из уходивших не возвращался. Все мы были измучены голодом, страхом, вшами, а еще – непрерывным стоном раненых лошадей. Росло число самоубийств.

Не знаю почему, но самое яркое мое воспоминание о той поре – это не трупы, которые мы складывали один на другой на крыше, чтобы заморозить, и даже не безвкусный талый снег, которым утоляли жажду, а то, что я постоянно испытывал потребность сходить по малой нужде. Туалетов было мало, из-за непрерывных залпов русских «катюш» мы боялись выходить и все время стояли в очереди. Десятки людей стоят один за другим, переминаясь с ноги на ногу, с искаженными лицами. Я не верю в существование рая, но в аду я побывал. Туалета там нет.

Однажды утром забрали маму. Они пришли и увели всех женщин, которые еще могли ходить. Нам дали только несколько минут на прощание, и это было очень похоже на расставание с отцом. Она не произнесла никаких слов, просто обняла, поцеловала меня и ушла, а я остался совершенно один. Ни отца, ни бабушки, ни мамы, один под обстрелом в доме среди сотен голодных людей, для которых я был их самой последней проблемой. Но к вечеру мама неожиданно вернулась. Она сказала: «Он нас спас».

И незачем было объяснять. Она не сказала, кто это «он». В те дни в Будапеште был только один «он» – Рауль Валленберг.

На углу улицы Валленберг и улицы Барзель в Тель-Авиве стоит бронзовый памятник Раулю Валленбергу. Изваял его венгерский скульптор Имре Варга. Высота памятника – два метра, весит он больше тонны. Высокий худой человек стоит меж двух каменных глыб с протянутой вперед рукой, как бы останавливая что-то. Я знаю этот памятник очень хорошо, поскольку это я задумал привезти его, я его оплатил, и я убедил городские власти установить его. Это то немногое, что я смог сделать, и это бесконечно мало.