Ю. Шипицина - О времени и о себе

• Название: О времени и о себе
• Автор: Ю. Шипицина
• Жанр: Биографии и Мемуары

Как из бесчисленных ручейков собирается полноводная река, так из таких вот историй одной семьи складывается история всей страны. Юлия Михайловна Шипицина, уроженка Урала, волею судьбы ставшая настоящей сибирячкой, рассказывает «о времени и о себе».

---

Александр Гаврилович – молчаливый, спокойный, ни на что не реагирующий. (Так казалось, что он ни на что не реагирует, а умер он от инфаркта прямо на автобусной остановке).

В детстве дядя Александр очень любил пенки с топленого молока и частенько их съедал крадучись. Его ругали и как-то припугнули, что если он еще раз съест пенки, то его женят на Анке Филипповой. Она жила где-то недалеко. И однажды он увидел ее, сидящую у раскрытого окна, черную, страшную, с растрепанными волосами. Он так ее испугался, что никогда в жизни больше не ел пенок.

Но женился (или женили) на ней.

Вообще тетка Анна очень помогала нам, но и гоняла нас нещадно, ругала и попрекала тоже очень. Мы ее боялись. Она у нас была как надзиратель. Бывала у нас каждый день и следила за нами. Я, когда уже стала бегать на танцы, каждый раз собиралась под ее неусыпным взглядом. Обязательно вдогонку скажет с издевкой: «Ну что? Выснарядилась, масленка?»

Мама же не ругала нас, не наказывала. Я работу по дому старалась делать без напоминаний, потому что рано поняла, если я сделаю что-то по дому, значит, маме это не надо будет делать. Как-то мама ругала Витю за что-то, Анатолий подошел к маме: «Не ругай его. Он у нас ведь даже папу не помнит». Мама эту фразу помнила всегда и каждый раз плакала, повторяя ее. И к Вите у нее было особое отношение.

Мама меня не наказала даже тогда, когда я совершила проступок, оставивший след в памяти на всю жизнь.

Я сожгла деньги. Не помню, сколько лет мне было – еще небольшая, но уже разумная. Мама получила денежку (это была сторублевая большая коричневая бумажка), положила на полочку в кухне под газетку. Я стала наводить порядок на полке, решила сменить газетку, скомкав ее, бросила в печку, печка топилась. А когда пришла мама и сказала, что под газеткой лежала денежка, я остолбенела. Мама разрыдалась. Я готова была понести любое наказание, хоть все получилось случайно. Я уже понимала значение денег. А что значит лишиться денег в наших условиях?!

На шахте были списки детей, отцы которых воевали на фронте. А наш папа ушел на фронт не с шахты, поэтому нас и не было в списках детей фронтовиков. Им давали какие-то подарки от шахты, выдавали валенки, еще что-то, а мы ничего не получали. Только уже в конце войны кто-то за нас похлопотал, и мы получили американские подарки.

Сейчас понимаю, что в ту бедность эти подарки никак не вписывались, выглядели нелепыми. А мне нравились: там был сарафан черный или темно-синий (сейчас бы я сказала, из крепа), с молнией на спине. К нему небольшой жакетик, на котором были украшения как пуговички (сейчас бы назвали их клепками) красного цвета. Мне так нравился этот наряд, я им любовалась, примеряла, вертелась перед зеркалом. Но он был на взрослую девушку. Его потом мама отдала жене своего брата Николая, тете Тасе. Мне было так обидно, что мой любимый наряд отдали. А платье пестренькое (вроде как из штапеля) с широкой юбкой я носила, уже когда работала, ездила в нем на велосипеде.

Евдокия Романовна, Анна Романовна, Федора Романовна

(тетя Дуня, тетя Анна, тетя Федора)

Из военного (и первые годы после войны) помню, как приходили к нам бабушкины дочери (тетя Дуня, тетя Анна, тетя Федора), когда две, когда все три, приходили мыть дом. Дом мылся от потолка до пола. Никакой отделки не было, все было деревянное. В доме поселялся запах свежевымытых деревянных стен, пол мылся с песком. Позже появились какие-то половички, и их стелили на этот выскобленный пол.

Это было перед Пасхой, в пост. Бабушка потом всех угощала кулагой. Что это? Это что-то похожее на пюре, сладковатое и вкусное, коричневого цвета. Что-то вроде сусла, как сейчас вспоминаю. А на Пасху бабушка обязательно красила яйца и что-нибудь пекла.

А мне она к этому дню всегда шила новое платьице. Так что мы знали этот праздник.

Мороженое мы тогда не знали. Бабушка давала нам замороженные творожные шарики. Очень вкусно. Это было уже тогда, когда появилась еда. И, видимо, было то, что мы не хотели есть, отказывались, тогда бабушка говорила: «Может, вам дать чибрики в меду?» Что такое чибрики, мы не знали. Но, видимо, что-то несбыточное. Сейчас знаю: чибрики – разновидность пышек.

А вы ели когда-нибудь парёнки? Конечно, современный человек понятия об этом не имеет. А в нашем детстве парёнки – это и конфетка, и жвачка, и ириска, все в одной маленькой морковке. Потому что парёнка – это пареная морковка. Есть поговорка: «Нет ничего проще пареной репы». Но это поговорка. А нет ничего вкусней, слаще пареной моркови.

Осенью, когда в огороде убирают морковку, ее сортируют: та, что покрупней, спускается в яму на зиму, а мелкую, величиной с указательный палец, откладывают. Затем эту мелкую морковку моют и кладут в корчагу – очень большой глиняный горшок. Его наполняют доверху морковкой (без воды) и ставят в русскую печь, когда она уже протопилась, погасли угли, и уже загребли загнетку. Корчагу, закрытую плотной крышкой, переворачивают вверх дном и отправляют в печку на сутки.

На следующее утро достают из печки эту корчагу, переворачивают, открывают – и лакомство готово. Морковка тепленькая, мяконькая. Берешь ее в рот с тоненького кончика, губами отодвигая легонькую пленочку, эта пленочка остается в руке, а морковка, сладкая, ароматная, уже во рту. Есть ее можно сколько угодно.

После морковку, которую не съели, раскладывают на лист и ставят в печку, только чуть остывшую. И эти парёнки подсушиваются.

Подсушенные парёнки – это уже не только лакомство, это и жвачка, потому что они жуются очень долго. От этого удовольствие получаешь еще больше.

А часть парёнок специально пересушивают, дают им даже чуть подгореть. Тогда это уже заварка для чая. Так и называли: морковный чай.

Между прочим, народная медицина и сейчас настоятельно рекомендует употреблять в пищу морковный чай – очень вкусный, полезный, стимулирующий, повышающий иммунную систему напиток. Экологически чистый.

Учащиеся 4-го класса Бурсунской начальной школы №3. Юля Зырянова в верхнем ряду в центре, 1946 год

В пятый класс я пошла уже в школу №2. Ведь ходили пешком в такую даль! И ребятишки с Кировки – тоже туда ходили пешком. Эта школа-семилетка была одна на всю округу. Туда ходили и мы, бурсунские, и кировские, и со всего Егоршино.

Мне нравился и русский язык, и математика. Очень нравилась учительница по математике, Валентина Петровна. Она так вела уроки, что просто невозможно было не знать математику.

И в то время я даже не знала, какой предмет мне больше нравится – русский или математика.

Мы были смешные: с одной стороны, умели шалить и шалили в школе, с другой, были очень серьезны. Я была пионервожатой у шестиклассников, хотя сама училась только в седьмом.

Отрядные вожатые со старшей пионервожатой. Юля Зырянова крайняя справа в первом ряду. Артёмовская семилетняя школа №2. 7 класс, 15 лет. 13.05.1950 г.

То ли за активную общественную работу, то ли за хорошую учебу я была награждена поездкой в Свердловск на зимние каникулы во Дворец пионеров.

Впечатление потрясающее: заходишь во Дворец и сразу попадаешь в подземное царство Хозяйки Медной горы. И сама Хозяйка тут, и Данила-мастер, здесь же Серебряное копытце и другие герои сказок Бажова.

О том, что я буду учительницей, я знала всегда, сколько себя помню, столько и знала. Правда, говорили, что совсем маленькая я хотела быть продавцом. Я этого не помню. А о том, что учительницей, – ясно и всегда. После седьмого класса со своей подружкой поехали в Свердловск поступать в педучилище. Сдали с ней хорошо экзамены, пошли на зачисление.

Свердловский Дворец пионеров. Юля Зырянова слева в первом ряду. 7 класс. 15 лет. 9.01.1950 г.

Нас зачислили, но обнаружилось, что нет общежития, только частные квартиры, которые мы сами должны оплачивать. Ни у меня, ни у нее таких возможностей не было. Я не могла позволить себе тянуть с мамы деньги на оплату квартиры.

Что делать? Подумали-подумали и забрали документы. Вышли. Сели на крылечко возле училища, сидим-плачем. Обхватили головы руками, уткнулись в колени и, такие несчастные, рыдаем. Подходит какой-то человек, спрашивает, что случилось. Мы со слезами кое-как объяснили. Он нам и говорит:

– Напрасно сидите, слезы льете. Вот тут недалеко строительный техникум. Там недобор. У вас оценки хорошие?

– Хорошие, – отвечаем мы.

– Ну и топайте туда. Там и стипендия больше и общежитие есть. С вашими оценками вас сразу зачислят.

Побрели мы туда. Сдали документы. Зачислили нас. Наступил сентябрь, начали заниматься. Хожу на занятия, как на каторгу: все мне не нравится, хоть и предметы общеобразовательные пока (история, история архитектуры и пр.). Страдаю. Плачу. Прошло недели две, я не выдержала и написала домой слезное письмо. Не была уверена, что меня поймут. И вдруг за мной приезжает тетя Тася (жена маминого брата, дяди Коли). Я так обрадовалась! На этом закончилось мое обучение в строительном техникуме Свердловска. И вот ирония судьбы – в этом самом техникуме в то время обучался и Шипицин Толя. Но наши линии тогда не пересеклись.