Борис Сударов - Годы жизни. В гуще двадцатого века

• Название: Годы жизни. В гуще двадцатого века
• Автор: Борис Сударов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга охватывает период с 30-х годов 20 века до сего дня. Воспоминания человека, который в советские времена прошёл по крутой карьерной лестнице на Всесоюзном радио. Каково было идти по этим ступеням в идеологических кандалах? Тиски несвободы… Легендарное Всесоюзное радио, которое давало людям духовную пищу, на самом деле являлось жёсткой режимной организацией. Здесь каждый шаг и каждое слово диктовались линией компартии. И только выйдя из этих стен, человек ощутил творческую и личную свободу.

---

Англичанка обещала все уладить, просила не беспокоиться. И она слово свое сдержала…

И вот сейчас я пришел из столовой, принес бидончик с маминым завтраком, и мне предстояло решать эту карточную проблему: получить одну карточку здесь, в Новотроицке, другую – в Соцгороде, что в семи километрах отсюда.

Второй карточкой я решил заняться завтра. А пока зашел в контору и получил свою законную.

Выйдя на улицу, я направился, было, в свою землянку. Но остановился.

Еще когда шел сюда, над дверью соседнего подъезда заметил три большие буквы – ОРС и ниже более мелким шрифтом – отдел рабочего снабжения.

Об этом ОРСе и его начальнике – Сапрыкине вчера упомянула Ева.

Я решил зайти к нему и попросить об улучшении жилищных условий мамы с Евой.

– Леонид Максимович занят, у него Хейфец, – сказала в приемной молодая симпатичная секретарша, словно я должен был знать, кто он такой, этот Хейфец, – У вас что-нибудь срочное?

– Да нет, – неуверенно сказал я.

– Ну, тогда можете подождать, – кивнула она на несколько стульев у окна и показала рукой на них.

Я присел и стал думать, как лучше мне выразить свою просьбу.

Сапрыкин наверняка станет говорить о трудностях военного времени, о том, что здесь не курорт, всем трудно: идет война, надо терпеть и т. д. И он по-своему будет прав. По-своему, но не по-моему…

Прошло около получаса, пока, наконец, не открылась дверь кабинета, и оттуда вышел этот самый Хейфец, тоже, судя по всему, какая-то местная «шишка», – подумалось мне.

Я встал, шагнул к двери, но секретарь рукой остановила меня.

– Простите, как мне доложить о вас?

– Моя фамилия Сударов, я курсант специальной артиллерийской школы. Этого достаточно?

– Вполне, – с улыбкой ответила секретарша и скрылась в кабинете начальника. Потом появилась на пороге и, не прикрывая за собою дверь, предложила мне войти.

Мы встретились с начальником ОРСа уже как старые знакомые. Я рассказал ему о нашей семейной эпопее. Как мы уходили из родного города, о гибели Володи, смерти папы, о бессонной ночи в клоповнике…

– И вообще, Леонид Максимович, – сказал я, – это не порядок, когда среди семидесяти мужчин в землянке живет пожилая больная женщина с дочерью…

Еще я посетовал на то, что худенькой миниатюрной Еве приходится таскать многоэтажные тяжелые подносы, что она уже уронила один и с нее высчитали деньги за это.

В общем, я излил ему свою душу…

Конечно, как я и предполагал, Сапрыкин ссылался на трудности военного времени. Но пообещал подумать, чем он может нам помочь.

Я ушел от него с шаткой надеждой на успех моего визита.

Вечером, когда мы с Евой пошли погулять, я рассказал ей о встрече с Сапрыкиным, поведал о нашем разговоре, о том, что он обещал помочь.

– Зря ты ходил к нему, – махнув рукой, сказала Ева. – Переселять нас с мамой все равно некуда, в других землянках та же картина. Может только найдут более действенное средство против клопов. И то будет хорошо.

– Посмотрим, – сказал я, почему-то надеясь, что моя встреча с Сапрыкиным была не напрасна.

Мы шли в темноте, спотыкаясь на неровной дороге. Я подумал о том, что мне предстоит решать вопрос о второй продовольственной карточке.

– Завтра с утра мне надо будет совершить экскурсию в Соцгород, – сказал я.

– В соцгород? Зачем? – удивилась Ева.

Я рассказал ей историю со вторым отпускным удостоверением, в котором указано, что я направляюсь в отпуск в Соцгород, и что таким образом я могу там получить вторую продовольственную карточку…

– Боря, я не хочу, чтобы ты получал эту вторую карточку, – сказала Ева.

– Почему? У нас в батарее у всех по два отпускных удостоверения, и все получат по две карточки, – удивился я возражению Евы.

– Пусть все так делают, а тебе это ни к чему. Не надо, я не хочу, – повторила Ева.

Я вспомнил нравоучительную беседу папы со мной по поводу злополучного блинчика в Буланове, его возвращение к этому в письме. И решил в Соцгород уже не ходить.

Мы вернулись в нашу землянку, там было темно, все уже спали. Мы тоже улеглись и быстро уснули. Но, как и вчера, ненадолго. Клопы не оставляли нас в покое.

Рано утром Ева поднялась, привела себя в порядок и отправилась в столовую.

– Бидончик я взяла, – сказала она мне, – а ты не опаздывай, приходи к десяти часам.

Но к десяти мне не довелось подойти в столовую. Мы с мамой лежали, дремали после бессонной ночи, когда в землянку вошли пять-шесть женщин во главе с самим… Хейфецом! Я еще вчера понял, что здесь, в Новотроицке, это какая-то важная птица. Потом узнал: начальник коммунального хозяйства!

Хейфец бесцеремонно одернул занавеску нашего закутка.

Я вскочил:

– В чем дело?

– Это вы, молодой человек, вчера были у товарища Сапрыкина?

– Ну я, а что?

– Как это ваша мать и сестра оказались в мужской землянке?

– Об этом я вас должен спросить, товарищ Хейфец, – резонно ответил я.

Я ждал, что он спросит, откуда я знаю его фамилию. И был готов ответить, но тут раздался жалобный, испуганный голос мамы:

– Нас поселили сюда, – робко сказала она, натягивая одеяло на грудь.

– Сейчас тут будут проводить дезинфекцию, – сказал Хейфец, не став вдаваться в подробности, как мама с Евою попали в мужскую землянку. Он понял, что это оплошность его самого.

– А вас, гражданка, или вашу дочь, я прошу в течение дня зайти в жилищную контору с паспортами для получения ордера на другое жилье.

Мы с мамой быстро собрали вещи, укрыли их под полатями. Женщины, пришедшие с Хейфецом, уже приступали к работе.

Я вывел маму на улицу, усадил на скамейку у входа в землянку и сказал, чтобы она никуда не отлучалась. А сам пошел в столовую.

– Ты что, проспал? Я уже думала: что-то случилось, собиралась идти к вам, – сетовала Ева.

– Случилось, случилось, сестрица, – сказал я и поведал ей о причине моего опоздания.

– Ордер, говоришь? Это, значит, нас поселят в новый, только построенный дом, а не в землянку. Как же нам быть? Мне сложно будет уйти. У нас и так одна официантка не вышла на работу.

Ева задумалась.

– Ну мы с мамой можем пойти, – сказал я.

Так и решили. Позавтракав, я взял бидончик с маминой едой и ушел.

В нашей землянке, между тем, полным ходом шла работа. Войти туда без противогаза или марлевой повязки, невозможно было.

Мама, сидя на скамейке, стала завтракать. А я, затаив дыхание, шмыгнул в наш закуток, благо он находился у самого входа в землянку, схватил из под полатей кулек, в котором находились паспорта, и пулей выскочил наружу.

Получив ордер, мы с мамой пошли смотреть их новое жилище. В довольно большой комнате трехкомнатной квартиры стояли три металлические кровати. Здесь маме и Еве, вместе с подселенкой, пожилой женщиной, предстояло прожить до конца войны.

А через три дня – новая удача: Еву перевели на работу официанткой в итеэровскую столовую.

Правда, она находилась далековато, в полутора-двух километрах от дома. Но работать здесь было значительно легче и приятней. Приходилось иметь дело с интеллигентными людьми. Да и питание было получше.

Ева быстро познакомилась и подружилась с другими официантками, такими же молоденькими, симпатичными девчонками, как она.

Как-то я неожиданно встретил здесь, в Новотроицке, Юру Шейкина, с которым вместе учились в школе. Его, на несколько дней, судьба забросила сюда, как участника строительного отряда.

Когда Евины подруги узнали об этом, они просили, чтобы я вместе с ним приходил обедать. И мы несколько раз, пока он находился в Новотроицке, так и делали.

Помню, мы как-то возвращались из столовой, и в степи нас встретили два милиционера в штатском. Стали выяснять, кто мы такие, попросили показать документы.

Кого и что они искали, мы так и не поняли. Ева потом сказала, что милиционеры не так давно задержали здесь дезертира, вот и проверяют теперь всех, кто появляется в городе.

После переселения мамы с Евой в нормальный дом и перевода Евы в другую столовую, жизнь их стала повеселей.

Ева дружила здесь с семьей Марины Коэн, отец которой заведовал хлебным магазином. С Евой они были одногодки. У Марины была сестра Мира, симпатичная девочка, моя ровесница. И вот по вечерам мы собирались на квартире этих Коэнов.

Для Евы это была отдушина, когда она могла на время отключиться от повседневных житейских забот.

За ней пытался ухаживать какой-то интеллигентный еврей, старше нее лет на десять, предлагал ей, что называется, руку и сердце. Но Ева отказала ему.

Ее тайным избранником был другой – Яша Симкин. Летом 1941 года он приезжал в Мстиславль к своей сестре, Евиной подруге, и тогда они познакомились. Но затем в водовороте войны они потеряли друг друга. Этой больной для Евы темы я никогда не касался.