Анри Коломон - Ах, покойный месьё де Жонзак! Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази»

• Название: Ах, покойный месьё де Жонзак! Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази»
• Автор: Анри Коломон
• Жанр: Историческая проза

Франция (или вообще Европа) начала 18-го века в сельской своей местности с выездами, необходимыми по затягивающим делам в город. Поместья и ещё остатки от феодальных времён с их отношениями силовыми. Замки, которые как любой дом – должны были продолжать являть из себя крепость. Отношения меж людьми все те же, знакомые: в борьбе за деньги и их заменяющее люди готовы гибнуть за металл и идти на всяческие преступления.

---

Посередине двора проходила широкая серая полоса, как продолжение дороги, вымощенная каменными квадратами до самых мраморных ступеней, в отличие от брусчатки двора не только подметаемых каждый день, но и мывшихся до бела.

За мраморными ступенями, за парадным подъездом шел холл, или по французски – будуар, выделанный в типичном стиле для обстановки эпохи Людовика XIV.

Далее шли одна за другой две большие залы, с очень высоким потолком и одинаковыми люстрами. Назывались залы: «передний» и «задний», и кроме того по разным от них сторонам расходилось двенадцать комнат, расположенных по высоте этих зал на двух этажах. Кухня и столовая располагались на первом этаже между двумя этими залами с выходом на улицу к летней кухне с местом для рубки мяса, а так же погребом, где кухарки все время как на них не посмотришь, возились по своим делам с продуктами, овощами и фруктами, мыли посуду и вообще занимались всеми черновыми работами, только там, скрытые перегородками.

Бертон – старый искусный повар не допускал чтобы на кухне, святом для него месте, водилась грязь, неизменная спутница таких работ. На кухне, содержащейся в исключительной чистоте Бертон занимался исключительно приготовлением и раскладыванием, куда входили только для того, чтобы взять поднос или что другое, и отнести господам в переднюю залу, где они часто за общим столом изволили обедать с замковой челядью.

А в остальное время что передняя, что задняя залы были всегда пусты. В основном, кроме хозяев и приближенных, пользовались обходной галереей по правую сторону от зал, выходящей рядом с главным входом на три мраморные ступеньки, в древнегреческом стиле, что вместе с двумя колоннами, образующими побочный выход придавало фасаду некоторое сходство с храмом.

Мрамором была облицована большая часть внутренних интерьеров замка, а так же и весь пол. Вообще барон любил этот материал и траты на него вместе с дорогими коврами отрывали на себя значительную часть доходов, но зато и внутри замка было как во дворцах высшей знати. Особой гордостью замка была задняя зала, предназначенная для отдыха, имевшая библиотеку. Там господин д’Обюссон любил принимать гостей, проводя с ними целые вечера. Соответственно и отделана она была как картинка. Самая дорогая мебель, картины, самые лучшие и ценные ковры на стенах и на мраморном полу, что очень между собой гармонировало. Барон д’Обюссон ковры не только просто покупал, но и собирал. Так самый старый считался ковер XII века, но аббат Витербо уверял, что пара персидских ковров намного старее, и если разгадать орнамент, чем он любил заниматься, то можно будет определить на сколько веков они старее, так он был уверен в их древности.

Если собирательство ковров было прихотью, а покупка лучших сортов каррарского и дьепского мрамора, и последующая им облицовка чего-либо просто увлечение, приятно улучшающая интерьер, то приобретение ценных и хороших книг, и пополнение ими библиотеки – было просто страстью, коей способствовал ученый итальянский аббат, сам будучи библиофилом и учителем.

Должность библиотекаря восьмитысячного собрания ему была приятна даже больше, чем духовная, быть наставником единственного сына барона и баронессы, ныне восемнадцатилетнего и собиравшегося учиться в университете города Тура.

За эти две должности и за третью – управителя поместья, преподобный отче получал пол тысячи ливров в год и пользовался столом, за которым всегда был разговорчивым.

И вообще аббат Витербо был приятным и сживчивым человеком, о чем свидетельствовало и то, что за несколько лет пребывания в замке и управления поместьем между ним и кем-либо не возникало никаких мало-мальски серьезных ссор за исключением как с Франсуа, но отношения между учителем и учеником – особая область взаимоотношений.

Имея низкий рост и плотно упитанную фигуру, как и подобает священникам, он всем этим подходил к своему сану, чего никак нельзя сказать о духовной деятельности, которой хватало только на вечернюю «Аве Мария» и утреннюю «Отче наш».

Каков наставник, таков и ученик, имевший ввиду эти две молитвы, да и еще пожалуй запомнивший где-то «Богородицу». Но и сказать о нем как о слабоверующем тоже было нельзя. Он относился к людям неприметно легкого верования, никогда не возносившийся к Богу ни помыслами, ни мольбами, как впрочем и проклятиями. Он верил лишь в свою судьбу, о чем свидетельствовал и его девиз: «Судьбе не раз шепну – merci beaucoup».

А по сему при поступлении в университет, благодаря образованию, которое ему дал аббат Витербо, выбирать не пришлось – на факультет естественных наук.

Однако он вовсе не собирался посвящать свою жизнь наукам, так же как и не думал чему вообще посвящать себя, ведь подобные раздумия среди аристократов его возраста считаются недостойными и глупыми.

В отличие от него самого, его родители за него уже определили ему судьбу.

Барон д’Обюссон как участник войны за Мантуанское наследство, не терял надежд, что его сын выберет служивую стезю. В Туре он нанял ему самых искусных учителей фехтования, познакомил со своими старинными друзьями по оружию, дослужившихся до высоких званий и Франсуа часто наведывался в их части.

Мать же довольная тем, что сын будет учится, а не служить, и чего доброго не воюет, твердо была уверена, что и дальше будет так же продолжаться.

Если в определении судьбы их сына взгляды расходились, то аббат Витербо убедил их в том, что для него нужно скопить денег; урезать траты настолько, чтобы вообще не тратить ни на что лишнее, тем более в неурожайный год.

В этом году по подсчетам аббата доходы должны были составить примерно двенадцать тысяч, если конечно цены не поднимутся. Размышления об этом вызывали у барона воспоминания: как он из года в год расходовал как истинный дворянин без оглядки, что сейчас его очень огорчало что, не может обеспечить сына состоянием даже в пол сотни тысяч.

Впрочем д’Обюссону – младшему, не так уж еще много лет, чтобы что-то иметь, а кое-какая сумма для него все же имелась, вложенная в нотариальную контору мэтра Марсена, в Париже, имя которого он с трудом вспомнил и нужно было долго копаться в архиве, заваленном разными бумажками, чтобы найти расписку. Дабы убедиться, правильно ли он вспомнил, да еще долго потом подсчитывать сколько за все эти годы набежало по процентам.

А вообще барон д’Обюссон был дворянин средней руки и его сыну предвиделось безбедное существование. Как будто что-то имелось за душой и у деда Франсуа, тихо проживавшего вместе с ними и со своей дочерью, его теткой.

Такими заботами жило семейство в году 1705 от Рождества Христова, спокойной и размеренной, как метко определяется одним словом – провинциальной жизнью, за многие времена мало чем изменяющейся.

И конечно же вечером день завершали в задней зале, собираясь вокруг стола за чашкой чая, когда можно хорошенько обсудить дела и вообще побеседовать за игрой в карты или лото; если лото – то «кричащим» был обычно аббат Витербо, даже в такое затруднительное из-за игры время, умудряющийся что-то рассказать, так вот и в этот вечер, так круто прервавший их спокойную размеренную жизнь… аббат Витербо рассказал или почти уже рассказал версальскую сплетню или даже анекдот, как к ним подошел Бертон и с извинениями прервав разговор, сообщил:

– Приехал какой-то господин, имя отказался назвать, просит принять.

– Проси. – сказал ему сразу же оживившийся барон, обрадовавшийся, что к нему хоть у кого-то нашлось дело.

Бертон вышел и через некоторое время вернулся вместе с Рено, сразу же обратившем на себя пристальное внимание. Что могло быть у этого человека… подошедшего к ним ближе, с усталым видом, лениво поклонившийся им в легком движении и очень серьезно глядящим на них в глаза каждому?

Прервал воцарившуюся на минуту тишину, тепло поприветствовавший гостя и пригласивший к столу, садиться, аббат Витербо.

Рено вместо этого подошел к столу, чтобы выложить из-за пояса пакет прямо на карточки лото перед бароном.

– Не спешите вскрывать, это не письмо.

– А что же здесь?

– Завещание месье Жоффруа де Жонзака.

– Но ведь я не нотариус, чтобы хранить чужие документы, – добродушно сказал барон д’Обюссон, которому произнесенное имя ни о чем не говорило.

– Вы его наследник.

Произнесенное произвело на окружающих сильное впечатление, вызвавшее среди них заметное оживление. Даже барон и тот стал как будто что-то припоминать…

– Тогда позвольте узнать, почему господин Жоффруа де Жонзак решил передать этот документ мне? Почему не передал на хранение своему нотариусу? – излишне спросил барон д’Обюссон, стараясь не подать вида своей радости.