Евгений Катков - Две повести и рассказ. Вдумчивая проза

• Название: Две повести и рассказ. Вдумчивая проза
• Автор: Евгений Катков
• Жанр: Русское современное

Повесть «Витя» – история самоубийства студента-медика в последние советские годы и довольно жесткие размышления о смысле жизни. В «Письмах» – перестроечный дневник молодого русского католика. «Воды» – небольшой мальчишеский рассказ.

---

Первое время мы старались выполнять наказ мамы Игоря. В семь-восемь утра, после бодрящей прогулки до общежитской столовой стремительно поглощали пятидесятикопеечный завтрак, – крохотные биточки с гречкой, подсыхающий шлепок манной каши или полстакана сметаны, чай, пять-шесть кусков хлеба, – приветствовали на остановке знакомых ребят из общежития, оживлённо ехали «в школу». Возвращались порознь, обычно, уже в темноте. Я нырял в метро на кольцевую линию, взлетал по ступенькам перехода на «Октябрьской», топотал по эскалатору, уверенно заворачивал налево на платформу, чётко располагаясь против первых дверей первого вагона. Читать уже не мог, прислонялся куда-нибудь, либо непринуждённо балансировал с портфелем в обнимку, производя свои тихие наблюдения над населением столицы. «Дома» выгружал увесистые книги, тетради, хлеб, молоко, или ещё какой незатейливый ужин, занимавший от силы пятнадцать минут. Вытягивался на полчасика на диване, затем решительно подвигался к столу, сидел часов до одиннадцати, пока не замечал, что начинаю бессмысленно «ездить» по одним и тем же фразам, необратимо засыпая над книгой.

Игорь приходил в обычном лёгком поту. Срывал, разбрасывал одежду, по возможности лез в душ, съедал свою дешевую колбасу либо сардину в масле, потреблял все мои продуктовые остатки, бросался на диван и лежал с закрытыми глазами часа полтора-два. Потом шевелился, надевал очки, слабым голосом просил «кинуть в него» каким-нибудь Шмальгаузеном («Сравнительная анатомия беспозвоночных») или Синельниковым («Атлас по анатомии человека»). Принимался считать заданные страницы, ругая почём зря «охреневших» преподавателей, издеваясь в слове и в смысле над их фамилиями, именами и отчествами. Стеная и матерясь, громоздился, наконец, за стол, скандально разворачивал к себе лампу. Понемногу включался в работу, «раздухарившись», сидел до полуночи в нервической краске на лице и шее, не в силах потом успокоиться и заснуть. Заслышав, как я принимаюсь торжествующе хлопать книгами, потягиваться, трещать костями, завистливо старался отравить жизнь ближнему.

– Шура-презерватив, ты куда собрался? А ну, отвечай: как выглядят антеридии и архегонии кукушкина льна? А? Где? Не слышу!

– Как многократно усохшие твои яйца, невежа…

– Шурик, слетай на кухню. Чикни у Шуры кусок хлеба… Жрать хочу, как собака!

– Иди на фиг! Мой хлеб сожрал весь… Сам чего не сходишь?

– Шура, мне нельзя. Я занимаюсь… Шура, ну сходи, будь человеком…

И потом, когда я уже заворачивался в одеяло, истерическим шёпотом:

– Сходи за хлебом, еврей!

С этим «Шуриным» прозвищем забавная вышла история. Александра Васильевна, опасаясь разведения тараканов, настойчиво просила нас не держать продукты в комнате. В кухонном шкафчике специально освободила нам полку. Однажды, мы в складчину закупили заварку, сахар, хлеб, масло на несколько дней. Утром пили чай, веселились, украшая пачку сахара хохмическими надписями: «Шура, не жрите сахар, когда Вы взволнованы, – жуйте полотенце!» «Шура, вам нельзя есть столько сахару, – положите кусок на место. У меня все ходы сосчитаны» «Ну, вот, теперь у тебя все слипнется!» (Это на обороте крышки). Ну и так далее…

Вечером с хозяйкой была истерика.

– Ваня! Я к тебе с Игорем всегда как родному сыну, а вы как обо мне подумали.… Да неужели, когда, я у вас взяла кусок сахара?

Мне стоило больших трудов убедить её, что мы, собственно, пошутили, что так для смеху называем друг друга «Шурами»… «А почему?» А Ильфа и Петрова она не читала, – поди, – объясни!

В сессию мы толклись в нашей комнате 10 – 12 часов как заключенные. Лежали, сидели, прохаживались вдоль дивана по очереди. Игорь восседал на стуле на корточках в позе орла, облегчая седалищные кости. Я с той же целью подпихивал под себя ладони, сутулился над столом. Пустые молочные пакеты, банки от консервов, комки бумаги просто швыряли в угол, где под кучей мусора захоронялось ведро. Пыли накапливали столько, что оставляли следы в коридоре. «Шура» ворчала, роптала, затем, улучив момент в наше отсутствие, выгребала всё это безобразие, наводила блистающую чистоту и переставала здороваться. Пристыженные, мы несколько дней демонстративно мели и тёрли пол, угоднически обращались к ней с какими-нибудь словами. Игорь угощал последней сушёной дыней, – предпринимал этакий «ход конём». Обстоятельства, бывали разные. В сессию нам задержали стипендию. Помню, мы проедали последний рубль, дожидаясь почтового перевода от моих родителей. В магазине по-братски разделили мелочь, и каждый обдуманно сделал закупки. Вернувшись, Игорь вскипятил чайник, сгрёб в сторону книги, бумаги, развернул пачку свежей творожной массы с изюмом. Приступил к ней, орудуя столовой ложкой, уложился где-нибудь в три приёма. За это время я проглотил большую часть батона хлеба, обильно запивая его кефиром из стеклянной бутылки.

– Если бы Вы знали, Шура, из чего этот кефир делают, вы бы не стали его есть, отвечаю.

– Хороша масса, а её уже нет! – выдал я патетически, жуя с полным ртом.

Шура закончил облизывать ложку и уставился на меня злыми глазами.

– Берут, короче, всякие грязные тряпки, носки бросают в большой чан с молоком, плюют, чтобы лучше проходил процесс брожения…

– Поговори, поговори…

Я приподнял бутылку, тряхнул её, покушаясь на последнюю четверть.

– Оставь кефирчику! – взвыл Шура, бросаясь ко мне. Стукнув по зубам, вырвал бутылку, опрокинув, стал пожирать остатки, трясти над своею разинутою пастью.

– А- а, еврей! – сказал я, покладисто, вытирая руки.

Подобный режим, конечно, не проходил без последствий. Игорь крепко болел. Вообще, после сессии несколько наших студентов оказались пациентами кафедры психиатрии, другие заработали различные внутренние болезни, кое-кто догонял учёбу с новым курсом, пропустив год в академическом отпуске. Помню Витю усердным студентом в постоянном светлом клетчатом пиджаке и тёмных брюках. На занятиях он надевал очки в металлической оправе, старательно нескладно отвечал на вопросы преподавателей. Экзамены сдал с тройкой, получил тяжёлый гастрит, пил потом по часам молоко из бутылочки с булочкой на лекциях. Давал глотнуть. Сергей, кстати, тоже провёл первые каникулы в больнице с открывшейся язвой duodenum1. При такой нагрузке, понятно, мы не сразу сдружились в группе. Стояли вместе на переменках, обедали в столовой комбината «Красная Роза», – «дёшево и сердито» – ходили вместе к метро после занятий. В сессию выживали индивидуально, каникулы проводили с родителями. И, тем не менее, это была сладкая каторга, полная смысла, великих надежд, глубокого удовлетворения, испытанною своею способностью учиться. Сдали зимой последний экзамен, и поехали на Арбат, остановились в «Метелице», где, выложив горкой зачётки на стол, втроем, пили «Шампанское» на голодный желудок без закуски достойно и разорительно.

В следующем семестре я почувствовал себя поувереннее. Родители, счастливые моими успехами, преподнесли в подарок среднего качества венгерские джинсы, в которых я уже совсем «был похож на человека» и решил «соблюдать субботу». То есть, накануне выходных ехал «к Шуре», забрасывал портфель и отправлялся, куда глаза глядят, – в кино, гулять по городу или садился в троллейбус к окошку и ехал весь маршрут, перекусывал где-нибудь по дороге. Игорь предпочитал остаться дома, помыться-постираться, разобрать неторопливо записи, быть может, накропать какие-то строчки. При случае я также отдыхал от него, слушал транзистор, подшивал носки, просто бездельничал с удовольствием. Весной по погоде мы выходили вместе прогуляться в зону отдыха, либо к общежитию. Событиями студенческой жизни были концерты популярных тогда «Високосников», «Машинистов», «Арсенальщиков»2. О них я буду еще говорить ниже.

Запомнился факультетский чемпионат по мини-футболу. Принимали участие все курсы, выставляли команду преподаватели. У нас Витя вратарствовал, я с Ромой Протченковым его прикрывал в защите, Ахмед Аримов «мотал» полкоманды противника, бросался в свалку у ворот, неизменно «залеплял», либо «пропихивал» мяч, что, впрочем, не спасло его в дальнейшем от отчисления. Мы выступили удачно, получили призы. Кушали с девчонками торты с пивом…

Весна 1975 года вышла необычайно ранняя. В феврале по морозцу на солнышке весело забарабанила капель, в марте мы скинули верхнюю одежду, а май подошел совсем зелёный. В сессию была полная жара. Окно нашей комнаты открывалось настежь. Утром Игорь в «семейных» трусах садился на корточки на подоконник, блаженно обращал близорукое лицо к солнцу, поворачивал голову, совершал какие-то спортивные мероприятия руками, – забавнейшая фигура в окне второго этажа над чахлым палисадничком.

– Шура, вы только посмотрите какая женщина! Красавица!… О – у! Пардон, мадам.… Никакой возможности заниматься науками.