Лазарь Соколовский - Подмалевки

• Название: Подмалевки
• Автор: Лазарь Соколовский
• Жанр: Поэзия

Вливаясь в общий поток искусства, каждый художник пытается передать свое видение развернувшейся перед ним панорамы мира. Но как бы он ни старался, цельной картины не получается, так… как бы случайные подмалевки, в которых, однако, иногда прорезываются и какой-то смысл, и какие-то наметки дальнейших путей. Вероятно, это и есть то, что автор хотел бы донести до читателя, если он остановится перед несовершенными набросками без привычной суеты и спешки.

---

Весенний звездопад

Соблазн заиграться настолько велик —
еще бы, такая приманка! —
и зуд перемен, поддаваясь на крик,
смутил и тебя спозаранку.

Весна захлебнулась ли – птичьих рулад
уже не вмещаешь с рассветом,
а тут еще пробный смурной звездопад
сезонные валит приметы.

Довольно, бездельник, пора подвести
итоги дерзаний несмелых,
где взял, что искусство уже не в чести —
а кто там гремит оголтело

из ближних кустов! Ни концов, ни начал —
залетный поток несмышленый,
как будто хозяин какой распихал
всю тварь по абсурдным вагонам

состава, где валится принцип игры,
что был за творенье расчислен.
Бессмысленный хаос рождает миры —
а что, коль не так он бессмыслен?
Молись ли, бунтуй – а природа свое
возьмет, не нуждаясь в оценке
твоей или чьей-то. Мы ладим раек —
она разрывает плаценту,

хоть даром бери: изобилия рог
откликнулся маем лукаво —
и сыплются гроздья бессмысленных строк,
где буйствуют птицы и травы.

Вали, звездопад! Бесшабашность – удел
не ждущих размеренных сроков,
и взмыленный хаос разбить захотел
унылую праведность рока.

Наверно, и ты б бескорыстно раздал
весь дар… кабы мы были в праве.
Но где-то твоя полыхает звезда,
что тоже зачем-то оставил…

В дороге

Май на подходе. Радужные нити
уже покрыли вновь каркас древес,
уставших ждать его, зеленым пухом.
До синевы небес голубизна
сгустилась. Лишь живительная лава
на землю полилась, тотчас бутоны
всех мыслимых цветов, прорвавши тьму,
одним порывом развернулись к свету,
возжаждавши с приливом плоти воли,
и трепетно раскрыли естество,
таимое от глаз чужих, покуда
в них не пробьется вновь иная плоть,
чтоб предъявить права на продолженье.

Заманит ли опять круговорот
обманщицы-природы летописца
в мечту или скорей в ее игру,
что оба Главных сверху нам швыряют —
в «начнем сначала»? Как соблазн велик —
вслед за весною!.. Если позабыть
об осени, ей противоположной.
И все же – да. Десятков семь с лихвой
судьба несла по этой карусели
то вскачь, то притормаживая ход,
а то и вообще пытаясь сбросить,
чтобы не слишком многое пытал
узнать, что не положено до срока
наивно заигравшимся слепцам,
решившим, вроде, мудро: стань над схваткой
того, что быть могло бы, с тем, что есть.

Она права, но не принять соблазна
не духа не достанет даже – сил!
Разумная отрава скептицизма
тут не удержит – тщусь еще разок
в хвост поезда взобраться на подножку.
Иначе кто меня, как черта, гнал
вслед за грозой по мокрому хайвэю
в спокойном, я-то думал, «Малибу»,
что, будто конь, на мост, ополоумев,
влетел – и на дыбы! Куда! – на нас
вдруг сверху радуга, как перст, прямая —
Сатурна гневный перпендикуляр,
не мягкой что дугой срастался с телом
на запад отходящих туч, уже,
казалось бы, пролившихся потоком
неровных строк на свежую траву,
что впитывала жадно эту влагу.

Как мысль вошла, мол, кончилось искусство,
наш век свернул в иную ипостась,
где для творца какие-то задворки
в теряющем сознание миру?
С чего я взял, что рушатся основы
не нами обозначенных начал,
а, значит, и концов?.. По косогорам,
как зеркальца, свои взметнули солнца
тромбоны одуванчиков. Орган
воздушных сосен справа выводил
классический порыв токкаты Баха,
оческом грома вторя небесам.
А саксофон – лохматый ельник слева —
оттягивал полоску горизонта
к стыдливо розовевшему закату
за кромкой отплясавших джигу туч.
Все это был один шальной оркестр,
плевавший на различье инструментов,
что критиков повергло бы в экстаз.

Искусство – отражение искусства,
что много выше, глубже, шире и
ворчливому сознанью неподвластно.
Немногим – память о былом, что бьет,
когда изменят ей, возвратным светом.
Очнись, безумец! Пять минут назад
ты тоже мчался, с жадностью глотая
осколки преходящей красоты
разверзшейся стихии, и в салоне
ей в унисон Чайковский душу рвал.
Конец искусства как конец дыханья.
Пусть ты не бог – спеши природе вслед,
пока в блокноте есть листков с десяток,
тобою не замаранных еще
в тоске, чтоб оправдаться до июня.

И что же – вот: пишу в аэропорте,
где ждать из дальней родины жену.

У черты

Вы снова здесь, изменчивые тени…

Гете «Фауст»

Настало: занавес почти
готов сорваться, там, за сценой,
стучиться кто-то… Ты в ночи
не спишь и холодеют вены.

Бежать от старости смешно,
как ныть о молодости глупо,
единственно – фальшивых нот
как будто меньше, слишком хрупок

сухой остаток: завтра – свет,
глубокий сумрак – послезавтра,
прищелкнуть пальцами в обед
еще не значит сесть за завтрак

в день следующий. Но пока
мысль жадная опоры ищет
в безбрежье щедром языка —
ты жив, пришлец, и, значит, пища

духовная опять нужна
не телу бренному – сознанью,
как ни горька, ни солона.
И позднее сольется с ранним

в одной цепочке временной,
пусть тем сходить, а те в начале
пути. Но что там, за чертой
отпущенной, в какие дали

вихрь унесет? в какой раек
наивной басенки старинной,
где бытие – небытие,
а из частиц – одни нейтрино?

Кого здесь спросишь, что кому
назначено – пустая тьма лишь?
Не достучаться к Самому,
что молишься и что скандалишь.

Поверить астрономам, но
их инструмент – всего-то лупа,
а старость… право же, смешно.
Вот молодость… да тоже глупо.

Осталось разве ублажать
остаток трезвый поздним рвеньем.
Как Фауст, ты не все сказать
успел, еще хотя б мгновенье…

Несутся опрометью дни —
как Маргарита поседела!
Повремени, повремени,
душа, не сдавшаяся телу,
ты снова корчишься строкой,
готовясь вдаль с сумой заплечной.
Нам только грезится покой —
какой покой, когда он вечный…

Где старость бьется пред дверьми,
где юность тщится пасть за други,
простор осмысленный, прими
хоть эти жалкие потуги

каких-то слов, каких-то дел —
мы суетимся, будто живы
в веках… И я не все успел,
как и соспутник мой строптивый,

кому сквозь ночь уже видней
посланник, что за нами выслан.
Но есть еще остаток дней
для сопряженья с высшим смыслом.

После того…

1. Она

Опять весна… но выдержать ли нам
такое обновление природы,
когда эпохи рвет напополам —
на до и после празднеств и исхода.

Все повторялось. Так недавно Пан
со вздохом – вздрогнул Рим! – исчез куда-то.
Как будто кто качал – валил туман,
и людям становилось тесновато

в привычных стенах, будто их сдвигал
возвратный вихрь, рвущийся с Голгофы,
не знавший, на кого обрушить вал
последних слов, еще не сбитых в строфы:

«Отец, ты где?» Чуть больше десяти
учеников. Куда им против силы
толпы? Шептать лишь: «Сможешь, мать, прости,
не сберегли…» И что ж, она простила?
Да, Он учил прощать, но каково
ей, женщине!.. Куда ей до пророков,
до книжников. Был сын – и нет его,
другие есть… Что ж ей так одиноко?

Поодаль слушать ли, припасть к плечу,
когда один грустил, друзей нет рядом…
Одиннадцать пришли. Я промолчу.
Я все им отдала. Чего же надо

еще? Чтоб с ними я пошла к толпе
надежду дать здоровым, утешенье
калекам и недужным? Как пропел
петух три раза – хоть сопротивленье

какое… Петр, наш камень, наш храбрец!
Иаков, Иоанн, что ближе прочих…
и где же он, духовный ваш отец —
все разбежались после первой ночи!

А перед тем, как в день последний свой
на воле он молился: «Как же рано…» —
повязаны порукой круговой,
вы спали под оливой Гефсимана!

Валить на Кариотина… смешно…
Фома, Андрей, Филипп – вы разве чище,
когда затем был хлеб, лилось вино…
Вся плоть Его теперь пойдет на пищу?
Вы разбредетесь по миру нести
Его уроки – что от воли вашей
останется? От главных десяти
не отойти – итог не станет страшен,

коль рвенья чересчур, без берегов —
свое вбить, отвергая и достойных?
Он звал к добру, велел прощать врагов —
вдруг именем Его зажгутся войны?

Как смертный знал: всему положен срок —
а что, как долг его переосоздан?
Он шел к любви земной – зачем же бог
далекий, как блуждающие звезды?

Соратники… некрепки вы… просчет,
что так легко решать Его задачи.
Достанет духа вам, Матфей, Зилот,
иль кто-то новый все переиначит?

Варфоломей и два еще на «и»,
повторные Иаков и Иуда,
спешить вам на восток, кресты свои
тащить не за дела Его – за чудо,

которое с приставкой гробовой
к Нему прилепят лихо, и поди ты!
Пройдут века, и сказочкой такой
умело оболванивать левитам
доверчивую паству. Родовых
кровей своих предать я не готова.
Простила б я, пусть мертв, спасете ль вы
хоть капельку Его живого Слова?

Опять весна… Я не скажу вам «нет»,
все впереди еще, покажет осень,
что стоите. Мы все идем вослед
Учителям, а вот куда нас сносит…

2. Они