Александр Ласкин - Петербургские тени

• Название: Петербургские тени
• Автор: Александр Ласкин
• Жанр: Визуальные искусства

Петербургский писатель и ученый Александр Ласкин предлагает свой взгляд на Петербург-Ленинград двадцатого столетия – история (в том числе, и история культуры) прошлого века открывается ему через судьбу казалась бы рядовой петербурженки Зои Борисовны Томашевской (1922–2010). Ее биография буквально переполнена удивительными событиями. Это была необычайно насыщенная жизнь – впрочем, какой еще может быть жизнь рядом с Ахматовой, Зощенко и Бродским?

---

Что такое, к примеру, сострадание? Примерный смысл, конечно, понятен, но сравнить свои ощущения не с чем.

Первым о таких метаморфозах узнает филолог. Открывает словарь русского языка, и сразу видит, что осталось важным, а что уже нет.

Именно с этим был связан интерес Бориса Викторовича к академическому Словарю русского языка. Каждый вышедший том сообщал о необратимых переменах.

Когда почтальон принес двадцать третий том, он сразу поинтересовался «состраданием». Да, так и есть. Это слово значилось как «устаревшее».

За долгие годы Томашевский привык, что ученые думают одно, а пишут другое, но в данном случае выходило что-то вроде проговорки.

Собеседница

Вот почему ее так ценили самые разные люди. Все же редко встретишь человека, у которого есть все, что уже не нужно другим.

Как говорила чудесная актриса? «Наше искусство – дым». Зоя Борисовна тоже могла сказать так. Многие десятилетия она только и делала, что старалась скрасить современникам жизнь.

Когда что-то надо, то это к ней. Причем по самым разным поводам. Даже когда она слушала стихи, это выходило у нее замечательно.

Не только обрадуется чужому произведению, но сразу запомнит. Включит в копилку памяти и уже никогда не забудет.

Как-то Ахматова чуть не с укором сказала: «Читать при Зое один раз – это слишком много».

А разве можно пропустить? Все же одна жизнь с этими текстами, а совсем другая без них.

Не только Ахматовой и Пастернаку были нужны эти ее качества, но и Шостакович их оценил по достоинству.

Однажды сказал после концерта: «Вы так слушали!», будто слушать музыку – это почти то же, что ее исполнять.

О чайниках и пирогах

Зоя Борисовна выступала не только в пассивной роли свидетеля. Случалось и ей что-то предложить.

Это только кажется, что если жестикуляцией поэт не уступает патрицию, то свои проблемы он может решить сам.

Сложнейшие преграды Ахматова преодолевала легко, но иногда едва не впадала в панику. Требовала все бросить – и ехать к ней ставить чайник.

После звонка Анны Андреевны Томашевская сразу начинала собираться. Тут ведь не только в чае дело, а в том, что поэту не с кем трапезу разделить.

Она и Зощенко смогла порадовать. В поздние годы он ел помалу, а ее яблочный пирог проглотил целиком.

И пяти минут не прошло, а на тарелке ничего нет. Она даже вслух выразила удивление столь кардинальным решением проблемы.

– Вот это да! А говорят, будто вы ничего не едите.

Михаил Михайлович не подхватил шутливого тона и печально сказал:

– Дело в том, что Верочка ничего не умеет делать. Только чай заваривает. И то только в своей чашке.

Следовательно, пирог Зои Борисовны – нечто большее, чем пирог. Чтобы все получилось так, как она задумала, мало одних кулинарных способностей.

Когда-нибудь напишут историю читателей. Будет она, конечно, потолще, чем история литературы.

В одном из томов найдется место и Зое Борисовне. Здесь будут с благодарностью отмечены все поставленные ею чайники и приготовленные пироги.

Вообще-то миссия у нее не очень определенная. Читатель-советчик-врач. Трудно сказать, какое слово в этой триаде важнее.

Разговоры

Бывает, типографский шрифт не спасает от забвения, а какое-то одно устное высказывание остается навсегда.

Случались в ее жизни разговоры, которые ничем не уступают стихам. Потом она вспоминала некоторые фразы и твердила их как поэтические строчки.

Ведь авторы-то какие! Зощенко, Ахматова, Заболоцкий… К уже существующим собраниям сочинений можно добавить еще не один том.

Все эти реплики, когда-то неосторожно оброненные авторами, долгое время существовали на правах рукописи.

А что за права у рукописи? Практически никаких. Одна надежда на то, что кто-то их сохранит.

Вот она и хранит. Причем не только контур, но такие подробности, которые вообще не должны уберечься.

Это тоже воспитание. Все-таки дочь самого знаменитого заведующего рукописным отделом Пушкинского дома.

С точки зрения ее отца, произведение как здание. Венчает его беловик, но ему предшествуют многочисленные варианты.

Борис Викторович как никто знал цену опискам, зачеркиваниям и вставкам. Умел представить стихи и прозу как долгий процесс.

«Все классические писатели, – писал Томашевский в работе «Писатель и книга», – были когда-то современными писателями; будем думать, что кое-кто из современных нам писателей станет классиком».

Зоя Борисовна тоже живет с таким ощущением. Даже не ощущением, уверенностью. С юных лет у нее не было сомнений, что она напрямую общается с историей литературы.

Порой ее жизнь обретала нехорошее направление – и вдруг неожиданная встреча. Если случилась такая удача, то еще не все потеряно.

Помните мандельштамовскую «спичку серную»? Так вот ей хватало разговора. К тому же тепла от него больше: вспомнил через годы, и на душе сразу светло.

Точность

Арсений Тарковский как-то сказал, что неточная рифма – моральная категория.

Судя по всему, Зоя Борисовна считает так же, как ее давний знакомый. Всякую ошибку мемуариста она воспринимает как измену.

Об этом свидетельствуют ее пометки на полях этого текста. Много раз она обращалась ко мне со своими комментариями и размышлениями.

Для нее возможна только абсолютная точность. Если говорится, что Ахматова звонила, непременно добавит, что с улицы Красной конницы.

Специально отметит, что Шостаковича встретила в дверях. Определенность мизансцены тут столь же существенна как сам разговор.

Важно и то, что это был не просто концерт, а премьера Четырнадцатой симфонии. По ее выражению, «самого страшного его сочинения».

Слово в одной фразе оказалось лишним. «Вы так замечательно слушали» она исправила на «Вы так слушали!». Подчеркнула, что тут имело место повышение голоса.

Надо упомянуть и о том, что в высказывании Зощенко я пропустил имя «Верочка». Ограничился более нейтральным: «жена».

Она, конечно, меня отчитала. Все же с «Верочкой» появляется толика нежности. Как бы обида на то, что вышло так, а не по-другому.

На одной странице она написала: «Ношу эти слова на сердце». Других драгоценностей у нее действительно нет. У кого-то ордена и медали, а ее коллекция знаков отличия состоит из фраз.

Значит, она вся в наградах. Ведь этого богатства за ее жизнь накопилось великое множество.

Из разговоров. Ирония, шутливость, игра (продолжение)

АЛ: Кто-то думает, что воспитание – это прямые указания. Пойди… Выучи… Сделай… А как было у вас?

ЗТ: Я просто жила в этом доме. Среди людей, для которых доброта, уважение друг к другу, ум и благородство были превыше всего. Это был такой котел… Анна Андреевна, Заболоцкий, Рихтер… Папа с Рихтером играл на рояле в четыре руки. Или у них начинались споры о музыке. Сразу доставались клавиры, вспоминались какие-то музыкальные темы. С Гилельсом таких споров не получилось бы.

АЛ: Это почему же?

ЗТ: Потому что Гилельс был просто музыкант. Конечно, великий. Это признавал даже Рихтер.

АЛ: Человек, замкнутый на музыке.

ЗТ: Во время бесед папы с Андреем Белым или Рихтером я могла только присутствовать. Но в дни семейных торжеств мы с братом из наблюдателей превращались в участников. Конечно, главным лицом был папа. Он распоряжался подарками и приглашением гостей. Особенно тщательно готовился к Новому году. Под его двухметровым письменным столом стояла большая коробка от самого первого нашего пылесоса. Технику папа обожал. У нас раньше чем у всех появились пылесос, холодильник, всякие кофеварки, соковыжималки. Он их покупал не в магазине, а еще на выставке. На коробке его рукой было написано: «Новогодние подарки чадам и домочадцам». Коробка заполнялась на протяжении всего года и в нее никто не смел заглядывать.

АЛ: А какие-нибудь самые замечательные подарки помните?

ЗТ: Все подарки были со значением, сопровождались стишками и песенками. Стол накрывался особым образом. На каждой тарелке – салфетка с приколотым мадригалом и именем адресата. Прежде чем поднять салфетку и обнаружить подарок, надо было прочесть мадригал. Вот, например, посвящение архитектору Игорю Ивановичу Фомину. Сыну, кстати говоря, Ивана Александровича Фомина, которого считают создателем русского неоклассицизма.

Фомин, сын Фомина другого,
везде прославлен, вознесен,
хотя и вопреки Пруткову
не только куры строил он.

Имелось в виду, что Игорь Иванович превосходно умел не только ухаживать за дамами, но и проектировать здания.

Слева направо: Александр Ласкин, Зоя Борисовна Томашевская, Марина Ласкина. 31 декабря 2005 года

АЛ: Еще это отсылка к эпиграмме любимого Борисом Викторовичем Пруткова:

Раз архитектор с птичницей спознался.
И что ж? – в их детище смешались две натуры:
Сын архитектора – он строить покушался,
Потомок птичницы – он строил только «куры».

ЗТ: На тарелке лежал двухметровый рулон: папа наклеил фотографии женщин всех возрастов, вырезанные из газет и журналов. Была тут даже Мамлакат: Сталина с этого снимка папа отстриг, а ее оставил… Игоря Ивановича давно нет, а эта бумажная лента и сейчас на стене в его кабинете… Как-то мой брат Коля и его жена Катя решили не приезжать на Новый год – Катя училась в ГИТИСе и готовилась к экзамену по философии. Потом они все же не выдержали и явились к самому Новому году. Папе пришлось срочно что-то придумывать. Коля получил коробку сигарет с таким комментарием: «Дым столетий, конечно, не табачный дым». Кате совсем не повезло. К салфетке был приколот стишок: