Александр Махнёв - Люди и судьбы (сборник)

• Название: Люди и судьбы (сборник)
• Автор: Александр Махнёв
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-00095-325-9

В книгу автор включил повести и рассказы о простых людях, людях интересной и сложной судьбы, здесь и старшее поколение, прошедшее тяжкие испытания войной, и его современники, и молодёжь. Героев повествований объединяет стремление самим управлять своей судьбой, самим её строить, как бы сложны и противоречивы ни были жизненные обстоятельства.

---

– Хороши хоромы? Это наш банк снимает, командировок много, по гостиницам надоело носиться, и я принял решение квартиру снять. Уютно здесь, по-домашнему, для отдыха обстановка вполне комфортная. Да ладно, садись, рассказывай, столько лет не виделись.

– Нет уж, дорогой, это ты рассказывай. Столько лет не объявлялся, а ведь и найти мог, позвонить, объяснить, что к чему.

Володя нервно вышагивал по комнате. Закурил. Видно было, тяжело ему начинать разговор. Конечно, выскочил, как чёрт из табакерки, из своего «мерседеса», а тут я, и если бы не звёздочка на руке да не мои причитания: «Ларкин ты ли это?» – вряд ли бы мы встретились.

– Ты меня не торопи, давай лучше по маленькой, за встречу.

Прошли в столовую, здесь был накрыт стол. Скромненько накрыт, однако по-мужски изящно и со вкусом: коньяк, лимон, маслины и прочее.

– Видишь, как старался, даже лимон купил. Ну что, за встречу!

Мы выпили, помолчали. Володя вновь стал маятником вышагивать вдоль стола, благо место было. Видимо, легче ему так было. Я молчал.

– Знаешь, тяжело всё вспоминать, сложно возвращаться к пережитому. Я ведь и вас не искал только потому, что памятью своей не хотел возвращаться в прошлое. Страшно, горько и обидно всё вспоминать. Так уж получилось, понимаешь, дважды я умирал. Да, да, именно так, дважды. Казню теперь себя, слаб был, стыдно, спустя годы хорошо понимаю, стыдно, а прошлого уже и не вернёшь…

В тот год как-то всё навалилось, и всё сразу. Сначала кончина отца. Я ведь все последние дни был с ним. На моих глазах умирал. Мне тогда был двадцать один год. Да, может, чуть больше. Сколько он мне рассказал за эти дни – за все предшествующие годы я столько не слышал от него. Ты же помнишь, молчуном он был. А тут как прорвало. Ладно. Умер батя, похоронили, а тут мать заладила: не могу жить здесь, надо уехать. Оно, может, и надо было бы, ведь в Союзе никого из нашей родни не осталось, в Израиле тётки да дядьки. Звонили, письма писали, официальные запросы направляли. А мне что делать? Ведь лейтенант я, кто меня за рубеж пустит? И вот через год после смерти отца мама и сестрёнка уехали. Одинёшенек я остался. Службе весь отдался, дневал и ночевал в части. Хвалили, обещали даже досрочно старлея присвоить, в должности повысить. Оно вроде всё как и неплохо, но без родных тоска зелёная. Подруги в тот период у меня не было, друзей как-то тоже не заимел, да и не очень-то мои коллеги стремились с еврейчиком корешковать, я это чувствовал. Вы с Женькой уже реже писали. Понимаю, учёба, накануне выпуска не до писем. И вот решил я попробовать к родным перебраться. Сходил к отцу на могилку, попросил его согласия. Понимал, что зря всё это, всё одно отец молчит, но душу, безусловно, облегчил. Написал рапорт по команде, долго над ним корпел, пытался пояснить всё на бумаге. Дурак… Не понимал, что тем самым приговор своей офицерской службе написал, а не рапорт. Комбат в шоке, отматерил, выгнал из кабинета и к командиру полка за советом. Ответ был уже вечером. Рапорт порван, матюгов при этом я наслушался – мама не горюй. Позднее особист начал воспитывать: всё адреса, пароли и явки выпытывал. Понял я, врага народа из меня делают. На следующий день парторг моё заявление о приёме в партию завернул, при этом также не преминул мораль прочесть. Вечером комсомол разобрался, что-то там в идеологии мне приписали и из ВЛКСМ турнули. Вот так за пару дней всё и случилось. Никто не вспомнил, что батарея моя в отличных числится, что в дисциплине нет нам равных, техника в прекрасном состоянии, а вот врагом народа, и лишь по причине просьбы об увольнении, стал мгновенно. Неделю на службе чувствовал себя как под микроскопом. Вроде как прожектор влупили на меня в полную мощь и всё разглядывают, разглядывают. Замполит полка выслушать было попробовал, да и тот в конце беседы воспитывать принялся. Всё, думаю, вышвырнут на улицу, да ещё с волчьим билетом. Пришёл домой, а там пусто. И такая тоска, такая безнадёга напала, мочи нет. Полбутылки водки саданул, музыку в приёмнике погромче сделал – и в петлю.

Очнулся в больнице, лежу в белой палате, на белой кровати, ну всё, думаю, в раю: в аду, наверное, не так чисто и бело. Нет, голоса слышу. Жив! Оказалось, сосед зашёл попросить музыку тише сделать, двери я только на ночь приучен был закрывать. Ты же помнишь, наш дом – это как большая коммуна, всё настежь. Так вот, увидел сосед меня на верёвке, не запаниковал, вынул из петли и скорую вызвал. Очнулся я уже в больнице. Плохо мне, тошнит, мозги расплавлены, не понимаю, что произошло, что случилось…

Через день выписали, прихожу домой, а соседи на меня смотрят как на инопланетянина. Удивляются, мол, ты что здесь делаешь? Ты же вроде как умер. Наверняка и ваши друзья узнали о моей кончине именно в те дни. Из части посыльный прибежал, мол, вызывают вас, товарищ лейтенант, на мандатную комиссию. Всё, думаю, приехали: мандатная комиссия – значит увольнение по статье. Это всё.

Какого хрена, думаю, сосед вытащил из петли, лучше бы я сдох. Слёзы из глаз. Разрыдался. Нет, думаю, надо с этой жизнью кончать, не смогу я больше жить, не смогу. Саша, ты же помнишь, оружием я некогда бредил, разбирался в нём, вырезки собирал. Так вот, у меня кроме вырезок ещё и настоящий немецкий «вальтер» был, и патроны к нему, от отца достался. Батя с войны у себя держал, а перед своей смертью мне передал. Ясно, для благих дел, как память, как талисман передал. Этот пистолет ему на фронте жизнь спасал, и не раз. И вот тут я вторично решился свести счёты с жизнью. В сердце шарахнул, уверен был, что не промахнусь. И вновь загремел в больницу, теперь, правда, надолго. Где-то месяца два в коме лежал. Девчонка, сиделка, меня выхаживала, да так выхаживала, что и втюрилась.

Дело к выписке. Я опять в тоске. Опять в эту проклятую жизнь надо возвращаться. Не хочу, ой как не хочу. А девчонка, санитарочка эта, вроде учуяла моё настроение и предложила к ней в деревню переехать, под Гомелем она жила, километрах в десяти. А у меня абсолютная апатия к жизни, безразличие и полная опустошённость в душе. Будь что будет, переехал. Домой разок съездил, а там опять от меня шарахаются, как от чумного. Что делать? И тут вспомнил я о товарище отца. Василий Захарович известным в городе был человеком, решить мог любой вопрос. А для меня он ещё был и другом отца, меня малышом знал, к матери неравнодушен был. Он, кстати, и помог маме с сестрёнкой в Израиль выехать. Позвонил я дяде Васе, всё рассказал, как было. Василий Захарович взял паузу и через пару недель вызывает на беседу. Предложил решить все вопросы, и с армией, и с переездом. Сначала в Германию, ну а уж затем как получится. Условие только одно было – с квартирой я прощаюсь. Дядя Вася говорит: «Не себе хату беру, дело твоё денег стоит, причём солидных денег». Я, не думая, согласился, заначка у меня была небольшая. Василий Захарович ещё обещал маленько подкинуть, так что на первое время хватило бы, и я дал согласие. В итоге что вышло: в части получили документ, что я умер, на руки мне был выдан новый паспорт и прочие документы, в том числе приглашение посетить ФРГ и виза. Времени оставалось мало, надо было спешить. Теперь меня с родными пенатами ничто не связывало, разве что появившаяся привязанность к санитарке. Всё же в трудную минуту подняла она меня и к жизни вернула, а такое невозможно забыть. Звали девушку Светлана, симпатичная, беленькая такая, умница девчонка. Тяжёлый у меня с ней был разговор, поклялся, что через год выдерну её отсюда, и поверила она мне.

Дальше был перелёт в Бонн, скитания по чужбине. Рассказывать не хочется, слишком всё тоскливо было. Светлане я писал, писал, чуть ли не еженедельно, и ответы получал сначала так же часто, затем всё реже и реже, и примерно спустя полгода Света попросила больше не писать. Влюбилась она и готовилась выйти замуж. Что же, жаль, но что поделаешь, жизнь есть жизнь. Я её, безусловно, понимал, с грустью вспоминал и в душе благодарил за всё доброе, что она мне сделала. После Германии был Израиль. К моменту переезда в Израиль сестрёнка моя вышла замуж за янки и переехала к мужу. Конечно, мама была с ними, так что родных своих я в этот раз не увидел. Жить я устроился в небольшом городке близь Тель-Авива, Бат Ям называется. Здесь, как оказалось, проживало много нашего брата. Были неплохие возможности трудоустройства, и вообще это один из самых приятных городков Израиля, по крайней мере, мне так казалось тогда.

Иврит я немного знал, ещё дома родители обучали. Здоровье было армейское, желания трудиться хоть отбавляй, так что всё сложилось нормально. Обзавёлся семьёй, две девочки у меня, а сейчас уже и четверо внуков. С работой также всё сложилось: сначала грузчиком и экспедитором, бомбил на машине, поднакопив деньжат, создал туристическую компанию. Пахал, как папа Карло, работал и учился, снова работал. Одним словом, своим горбом получил своё нынешнее положение, сейчас вице-президентом банка тружусь. Вот так, если коротко.

Я, честно говоря, такого откровения от друга своего не ожидал. Всё, что Володька сказал сейчас, требовало ещё хорошего осмысления. Да, судьбинушка погоняла его, понятно, а вот по виду не скажешь. Симпатичный седовласый бизнесмен средней руки, так бы и оценил его, встретив внезапно. И барства в нём ни капли, и говорит – сразу чувствуешь, искренне. Более полусотни лет не виделись, а ведь вспомнил, дружище, всё вспомнил, а потому и поделился рассказом о жизни своей.