Мила Менка - Жемчуг покойницы. Сборник рассказов

• Название: Жемчуг покойницы. Сборник рассказов
• Автор: Мила Менка
• Жанр: Триллер

…Однажды Смерть пригласила в гости Любовь, и чтобы та не замерзла в стылом сумраке, решила затопить печку. Печь была такая закопченная и грязная, что Смерти стало неловко. Подумав, она решила выложить её снаружи изящными, цветными изразцами, на которых были бы изображены сценки из жизни людей. Каждый рассказ Милы Менки – это изразец на печи, которую Смерть зажигает во Имя Любви.

---

Не только губернатору не спалось в эту ночь: Мария Райда сидела на крыльце своего дома и неотрывно смотрела на окна, которые вдова, спасаясь от назойливых взглядов, уже успела прикрыть простенькими занавесками. Форточки также были закрыты – хотя во многих домах жители открывали окна и двери настежь, чтобы впустить ночную прохладу.

«Странная она какая-то, – думала Мария. – Имя у неё какое-то нездешнее – Эва… Да и не мог Пейц вот так вот взять и жениться, ни за что не поверю! Надо будет всё-таки зайти к этой самозванке, познакомиться поближе, а там, глядишь, вывести на чистую воду».

…Между тем по дороге двигалась какая-то фигура, и близорукая Мария не сразу, но узнала писаря Панкрата Сиза. Он шёл, медленно ступая, держа спину прямо, высоко подняв голову, отчего борода его, обычно лежавшая на груди, топорщилась вверх. Писарь остановился и, поднявшись на крыльцо Пейца, растворился внутри дома.

«Вот это новость! – сама себе сказала Мария. – Разбудить, что ли, Райду? И зачем это Панкрат пожаловал к вдове в столь поздний час? Здесь дело нечисто…»

Она сидела еще какое-то время, пока веки не стали смыкаться, но писарь так и не вышел от вдовы. Зевнув, Мария встала, потянулась и отправилась почивать с твёрдым намерением обсудить странное поведение писаря завтра на рынке.

Она откинула лёгкое покрывало и легла в постель, ощутив спиной что-то липкое и тёплое. Тонкая рубашка мгновенно намокла, и Мария, завизжав, подскочила, больно стукнувшись головой о полати.

Проснулся Райда и, ругаясь спросонок, потёр глаза. Мария зажгла лучину и поднесла её к разобранной постели. На белой простыне лежал кусок свежего мяса, при ближайшем рассмотрении оказавшийся коровьим языком, пропитавшим кровью саму простынь и перину.

– Матерь Божья! – прошептала Мария.

Райда, поражённый, вскочил и, хлопая белёсыми ресницами, бормотал себе под нос слова молитвы.

– Это всё она! – всплеснула руками Мария. – Я видела, как к ней шёл писарь Сиз. Он до сих пор там! Господи, моя перина! Вот горе-то!

Райда как-то странно посмотрел на жену, молча собрал простынь вместе с окровавленным языком, связал её и выставил получившийся куль за порог, закрыв дверь на засов.

…Утром прибыл Дыбенко, а при нём, как ни странно, живой и невредимый Сиз.

– Стало быть, у вас телка убили? – спросил Самсон Казимирович, с благодарностью принимая от Райды кружку холодного кваса.

– Нет, Ваше благородие, нам подбросили это! – и Мария выставила перед полицейским завязанную кульком простынь.

– Ррр-развяжи! – скомандовал Дыбенко, и она стала судорожно развязывать узел.

Когда узел поддался, перед полицмейстером разложили простынь, но на ней не было ни единого кровавого пятнышка, а вместо давешнего языка лежала большая брюква да несколько штук крупной моркови с ботвой.

Лицо Дыбенко стало наливаться краской, он поднял вверх брови и протянул:

– Тэ-э-экс. Вы что это, господа хорошие, издеваться изволите?! Сиз!

– Да, Вашблагородь! – вытянулся в струнку Панкрат.

– Составляй протокол! У меня полно неотложных дел, а эти мещане имеют наглость занимать моё время всякой чепухой.

Райда и его жена во все глаза смотрели на овощи, разложенные на простыне.

Первой пришла в себя Мария.

– Вот тебе крест! – она осенила себя знамением. – Я не лгу! Это проделка Эвы! Она – ведьма!

Полицмейстер крякнул и посмотрел на Марию, которая с растрёпанными волосами и горящими ненавистью глазами сама напоминала кикимору.

– А ну вас! – он махнул рукой и пошёл к двери, натягивая фуражку: – Пошли, Панкрат.

– А перина-то! – внезапно спохватилась Мария и бросилась в погоню. – Понюхайте мою перину, Ваше благородие! Понюхайте! – схватила она Дыбенко за рукав и потянула обратно в дом.

Но полицмейстер мягко высвободился и, не обращая более на нее никакого внимания, отправился по своим делам. Марии ничего не оставалось, как вернуться ни с чем. Она села на скамью, поджав ноги, и стала мерно раскачиваться, чтобы успокоиться. По впалым щекам текли слёзы обиды.

– Я этого так не оставлю! – она потрясла в воздухе кулаком, и взгляд её, полный злобы, скользнул по окнам дома Пейца, завешанным занавесками из дешёвого ситца – по пятаку за аршин.

«Но как ей удалось пробраться в дом – я же сидела у входа? Не иначе как через дымоход…» – рассуждала она чуть позже, когда слёзы высохли.

Тут дверь отворилась, и на пороге показалась румяная, возбужденная Петра.

– О Мария, сколько новостей! – с порога крикнула она и, поспешив закрыть за собой дверь, сбивчиво начала рассказывать: – У меня, кума, такое горе! Сегодня утром открываю хлев, телка покормить, а там… столько крови, ты и представить себе не можешь… Кто-то ночью зарезал моего телка, вот ведь!

– А что полицмейстер-то наш? – одними губами усмехнулась Мария.

– Самсон Казимирыч-то? Ха! Сказал, что разберётся, составил бумагу и был таков. Поспешал очень – много дел, – махнула рукой Петра.

– Всё ясно! Они заодно! – подняв вверх палец, сказала Мария и рассказала подруге про писаря и про язык, обнаруженный в кровати.

– Так это, наверное, моего телка язык! – запричитала Петра. – Ты скажи мне, ну кому могла прийти в голову подобная мерзость?

Глаза их встретились, после чего обе кумушки посмотрели на дом Пейца. Уже к вечеру все жители города знали, что вдова Йозефа никакая не вдова, а самая что ни на есть ведьма.

Когда Эва появлялась на улице, она тут же становилась предметом всеобщего внимания: женщины в спешке переходили на другую сторону дороги, плевали ей вслед, а мужчины останавливались и провожали её любопытными взглядами. Некоторые из них считали, что брешут бабьи языки – из зависти. К их числу принадлежал и полицмейстер. Его недоумение превратилось в одержимость. Этот немолодой, тучный мужчина, как только видел вдову, совершенно терял голову: в душе у него закипало что-то невыносимо обжигающее – то была смесь обиды и всепоглощающего желания обладать Эвой. Если бы строптивая вдова была обыкновенной женщиной, как первая жена Пейца, София, – несомненно, Дыбенко бы уже нашёл способ удовлетворить свою страсть. Но Эва была очень даже не проста – в её присутствии он чувствовал себя мальчишкой, и её равнодушие распаляло его всё больше.

Наблюдая, как она флиртует с кривым Лукой, подвизавшимся залатать крышу её дома, или улыбается соседу Райде, полицмейстер испытывал приступы настоящего бешенства, и ему стоило невероятных усилий не вмешиваться. Впрочем, главным его соперником был, пожалуй, сам губернатор – тот еще сластолюбец, пообещавший, как было известно Дыбенко, своё покровительство «бедной, милой Эве». Однажды ему самому довелось наблюдать, как разодетый и напомаженный Роман Янович собственной персоной наведался в дом вдовы, неся под мышкой корзину с торчавшей оттуда бутылкой сидра. Самсон Казимирович был готов убить высокопоставленного соперника, но, к его удивлению, Брыльский вышел, не пробыв в гостях и пяти минут. Это обстоятельство наполнило душу полицмейстера неслыханной радостью – весь остаток дня он оставался в прекрасном расположении, напевая себе под нос незамысловатую песенку.

Понимая, что силой ничего не добиться, Дыбенко решил сменить тактику – и придумал игру в тайного поклонника. Используя служебное положение, он заставил цветочницу носить Эве каждый день по свежему букету и делать это по возможности скрытно. Однажды вдове удалось застать девушку в тот момент, когда она оставляла на пороге её дома цветы, но как ни пыталась Эва выяснить, от кого они, цветочница молчала, точно набрав в рот воды. Возможно, вдова и догадывалась, кто её тайный воздыхатель, но вида не подавала и, встречаясь на улице с Дыбенко, здоровалась с ним обычным образом – вежливо, но холодно.

Престарелый Ромео был озадачен таким поведением и решил, что Эва сочла его немощным старцем, неспособным доставить удовольствие женщине.

«Я должен во что бы то ни стало доказать ей, что я… что у меня…» – мерил он шагами казённый кабинет.

– Что это Вы там бормочете, Самсон Казимирыч? – осведомился Панкрат Сиз.

– Цыц! Молчать! – гаркнул на него полицмейстер.

Усы его затопорщились в разные стороны, глаза метали молнии, и был он в точности похож на кота с известного народного лубка.

– Да я чего – ничего… – вжав голову в плечи, пробормотал писарь. – Думал, может, помочь чем надо…

– Слышь, Панкрат! Ты ведь у нас человек ученый! – лицо начальника просветлело. – Стихи сочинять умеешь, поди?

– Да Бог с Вами, Самсон Казимирыч… на то талант надобно иметь.

– Весьма огорчительно! – разочарованно буркнул Дыбенко.

– А Вам, извиняюсь, зачем? – вкрадчиво спросил писарь.

– Да нет, просто так спросил, – отмахнулся полицмейстер.

– Вообще-то, знаете ли, в юности я баловался малость… Барышням нравилось, – сказал писарь, которого разъедало любопытство.