Юрий Лифшиц - И мы. Роман-CD

• Название: И мы. Роман-CD
• Автор: Юрий Лифшиц
• Жанр: Русское современное

Роман Ю. И. Лифшица «И мы» – произведение яркое, талантливое, свежее. В романе имеет место быть хорошо организованная игра между зрителем и читателем, и пронизывающая все произведение авторская ирония, и органически присущая роману интертекстуальность, создающая его емкое культурное пространство. Роман обязательно оставит свой след в отечественной прозе начала XXI века. В оформлении обложки использована картина нидерландского живописца Питера Брейгеля Старшего (1525—1569) «Вавилонская башня».

---

Трек 10 ИНКУБАТОР 4:42

Трек 11 ЧТО УДИВИТЕЛЬНО 7:49

Трек 12 ТЫ БЫЛА 7:08

Трек 13 СОЖЖЕННАЯ РУКОПИСЬ 2:26

Трек 14 САМОЕ ТРУДНОЕ 6:22

Бонус: Трек 15 МАЛО МНЕ 7:06

Общее время звучания 82:45

Если уж Дарвины произошли от обезьян, обезьяны – от людей, а люди – от Дарвинов…

Трек 01

– Я ухожу, —

сказала Поулина.

– На рынок? – без отрыва от монитора поинтересовался Лившиц.

– Насовсем.

– И кто же он?

– Ты его не знаешь.

– Сапожник?

– Его сын.

– Вот дура! На кой тебе он сдался, – глухой, немой, слепой?

– Безрукий и безногий, – вздохнула Поулина и спохватилась: – Сам дурак! – Она машинально паковала вещи. – Я заберу холодильник и телевизор. Ты все равно не смотришь.

– И обхожусь без манны колбасной, – согласился Лившиц, отстукивая на клавиатуре текущий текст. – А как у него с корнеплодом?

– Свинья!

– Как у свиньи?!

– Скотина!

– Свинья или скотина? Либо то, либо другое.

– Либо ты!

– Я? – изумился Лившиц. – Не уходи, Поулина! Восклицательный знак. Мы с тобой еще не исчерпали всех моих ресурсов.

– Я ему нужна.

– Ты нужна всем. Во-первых, мне, твоему родному извергу, во-вторых, а в-третьих…

– Ему нужнее.

– Ну да, он тебя бить будет.

– Я его люблю, – не подумав, возразила Поулина.

И ушла, прихватив холодильник.

Пару недель спустя Лившиц встретил ее на панели: вся в синяках, под глазами круги, она потемнела, осунулась лицом, раздобрела корпусом, зрачки помутневших глаз ширились от счастья.

«Чем это он ее? – завистливо подумал Лившиц. – Какая она красивая стала, вся такая беременная!»

В его редкие сновидения все чаще стал просачиваться сын сапожника. Оседлав корнеплод, он нетопырем порхал над Йорском и сыпал матерными пророчествами.

Сеансы полуночной магии стали достопримечательностью. Йорчане и гости города сходились на Костоломской площади, бесперебойно лузгали подсолнухи и с ностальгическим восторгом комментировали экспрессивные проповеди. Время от времени сборище топорщилось от мегафонного чавканья матострелковой милиции.

Глухонемой обкладывал пространство мозаичными проклятиями. На стену многоэтажной мэрии карабкались альпинисты с электрогитарами. У памятника Тленину цыганские дети среднеазиатских народов оптом и в розницу услаждали слух интернациональной попсой. Городской поэт и голова Маклай Саратов в четыре руки затачивал под рифму речи летучего экстрасенса. Местечковый партайгеноссе Яша Бейжидов с братанами-нибелунгами по союзу «Бурёж» рыскал среди себе подобных, разыскивая ненаших. Подруги Тапочка и Т.М.Катерпиллер, любимые друг другом, пробирались на панель. Древний грек Шоколадзе, почетный житель Йорска, прямой потомок Герострата по материнской линии, бродил в толпе с походным мангалом наизготовку, торгуя третьеводнишними кот-догами. Так он зарабатывал себе на хлеб.

– Побойтесь Бога! – ярился новый йорский Контрацептус. – Вот я вас!

Но его никто не боялся.

Лившиц остался совсем один. Если не считать кошки Мошки. Но ее, набравшись храбрости, можно было единым духом сбросить со счетов. Тем более что она, отсидев свое на сухой диете из вермишели, вскорости сама покончила с собой через форточку. Но неудачно: поскучневшую великопостницу сняла с асфальта все та же Поулина.

Они нашли общий язык на почве йорской тушенки и общеполовой солидарности. Мошка тоже была не той, за кого ее принимали, не той, за кого она себя выдавала и какой казалась самой себе. Она умела летать. Вдоль времени, поперек пространства и обратно. Сверху вниз и наоборот. Во всех мыслимых и немыслимых измерениях сразу и попеременно. Разрывая земное притяжение и сплющивая неземное. Что удается далеко не каждой кошке. Тем более не каждой женщине. А Мошка была истинной женщиной (в подреберном понимании этого слова), как и Поулина – подлинной кошкой.

Идеальная женщина долго не давалась Лившицу. Она была стройной, но не мощеобразной; красавицей, но не фарфоровой; раскованной, но не развязной; общительной, но не болтливой; веселой, но не пустосмешкой; умницей, но по-женски; все понимающей (прежде всего – самое себя), но незаметно для мужчин; отличной хозяйкой, но не идиоткой от стерильности; пикантной, но не страдающей врожденными мигренями; знающей толк в сексе, но не озабоченной сексуально; мягкой, но не периной; ослепительной, но не сучкой; настоящей, но не мегерой; еще той, но не стервой.

Эксперимента ради Лившиц поместил в «Хроникальном Йорске», радикально умеренной газетке для пожилых цыплят, личную версию матримониальной иллюзии. Изложив на бумаге необходимые плюсы предполагаемой подруги по объявлению, он присовокупил пару слов и о себе. Безработный, бесхозный, безалаберный, беспробудный, безразмерный, бесконвойный, беззаботный, бессловесный, бездомный, беспорточный, безобразный, бескозырный мужчина прустовского возраста домогается исключительно брачного контракта и готов от избытка генитальной мощи возложить бремя на кого Бог пошлет.

После чего Лившицу пришлось бегать по чердакам, подвалам, катакомбам, конурам, дачам, канализациям, вокзалам, антресолям и травмпунктам. Женщины, девушки и бабушки забросали его фотографиями, пирожками и нижним бельем без крылышек; атаковали поротно, повзводно и поодиночке; рвали на части, частицы и античастицы. Лягались за право первой и последней ночи, за право приодеть и подбросить деньжат всех цветов радуги, хранить верность и наставлять законные рога. В заметке были четко проставлены – от и до – возрастные размеры, но йорские леди школьно-пенсионного диапазона опирались на исторический опыт сопланетчиц и могли перебить кости всякому ограничителю (половому – в том числе). Так случилось и на этот раз. Так Лившиц впервые сошел с ума. Так он познакомился с Поулиной.

Она явилась, сгребла его в охапку и отнесла к себе домой, после чего – с первой попытки – пинками отшила многоразовых претенденток на его исхудавшую руку и изможденное тело. До сердца дело обычно не доходило.

Поулина оказалась классической подругой жизни, хотя относительно лившицких представлений ее формы отличались в одну сторону, содержимое – в другую. Это ему понравилось. В этом ощущался известный субстанциональный смак. Формальный, допустим, избыток, перетекая в содержательный, предположим, недостаток, рассуждал Лившиц, генерирует оптимальное напряжение, необходимое для немордобойного союза разнополой пары. Тогда как наружно-нутряной абсолют супруги взмучивает в супруге отнюдь не гармонические грезы, а метафизические угрызения по поводу собственного несовершенства и разгильдяйства. Он же, разгильдяйничая духом и телом, нипочем не желал угрызаться. Как ни странно, Лившиц оказался совершенным – ровно настолько, насколько таковыми казались его прародители.

Он был профессиональным читателем и работал по специальности. Он прочитывал книги быстрее, чем опорожнял стопку. Всасывал их в себя, как аэротруба. Глотал, как шпаги – глотатель. По корешку догадывался о содержании; по титульному листу постигал суть; наскоро перелистав, запоминал наизусть, навечно и неизвестно на кой. Его норма – 200 книг в день – постоянно вы- и перевыполнялась. Если под рукой оказывалась книга, Лившиц уже не мог. Книги были для него ахилловым щитом, полетом валькирий, платоновой пещерой, магеллановым проливом, электронной почтой. Он читал даже газеты, даже «Хроникальный Йорск» (главный редактор – Неолид Хазаров), даже «Йорский Известняк» (главный редактор – Лярусса М), в натуре, честное слово, век воли не видать, есть свидетели, зуб дам. И не был похож ни на энциклопедическую передвижку, ни на сборный цитатник, ни на картезианскую впадину мудрости.

Единственный и неповторимый талант Лившица пришелся ко двору одного-двух его йорских современников, охочих до интеллектуального медку, отцеженного из разноплеменных сот. То да се, преломить бы культурную пайку, а жевать не с кем да и недосуг, особенно, когда кругом сплошная дамская и – тем более – вандамская суета. А ты, тебе, с тобой плюс конкретные бабсы, хотя бы и в рублевом исполнении.

И Лившиц пал на дно библиотек. Когда естественное и потому любимое ничегонеделание сопровождается реальным соцобеспечением, уже не стоит глотать жизнь большими кусками, а, нарезав на дольки, следует употреблять с чувством ежесекундного удовлетворения, с толковой партнершей, с расстановкой сервиза, если о нем кто-нибудь предварительно озаботился. У Поулины сервиз имелся, и сердце книжного червя, обожавшего фарфоровую хрупкость, млело от предвкушения, вкушения и послевкусия.