Дмитрий Герасимов - Возвращение ценности. Собрание философских сочинений (2005—2011)

• Название: Возвращение ценности. Собрание философских сочинений (2005—2011)
• Автор: Дмитрий Герасимов
• Жанр: Прочая документальная литература

Между христианством и язычеством, на путях выхода из духовного кризиса, связанного с тотальным обесцениванием природного мира, человечества, да и самой ценности в одномерном дискурсе классической мысли, рождается современная неклассическая теория ценности, воспроизводящая новый тип сознания, пребывающий по ту сторону идеала и абсурда, отличающий ценность от смысла и означающий возвращение европейской традиции ценностного мышления. Книга адресована всем интересующимся современной философией.

---

Противники монастырского «стяжания» все еще несли в себе анархически-внегосударственную, «гражданскую» (как сказали бы теперь) энергию русского исторического «антитезиса», отстаивая непротиворечивое соединение природных сил народа и наднациональной, вселенской религиозности (хотя и окрашенной совершенно по-гречески – в мистико-аскетические цвета, но, в отличие от греческого православия, по-евангельски и по-славянски человечной, терпимой). Напротив, иосифляне – сторонники «христианства жестокого, почти садического»88, по словам Н. А. Бердяева, мыслили это соединение совсем в духе византинизма – в смысле исключительного тождества нации и религии, в смысле государственной религиозности, однако с явно нерасположенным к грекам выводом о вероисповедном приоритете русской национальной церкви в деле вселенского христианского просвещения и, следовательно, исключительном положении русского государства в мировой истории. Таким образом, оба «направления» в русской церкви – каждое по своему – частично противопоставляли себя аутентичному греческому православию, но иосифлянство в большей мере реализовывало главный «тезис» русской истории, а потому ему и суждено было победить. В нем совершалась тенденция, четко обозначившая будущий русский «синтез» – острая национализация церкви и церковного сознания, в византийском духе «обраставших» миром и собственным политическим значением.

Не случайно к концу XV в. (т.е. ко времени освобождения от татар и одновременно с ним) на Руси начинает стремительно распространяться значительное еретическое движение, охватившее самые разные слои русского общества, служившее естественной (хотя и весьма упрощенной) формой внутренней оппозиции вновь обретавшей силу в русской церкви духовно репрессивной исключительности. Ересь отчасти брала на себя ту же функцию, что в первые века христианизации исполняло ушедшее в «партизанское подполье» славянское язычество. Типичная для возрожденческой Европы и занесенная на Русь через свободолюбивых, «удельных» новгородцев, ересь «жидовствующих» представляла собой «джентельменский набор» из полуиудаизма (через ветхозаветные особенности греческого православия подкапывавшегося под христианство вообще), популярного в светских кругах оккультизма, магии, астрологии и новомодного «содомского греха» (очень распространенного в Московской Руси и приписываемого даже митрополиту Зосиме89). Для понимания ереси принципиально важное значение имеет тот факт, что у ереси не было бы ни единого шанса на успех без самого православия, без того идейно-богословского, культурного и морального фона, который создавался на Руси греческим христианством. К числу чисто «местных» предпосылок возникновения ереси следует отнести колоссальную умственную отсталость, безграмотность тогдашнего русского общества – его «малокнижность», начетничество и просто невежество90; иначе говоря, веками культивировавшееся в качестве достоинства «истинно православного» неумение рационально мыслить, и как следствие, рационально усвоить себе христианство. Поскольку для борьбы с ересью (как и для церковного самоуправления) не хватало ни теологических познаний, ни опыта самостоятельной мысли, с Афона были вновь (как и в первые века христианизации) специально выписаны ученые греки, среди которых был и выдающийся христианский проповедник, европейски образованный Максим Грек (Триволис), чей недолгий – меньше 4-х лет (1518—1521) – умственный триумф на Руси, в отличие от многих его предшественников, завершился отлучением от церкви и почти тридцатью годами тюремно-монастырского заточения. Греков действительно больше не жаловали на Руси, хотя в них по-прежнему остро нуждались.

Появление организованной ереси и жестокая борьба с нею (совсем в духе католической инквизиции), незаметно переходившая в борьбу со всяким инакомыслием, свидетельствовали о том, что удостоившийся высокого «вселенского предназначения», русский народ впервые сам для себя становился объектом репрессивного подавления собственной прирожденности. Если до этого момента церковь все-таки больше ассоциировалась с «ромеями» и боярской верхушкой Руси, то теперь (после того, как с конца XV в. Москва добилась права самостоятельно утверждать митрополитов из русских) она становилась в собственном смысле «своей», «русской». Очевидно, только с этого момента (рубежный XVI век) можно говорить о начавшемся процессе «воцерковления» русского природного самосознания. Воспроизведение абсолютно чуждого христианству, ветхозаветного алгоритма мысли в самом характере «воцерковления», в натуральном библейском смысле означавшем необходимость «обрезания отсохших ветвей», окончательно сближало русскую религиозность не только с византинизмом, но и с его библейским аналогом, на что, в частности, любил указывать Н. А. Бердяев, подчеркивавший почти полную тождественность русского и еврейского мессианских сознаний: «По поляризованности и противоречивости русский народ можно сравнить лишь с народом еврейским. И не случайно именно у этих народов сильно мессианское сознание»91. Однако дальше всех, дальше даже славянофилов пошел все-таки Н. Я. Данилевский, утверждавший, что русским, удостоившимся исторического жребия «быть вместе с Греками славными хранителями живого предания религиозной истины», суждено «быть продолжателями великого дела, выпавшего на долю Израиля и Византии, – быть народами богоизбранными»92.

Действительно, в сближении народности и религии православный национализм (и греческий и русский) совершенно тождественен иудаизму – для них в равной степени характерно резкое отрицание природного статуса национальности. Отсюда сакральная «вероисповедная» формула – «русские – не народность» (как и «греки – не народность», «иудеи – не народность»). Всякое иное истолкование прирожденности, кроме религиозного, «идеального» (относимого к идеальной, надприродной вечности), априори отрицается. По учению православной церкви, «истинно верующие в Иисуса Христа люди всех национальностей становятся новым единым народом Божиим (курсив автора. – Д.Г.)»93. Таким образом, различие (служившее предметом дополнительной гордости для православных) – только в объеме и направленности общей религиозности: православие претендует на все человечество, чтобы выделить из него один «наднациональный» правоверный народ, тогда как иудаизм изначально ограничен одним народом, противопоставленным всему человечеству. Поэтому для евреев религиозно-репрессивное подавление собственной прирожденности идеально возвышает их над остальными народами, позволяя жить в любой культурной среде, воспроизводя любые культурные традиции и ничуть при этом не ассимилируясь, не утрачивая «собственного лица» (принципиально вненационального, или наднационального), даже в случае выхода за границы добровольно установленного для себя «гетто». Для греков же или русских природное самоискоренение в религиозной исключительности, напротив, оборачивается выделением из своего состава такой культурно «внеприродной» общности, которая способна жить только в крайней степени изолированности от остального человечества (т.е. в сущности – только в идеальном мире!). Но и там и там господствует один Ветхий Завет, одно и то же сознание превосходства над всеми, одно и то же «возвышение в собственном ничтожестве», одно и то же отрицание любых естественных отношений к миру. При этом талмудический иудаизм (обращенный в еврейское рассеяние) оказывается даже гораздо «прогрессивнее» и «адаптивнее», нежели откровенно дремучий в своей ветхозаветности православный национализм. Иудаизм после христианства, собственно, и явился «симметричным» ответом на неосуществимость ветхозаветных мечтаний о «богоизбранной государственности».

Игра на одном идеологическом поле соединения прирожденности и религии ставит все три исторические «богоизбранности» в отношение острой конкуренции между собой. Отсюда ревнивый и, в отличие от присущего католицизму, идейно-религиозного – с трудом скрываемый этно-конфессиональный94 «антисемитизм» греческого православия, который был в одинаковой степени характерен как для киевского, так и для московского периодов. Первый еврейский погром в Киеве, официально санкционированный властями, приходится уже на 1069 г.

Идейно, глубокая внутренняя, духовная зависимость православия от национальной власти формировалась именно ветхозаветной теократической утопией «богоизбранной государственности» (с выбором царя, помазанием на царство и т.д.). Греческое православие, а за ним и русское, всегда строилось и поддерживалось государством, официозом, властью, а вовсе не обществом – им, во всяком случае, в последнюю очередь. Невозможно представить православия «безнационального», безродно скитающегося по миру, без внутреннего притяжения «иерусалимского храма», «земли обетованной» – центра государственной власти, сосредоточенной в православном монархе, исполнявшем функцию земного защитника «религиозной веры». И это относится как к массовому православию, так и к православию аскетическому, бежавшему из городов в пустыни. Переход на начала стихийного самоуправления, демократически-религиозной, народной боговдохновенности (в духе протестантизма) был бы уже деградацией, разложением православия и даже антиправославием (что прямо указывает на сохранившийся в нем чрезвычайно сильный античный, чуждый современности дух). Исключение составляет, пожалуй, только вольное казачество Запорожской Сечи, находившееся с ним в особых (совершенно «неканонических» и очень противоречивых) отношениях, вполне в духе «военной демократии» Руси наемной, бродячей. Конечно, историки правы, подчеркивая решающую роль в формировании идеологии Московского царства так называемого языко-христианства, т.е. культурного влияния Востока и его нравственно-религиозных традиций, а также местного язычества. Византия, Золотая Орда, наконец, в XVI в. увлеченное подражание турецкой Порте – новому властителю Востока: чисто азиатский, деспотический стиль властвования напрашивался сам собой. Однако римо-византийское соединение христианства с языческим культом императоров не было бы возможно без Ветхого Завета, без конгениальности, органичного соответствия последнего духовному строю восточного мышления. Именно через ветхозаветные дискуссии вокруг «душеспасительной» роли земных царств, через ветхозаветный мессианизм, хилиазм и даже мистический эсхатологизм (!) – одним словом, существенно религиозное беспокойство – проникал в христианство чисто восточный образ самодержавного правителя-деспота, идеально воплощавшего в себе черты «народной совести».