Андрей Буровский - Самая короткая ночь. Эссе, статьи, рассказы

• Название: Самая короткая ночь. Эссе, статьи, рассказы
• Автор: Андрей Буровский
• Жанр: Русское современное

В настоящий сборник вошли статьи, эссе и рассказы трёх авторов: Андрей Буровский – археолог, философ, писатель; Марина Бойкова-Гальяни – поэтесса, прозаик; Людмила Лапина – краевед, писательница.

---

Снег… Сегодня мороз не сильный, снег влажный и вязкий, как в Европе. Это в Сибири, где сухо, и где бывает по неделе минус тридцать, снег иногда похож на дробинки: твердый, хоть в гильзу засыпай. Почти что мелкий такой, мягкий град. А вот сейчас снег такой, как в Прибалтике, в Германии, в Средней полосе России.

Белым-бело, свежий снег, еще не испачканный ничем, не слежавшийся, рыхлый и пушистый. Веселый влажный снег не устает падать и падать, празднично хрустит под ногами. Зимняя сказка. Сильное, радостное, полное ощущение праздника.

Самая короткая ночь в году

Это озеро я знаю с 1960-х. На его берегу, на даче дяди Шуры, я провел почти все лето 1970 года. Тогда тут был стационар Ботанического института Академии наук, и дядя приезжал сюда на казенную дачу. Вся дача академика и директора была – два комнатки в похожем на барак, низком домике постройки 1950-х, сырые и низкие. «Позднее советское баракко».

Но с этими четырьмя месяцами много чего связано. И дальние прогулки в лесу и озеро, и (конечно же!) отличная библиотека стационара. И открытие таких сторон истории, о которых старшие не говорили, а если говорили – то вполнамека. Например, в этот год я узнал, почему на Карельском перешейке лес такой странный: среди вековых сосен все время попадаются правильные четырехугольники молодого леса? И в каждом таком прямоугольнике молодого леса непременно есть каменная, бетонная или кирпичная руина. Почему? Я узнал, почему. Спустя десять лет я впервые взял в руки маленького Женю. Своего первенца. И меня передернуло, потому что головка младенца легла в левую ладонь точно так же, как маленький такой череп из дальнего карельского болота.

Но и эта жуть не оттолкнула от Озера. И от Карелии в целом. Даже странно, как много россиян тянет в эти места, как их любят, как престижно стало покупать здесь дачи. Странно, потому что ни экологически, ни географически это уже не Россия. Когда машина проезжает по Калининскому району Петербурга на север, четко видно: местность вдруг начинает подниматься. Длинная, в километры, линия подьема… Это начался Карельский щит – это уже не Русская равнина, это уже пошла Скандинавия!

Тут мир озер, соединенных узкими бурными протоками, мир сосен, бедных почв, покрытых мхом валунов, удивительно яркого синего неба. Тут еще дольше закаты, еще белее светлые ночи июня. Финляндия… Край, куда пришли скандинавы, еще до славян. Улыбаюсь мысли, что в 8—9 веках мои немецкие предки могли понимать их без переводчика: языки были уже разные, но далеко не разошлись.

Потому, наверное, и тянет в эти места россиян – много в нас и финно-угорской и германской крови. Как говорит один мой друг – «Россия тоже прибалтийская страна, только очень длинная».

Я еду сюда не случайно – хочу провести на Озере самую короткую в году ночь. Своего рода ритуал…

Стационар Академии вроде бы еще есть, но из-за него идет тяжба. Пыльные скучные болваны из Академии никак не могут смириться с актом прихватизации большого куска земли. Чем больше дорожает здесь земля – тем активнее не могут смириться. А внук крупного ученого и предприниматель Сергей Самбук все никак не может оформить в собственность эти 66 гектаров. Так и висят.

Инфраструктура теперь тут совсем другая, чем была в годы моего детства и юности. То были деревни, сельское хозяйство, крик петухов по утрам, телки паслись в лесу. По озеру ходил катер, между деревень бегал автобус.

Теперь сельское хозяйство совсем другое; люди ушли, оставляя в деревне или стариков, или совсем уж никчемушних личностей. Часть домов стали дачами, своего рода крестьянскими родовыми гнездами – сюда собираются дети и внуки, постоянно живут только вышедшие на пенсию, а «старикам» «подкидывают» внуков на лето. Катер давно не ходит, обветшала скрипучая пристань. Она и в 1970 поросла мхом и начала разваливаться, теперь над водой возвышаются в основном сваи, скрепленные бревнами, какие-то полугнилые доски торчат под углом.

Автобусы не ходят – не нужны. У всех машины, а у кого нет, за 100, от силы за 200 рублей доезжает до нужного места от автобусной остановки или от станции. Не сельская жизнь, пригородная. Дачи, загородные дома…

Братец, сын дяди Шуры, работает у Самбука. В чудовищно заросшей грязью каптерке братца слушаю скучный поток жалоб на Самбуков – вечно чего-то требуют, гады. Спускаюсь к дому Сергея, пропускаю рюмашку уже с ним, слушаю поток таких же скучных жалоб на Алешку: ничего не делает. Трудно ему, живя на даче, получая зарплату ни за что, скосить траву и покормить собак!? Жалобы то жалобами, а понять Самбука мне не трудно. С чувством жму руку Сергею, искренне благодарю за поддержку братца, пустившегося в новый круг своего извечного бичовства.

А от сосен – терпкий, очень любимый мной запах, строгий и сильный. Накатывает ветер из лесу, несет запахи нагретых солнцем трав. Накатывает с озера ветер, несет запах влаги, особенную смесь испарившейся пресной воды. Надо всем – синее небо с пухлыми белыми облачками.

Вечер и ночь… Лес стоит тихий, ни ветерка. Серый сумрак, видно далеко. В такие ночи хорошо идти одному по лесной дороге, вдыхая запах трав и деревьев, принимая прямо в душу что-то особенное… Какой то не сравнимый ни с чем аромат Севера. Почему-то он приходит ночью, вместе с рваным полетом белого мотылька, с шорохом в папоротниках – наверное, так крадется ёж. Благоговейная тишина, мир превратился в храм, и ты допущен в него.

Все гаснет, и никак не может до конца погаснуть громадный северный закат. В градусах – верная треть окружности охвачена светом, все оттенки желтого и красного. Описать эти краски все равно невозможно, да они к тому же все время меняются. Палевые, нежные, северные.

Спускаюсь к бане Самбука: тут устроен удобный спуск к воде, со ступеньками между валунов. Спуск начинается у деревянной же площадки под навесом, примыкающей к бане, со столами и креслами. Сижу. Отражается небо в воде. Ни ветерка. Озеро еле задевает валуны: даже не рябь, а скорее дыхание Озера. Единственные огоньки – за Озером, где туристская база, километрах в шести. Далеко в поселке лениво взбрехнула собака. Зудит одинокий комар. Громадная золотая луна, полнолуние… От нее – мерцающая дорожка по воде, тоже золотая и багровая. Тридцать восемь лет назад, в 1975, над этим Озером я писал:

Лунная дорожка пролегла,

К счастью несомненная дорога.

Забавно. Тогда казалось – счастье непременно состоится. Оно не произошло никогда, и уже ясно – не будет. А дорожка… вот она, золотистая, зыбкая, с размытыми неясными краями! Та самая, в точности, как бежала ко мне по волночкам тогда, в юности. Мани, лунная дорожка, новое поколение. Мани, Луна, моих сыновей и дочерей. Делай свое доброе старое дело – хоть у кого-нибудь счастье да состоится. И валуны те же. И лес. Мир, конечно, изменился за треть века. Но я изменился куда больше.

Второй час ночи. Прохладно – север, север… Жарко было днем, а ночи прохладные, ясные. Луна встала выше, делается серебряной, и дорожка от нее – из серебра. И закат стал ниже и темнее. Скоро останется только полоска, светлый краюшек неба за Озером. Так и будет стоять, пока к четырем часам не поднимется новая заря.

Жаль, у меня нет тех эмоций, с которыми я треть века назад, молодым, сидел на берегу Озера, смотрел на такую же луну. Есть такие… умеренные переживания, нет половодья чувств. Взгляд прохладный, спокойный, сухой.

Вот ты и похолодел…

Наверное, необратимо.

Ты сам же этого хотел,

Так что затосковал, родимый?

Это писалось года три назад. Тоже на Озере. С тех пор я перестал тосковать по угасшей внутренней жизни. «Гуннар оперся на копье… А что поделать? Ноги то все равно уже нет».

В который раз за последние годы, поднимаю лицо к мерцающему небу в разводах посеревших облаков, к смутному небу белой ночи:

– Спасибо, Господи!

За что спасибо? А за все. За здоровье – в «почти шестьдесят» бодр и активен. За мои два выводка детей, здоровых и умных. За то, что мама ушла из мира поздно, в 87 лет. За сделанную карьеру. За мою известность. За слово, сказанное в науке… и которое я продолжаю говорить. Спасибо за состоявшуюся жизнь.

Если братец даст доверенность сыну, мы с Сашкой прихватизируем кусок земли… И тогда я построю тут дом. А сейчас я еще прогуляюсь. Я пройду мимо дома, где жил на даче сорок лет назад. Мимо бревенчатого здания, где тогда была библиотека, от которого вела тропинка к причалу. Я постою у развалин причала и вспомню, как в сильный ветер бились об него волны Озера. Как я, четырнадцатилетний, смотрел на волны и ловил лицом пену, которую ветер срывал с волн. Я пройду мимо кладбища, где лежит мой дурной племянник, неудачливый рэкетир Ванька. Я еще постою под соснами в прохладном сумраке самой короткой в году ночи. И пойду спать. Завтра ночь уже станет короче на какую то ничтожную часть суток.