Алексей Шепелёв - Мир-село и его обитатели

• Название: Мир-село и его обитатели
• Автор: Алексей Шепелёв
• Жанр: Русское современное

По вечерам по тёмной околице бродит человек и громко поёт: «Птица щастья завтрешнего дня, вы-бери меня!..» Это Коля Глухой, местный пьяница: ходит по селу, стучит в окна, требует самогону… Познакомьтесь с ним и с другими колоритными персонажами – жителями обычного села тамбовской глубинки. Не фольклорные, а настоящие современные крестьяне работают, отдыхают, веселятся и грустят, поют и мечтают. Об их настоящем, о советском прошлом с его ушедшей культурой с уважением и юмором рассказывает автор.

---

Хорошо запомнилось, как Колобок, явившись, как Винни-Пух, с утра пораньше, когда мы с братом, толком не проснувшись, ещё валялись на раскладушках, докладывала про кого-то бабушке: «Я захожу, а они …!..» – неприличный глагол она произносит с просторечным «и» вместо «е». Катается себе, где хочет…

Я поговорил с тётей Валей честь по чести, ответив на все вопросы. Впрочем, я и со всеми одинаково разговариваю: ненавижу, когда в разговоре сразу дают понять, «за кого тебя содержат». Ей это понравилось.

– Пиву будешь? – вдруг спросила она и достала откуда-то бутылку «Балтики».

Я отказался, она тут же откупорила бутылку об железяку, половину пролила пеной, остальное в несколько минут выглотала. Недослышит, недовидит, рот совсем беззубый!..

– Мне эта… в груди тут жуёть… надоть «ножку» купить. Мать куда поедеть, пусть купить, – и помявшись, достала узелок платочный и кое-как развязала из него кошелёчек.

– Да не надо, тёть Валь.

Долго теребилась, перебирая пятитысячные, наконец, выудила пять рублей. Подумала и добавила два с мелочью. Положила на стол, схватив взамен несколько конфет.

Когда пропадают конфеты или спиртное, у нас в доме всегда есть отговорка: видно, Колобок заходил!

Как-то прикатился Колобок Аню смотреть. Покажи, мол, жену. Она, понятно, стесняется и возмущается. А тут обычное дело – сама поглядела, одобрила и понеслась всем остальным пересказывать. «Это ещё скажи спасибо, – смеюсь я, – что они не все вместе, не всей лечебницей припожаловали!»

Дочка у неё живёт в Москве и приезжает на лето, но Колобок уж, идёт молва, её замучил: то пива принеси (не такое!), то мяса нажарь, то колбасы напарь… И очутилась она в нашей больнице, где открыто вроде как отделение для престарелых, богадельня такая. Думали, опять же, от всех ушёл, рехнётся с тоски, а не тут-то было!

«Да у них там – веселье, шалман целый, тусовка!» – рассказывают наперебой диковины при застольях. Не стоило бы верить, но, во-первых, первоисточник надёжный: братова тёща как раз нянькой в больнице работает, а во-вторых, я сам, когда недавно прихватило с зубом, видел двух бабок лет по восемьдесят, раскуривающих у входа на лавочке «Беломор». «Пьют все, за пивом как штык, самогон по деревне добывают, в ларьке вскладчину курей копчёных, колбасу дорогую заказывают (каша им, видите ли, нескусная!), картошку им жарь, в картишки режутся на деньги, в лото зимой – до драки, а летом – дискотеку им подавай! Совсем рехнулись. Любовь, понимаешь, у них! Да-да, любовь, говорят, крутят – „Дом-2“ натуральный, молодой-то позавидуешь!»

Юрий Борисович

Юрий Борисович – настоящий местный аристократ, не то что Лимонхва какая-то. Отец его был каменщиком – вместе с мужем Колобка они учились в ФЗУ и приобрели даже и тогда редкую, почётнейшую и доходнейшую профессию. «Я полсела построил!» – не без гордости говаривал каждый из них при пьяных харчеваниях на очередной стройке (и справедливо: во всём селе нет ни одного деревянного дома!), они имели деньгу, жили калымами, не работая даже в колхозе. Кроме нашего села есть ещё и окрестные, дом-то уж не часто возводить приходится, а печку сварганить, печку русскую в плиту переделать, трубу к ней справить, сарайчик для свиней или мотоцикла – извольте. Теперь вот нет обоих, нет каменщика, и лет пятнадцать ни полдома новых не появилось, все сараи, гаражи и голландки поразвалились…

Отец, однако, именовался запросто Борька, а уж в летах заслужил и Бориса. А сынок, имеющий на себе явные признаки профессионального алкоголизма бати, всячески не чуждый сам и за всю жизнь не ударивший палец о палец, начал в остроумном нашем народе именоваться не иначе как Юрий Борисович (причём отчество даже без панибратской редукции «Борисыч»! ). Вот уж вправду могут припечатать! Любой Д. А. Пригов такому имиджу позавидовал бы! «Юрий Борисович то, Юрий Борисович это!..» А что то и что это? Юрий Борисович пьянищий в колее на дороге валяется – машина ехала, чуть не задавила, а он вскочил и ещё грязью зачерпнул и всю машину обдал! Юрий Борисович враздуду на своём велике драндулетил, пока не навернулся с него так, что потом как-то вплёлся межу рамкой и в полусне ещё метров пятнадцать по дороге вместе с ним прополз!

В молодости Юрий Борисович (уже тогда называвшийся Юрием Борисовичем) рассекал на мотороллере. Советский мотороллер – это вам не нынешний. Кроме прочего, его отлично было слышно во всех концах села и особенно удавались с него каскадёрские кульбиты через руль. Потом мотороллер в каком-то буераке развалился (как раз, смеются мужики, в один день с Союзом каким-то), и было года три-четыре относительной тишины. Тут и Борисовым трудовым на трёх сберкнижках капут! Но воспрянул Юрий, восстал из пепла Борисович! – купил мотоцикл – какой-то дурацкий, салатового, все дивились, несуразного цвета, не мощный, не солидный, зато дешёвый и громче прежнего! Ох и выписывал он восьмёрки, шестёрки и знаки бесконечности! Но и ему пришёл конец – только фара, как голова оторванная, как кочан капусты, на дороге валялась… А тут ещё дефолт какой-то!.. В итоге в новый миллениум не сказать, что ворвался, но вступил и въехал Ю. Б. на экологическом транспорте…

А вот куда всегда не дурак он ворваться, так это в дом. Собирает стаканы по деревне, назад влачится уже порой в чём жизнь и душа, мотаясь как при шторме, а над собой, как будто с донесением разведчик плывёт, в кулаке бумажку измусоленную держит. Суёт он её повсеместно, торгуют ли тут самогонищем или нет. Как правило, это лишь половина суммы. Кто-то отливает ему ровно по факту, а кто-то, чтоб всё же хоть как-нибудь отвязаться, даёт полулитру. Иногда бумажки нет вообще или она, как у фокусника, внезапно исчезает – схватив заветную бутылку, он обещает расплатиться завтра, а сам с заветной бумажкой спешит в другой дом.

Иной раз приходилось ему драндулет с полдороги катать, чуть не на себе таскать – то бензин кончится, то сломается, отвалится что-нибудь. С такими надобностями он спешит исключительно к отцу. «Саньк, – обращается он ко мне, зыркая вокруг нетрезвыми глазками, похожими на свиные (а уши оттопырены), – Сан Саныч дома?» Он боится, что его обманывают (что часто случается: скажут «нету», а отец как раз откуда-нибудь выходит!). Я, впрочем, говорю с ним почтительно, повторяя ответы по несколько раз, пока он не переходит в полное фамильярство и не норовит пройти весь дом до последней комнатушки. Братец вот с ним не церемонится: раз я застал, как Ю. Б. только что-то спросил-переспросил и едва успел улыбнуться своей дебиловатой улыбочкой, как братец зарядил ему по соплям, так что соискатель отлетел в грязь и какое-то время валялся там, бормоча, улыбаясь, размазывая по физии кровь.

Если он появляется у передней двери и она почему-то закрыта, то тогда ещё может по-человечески постучать в окно (вернее, во все окна, одновременно в них заглядывая!), при этом кругом, как в стереосистеме какой, раздаётся хрипло-пьяный выкрик, почти стон: «Саньк!.. Саньк…» А коли уж в заднюю вопрётся, то выкурить его можно лишь как залетевшего в дом кота: ксыксыкнув и показав кость, бросить её потом с порога за дверь.

Попервоначалу я даже пытался объяснить, что я не Санька (хотя сначала меня хотели назвать именно так), но с течением времени это вообще стало неактуально: меня и более вменяемые люди перестали узнавать и признавать: сказывают, что некоторые учителя (под чутким призором коих – лицом к лицу! – я отсолдафонил десять лет!) переспрашивают, а кто это такой «Алексей Александрович», «историк какой-то», коего пропечатали теперь в районке как прославившего Тамбовщину, а особливо её безотказную систему образования, где и Юрий Борисович достойно выучился. А дальше он вообще стал принимать меня за отца – особенно издалека.

Едет себе на велсапете – ну, едет – это громко и просто сказано: тут целая эквилибристика, наездничество, пантомима! – и замечает с дороги меня на огороде на задах… Вечер, мошкара, пылища на дороге – вообще от вывозящих зерно грузовиков целые пылевые облака нависают, чёрные, как будто смерч приближается – он не очень хорошо видит на расстоянии и начинает орать: «Саньк! Сан Санч!» Я редко подхожу: не отвяжешься! Если уж совсем близко. А так наоборот отворачиваюсь с косой, вилами или граблями и отхожу в конец огорода. Отец, если попадётся, чуть не часами с ним простаивает, выслушивая про существующий лишь в воспоминаньях мотоциклет и давая ненужные уже советы, а потом ругается: «Дурак, пупок!» и т. д.

Прошлой весной довелось нам вместе с отцом сажать тыквы (обычно он такими мелочами пренебрегает – мать заболела). Мы топтались с лопатой и чашкой семян на большом огороде сзади домов, уже вечер… По обыкновению мы не разговаривали, но мне вдруг подумалось, что в эти странные неуловимые минуты даже и отец наверняка чувствует, какое хорошее это вообще занятие, какое-то исконное… «Но кто, как не он, – заговорил во мне привычный голос, – в самом авангарде с батареей железо-техники постколхозной, и для них всю жизнь огород и сад – делишки второстепенные и третьестепенные!» Но тут, под ногами и вокруг в воздухе, как будто притаилось и дышит нечто неуловимо-чудесное, то, что больше человека: мягкая, влажная, тёплая, пахучая земля – и она, несмотря ни на что, рождает… И тут вдруг замечаем: Юрий Борисыч чалит – пешкодралом (велосипед уж тоже схрястал!). Не чалит даже – несётся – вот у кого энергетика! – вихляется, матерится на ходу и жестикулирует.