Людмила Прохорова - Колькотар. Сборник

• Название: Колькотар. Сборник
• Автор: Людмила Прохорова
• Жанр: Русское современное

В сборник «Колькотар» входят повести «Колькотар» и «Прелатура», объединенные общими темами одержимости, наставничества, формирующей и вместе с тем разрушающей силы творчества.

---

Я

Могу.

Могу сделать что-то новое, что-то глубокое и всеобъемлющее. Нужно только собственное растворение и осаждение в процессе. Оно есть. Чем больше я растворен и разбавлен, тем ярче рождаются образы. Оно есть. Промывка. И это есть. Для получения высококачественного сознания, как пигмента, огромную роль играют тщательность и полнота промывки. Фильтрация и отделение воды. Да, есть. Промытое сознание перед сушкой должно быть полностью освобождено от излишнего количества воды, содержащейся в нем. Никакой воды. Ни внутри, ни снаружи. Больше я не пью. Так образы и видения становятся четче и ярче, живописнее и ярче, яростней и ярче. Ярко. Здесь так ярко, что хочется завязать глаза черной тряпкой и писать вслепую. Видеть внутренним взором приходящие галлюцинации. Высушивание сознания. Идет быстрой песчаной волной с дальнего бархана. Кто-то гладит меня по плечу и подносит к губам круглое отверстие. Из него льется вода. Я не пью. Сжимаю губы капканом. Нельзя. Нельзя! Я высушиваю сознание, как пигмент. Никакой воды. Воды… Различают два вида сушки: на открытом воздухе и мой. Я сижу в сушильной камере, где воздух все время нагревается электрическим, масляным обогревателем. Слышу скрип. Тени хотят открыть окно. Я тоже тенью лечу к ним и дерусь. Не дам! Нельзя воздух. Вздох, сдох. Улетают. Я пишу. А в голове измельчаю и просеиваю сознание. Похожее на песок, не в пример целому камню, тонко стертое оно податливо. Я легко смогу смешать себя с маслом в однородную массу. Я высушенный пигмент окиси железа. Я почти колькотар. Сам элемовский колькотар. Не хватает лишь льняного масла. Я пишу. Я чувствую, что это будет настоящее произведение. Не картина. Нет. Не эта профанация. Это будет настоящее произведение. Жаль, что у меня нет Elfenbeinschwarz. Не в пример медленносохнущей Beinschwarz она все же быстрей высыхает. В одно дыхание с колькотаром. Я пишу, а за окном сменяются времена года и годы. Вселенная расширяется и вновь сжимается. Как зрачок, реагирующий на свет. Расширяется, сужается, расширяется, сжимается. Взрыв. Черная дыра. Человеческий зрачок – это Вселенная в первый и последний миг жизни. Я думаю, что человек – это и есть Вселенная. Все начинается с его глаза, а точнее с la pupille, die pupille. Свет попадает в зрачок и в этот момент Вселенная начинает свое расширение. Из маленькой черной точки она постепенно превращается в весь мир. А потом, когда расти больше некуда, происходит большое сжатие. Человеческая Вселенная коллапсирует и схлопывается в сингулярность. В la pupille. Я подхожу к зеркалу. Смотрю зрачками в свои зрачки. Они расширены до предела. Скоро схлопнутся. Только бы успеть. Только бы успеть завершить произведение. Лицо бледное, желтоватое, масляное. Я становлюсь маслом. Выделяю масло, чтобы смешаться полностью сознанием с колькотаром. Вдруг слышу резкий деревянный стук. Колькотар. Стук. Стук-стук. Я вздрагиваю и покрываюсь гусиной кожей. Меня вырывает из колькотарова кокона и возвращает в мою мастерскую. Зрение проясняется. Без разрешения входит. Идет ко мне. Подходит вплотную. Высокий, мрачный, мятежный Халкос. Медноволосый. Венероподобный Марс. Я его знаю и не боюсь. Он один из тех трех. Встает передо мной. Что-то говорит. Трясет меня. Щекотно. Я начинаю смеяться, он начинает злиться. Трясет меня. Больно. Я начинаю плакать, он начинает злиться еще больше. Он хватает меня за руку и тянет куда-то вон из моего склепа. Я прокусываю его алебастровую руку. Драконова кровь капает. Киноварь капает на бетонный пол. Гёте говорил, что киноварь – это цвет с наивысшей энергией, доставляющий ощущение «невыносимого насилия». Да. Киноварь «особенно нравится энергичным, здоровым, грубым людям. Ему радуются дикие народы и дети». Да. Он дикий ребенок. Он грубый дикарь. Здоров, как энергия жизни. И в его венах кипит киноварью невыносимое насилие. И еще Гёте отмечал, что при разглядывании чистого киноварно-красного пятна оно кажется пронизывающим глаз, назойливым и невыносимым. Невыносимо смотреть на киноварь Марса. Он ошалело отдергивает руку. Что-то кричит мне про помешательство. Да, он очевидно не в себе. Говорит, что сегодня вечер одиннадцатого. И в одиннадцать придет Элемов. Я качаю головой. Невозможно. Время вязко как смола. Еще много дней в запасе. Нет, сумасшедший. Нет у тебя времени в запасе. Завтра двенадцатый день. Финальный смотр работ. А предпросмотр через одиннадцать минут. Дай я приведу тебя в порядок. Хотя бы умою. Ты как труп. Я отмахиваюсь. Не надо, уйди, уйди, дух! Я плачу, закрываю лицо руками. Глаза ядрено щиплет. В них попал колькотар. Колькотар везде. На лице, на руках, на груди, на стопах. Он стянул мне кожу и потрескался в местах сгиба. Медноволосый Марс качает головой, которая трескается и растворяется в спертом, горячем полумраке. За головой трескается шея, торс, пах, ноги. И затем он становится ветром. И покидает меня через дверную щель. Я стою и дрожу. Произведение готово. Оно безупречно. Лучшее, что я когда-либо создавал. Только как уже одиннадцатый день? Произведение еще не высохло. Мое сознание вновь окрашивается колькотаром. Я сажусь на пол и жду. Элемову должно понравиться. Он должен прийти в восторг, когда придет. Слушаю. Тишина. Слушаю. Тишина. Смотрю в окно. Перевожу взгляд. Стоит напротив мольберта, смотрит. Элемов долго смотрит. Элемов замер. Не двигается. Мое сердце не двигается вместе с ним. Я не дышу. Подхожу к нему. Встаю Элемову за спину. От него пахнет нефтью и смолой. Спина прямая, плечи широкие, но острые, рубашка белая, накрахмаленная. Я не дышу, но нефть и смола все равно проникают мне в нос. Элемов поворачивается. Он смотрит на меня пронзительно. Молчит. Что-то выжидает. Я делаю неловкий шаг навстречу. Элемов смеется и хлопает меня по плечу. Обходит мольберт, оглядывает мастерскую. Идет к двери. Останавливается. Поворачивается. Смотрит на меня. Внимательно, пронизывающе. Я вновь хочу подойти к нему, но он меня жестом останавливает. Я повинуюсь. Мнусь с ноги на ногу. Мну пол подо мной. Жду. Жду. Когда он скажет мне? Что мне надо исправить перед завтрашним днем? Или ничего? Ничего, Януш. Ничего. Правда, я думал, что ты полностью отдашься этой работе. Тебе не хватает полного погружения. Исправь. И место твое.

Часть 2. Яна

Написать картину, используя выданную нам краску… Неужели он не мог придумать ничего поинтереснее? Стоило только тюбику с колькотаром опуститься передо мной, как у меня в голове уже родился десяток вариантов того, что можно изобразить. Откровенно говоря, колькотаровым может быть все, что угодно – небо, воздух, кожа, болезненный или стыдливый румянец – все зависит лишь от того, что ты хочешь этим сказать. Вот что вы, Лев Исаакович, хотите сказать нам, предлагая этот цвет? Он пока ничего не говорит о нас, но уже что-то говорит о вас. Только вот что… Почему именно колькотар? Caput mortuum vitrioli. Чего вы ждете? Что именно вы так страстно хотите увидеть? Что я должна сделать, чтобы выиграть?

Мне нужна эта победа. Мне нужна эта треклятая путевка в жизнь. И в сто крат больше, чем кто-либо из присутствующих, я достойна этого. Взять, например, Януша. Он же просто безумный. Псих. Разве он сможет верно распорядиться выигрышем? Как это изменит его жизнь? Ему же нет никакого дела до славы и признания. Он словно животное, чей единственный инстинкт – писать маслом. Не буду врать самой себе – его работы впечатляют. Ну и что? Какое мне дело до талантливого идиота? В конечном итоге, все получает лишь самый умный и самый хитрый. И только я одна среди всех них подхожу под это определение. Только я одна.

Они смотрят на меня, и в их зрачках отражается холодная расчетливая сука. Перфекционистка. Хищница. И это так. Ради своей цели я пойду по головам. Сделаю все мыслимое и немыслимое. Напишу настоящий шедевр.

Двенадцать дней. Нельзя полагаться на вдохновение. Нужна стратегия. В чем мое преимущество? Я технична, тактична и методична. Это должен быть портрет. Да, именно портрет. Никто, кроме меня не решится на такое. Ян слишком любит удивлять. Он слишком сложный. Кажется, что его вообще не интересуют люди. Никто, кроме него самого. Ему нравится лишь копаться в себе. Наверняка возьмется за какой-нибудь пейзаж-головоломку, колькотаровый лабиринт, натюрморт с увядшими плодами… За все то, над чем можно долго стоять и думать, а что же этим хотел сказать мастер. Яну определенно есть, что сказать. Ян – опасный соперник. Но двенадцати дней может не хватить ему, чтобы воплотить в жизнь все свои идеи. А мне хватит. Мне хватит.

Да, чуть не забыла. Есть же еще Янин, нервно потирающий лоб, в надежде, что в его пустую голову придет какая-нибудь блестящая идея. Сомнительно. Янин – самый слабый из нашей четверки. Я вообще удивляюсь, как он все еще с нами. Посредственность. Пустышка. Но именно такие, обладай они определенной хваткой, и вырываются в лидеры, занимают все самые лучшие места. Но Янин не такой. Он тихий, смирный, не способный ни на предательство, ни на коварство. Или это всего лишь иллюзия? Вдруг он просто играет в ничтожество, пряча козырь в рукаве? Спокойно, Яна. Ты лучше всех.