Ярослав Полуэктов - За гвоздями в Европу

• Название: За гвоздями в Европу
• Автор: Ярослав Полуэктов
• Жанр: Русское современное

Отправляя ретро-опус в печать, автор называет его «хрестоматией по графомании», то есть наглядным примером того, как не надо писать. Пара едких прескриптумов к произведению сочинены именно по этому поводу. Если искать аналогии в сфере музыки, то текст напоминает какофонию. «Приличные» литературные фрагменты соседствуют с вульгарной канцелярщиной. Приятным контрастом на фоне лукавого «хождения» выглядят живейшие диалоги персонажей. Искренностью и «гипернастоящестью» пронизана атмосфера.

---

6.

– Хватит нам таких псевдографоманистов – реформаторов. Бумаги в стране не хватает. Засоряют, понимаешь, Лазурные берега Интернета.

7.

– Довольно! – необдуманно бубнят следующие, нежась на отреставрированных Мартиниках и на искусственных, идеально круглых Канарах.

Натуральных Канар, как известно, на всех бездельников уже не хватает. Эти мечтают о других, неиспытанных ещё, местах отдыха. Они ностальгически листают кляссеры с марками бывших колоний. Они покачиваются в экологических, соломенных креслах—качалках мадамбоварских будуаров. Они топчут заросшие мусором, тёмные и непонятные им до конца прозрачные, искренние Бунинские аллеи. И плюются, и плюются, аж харкаются во все стороны.

8.

– Рано звездить!!! – кричат самые наивнимательнейшие педанты, требующие к себе уважения. – С той стороны двери герой был с только что зажжённой свечой, а с другой – уже с Огарковым Вовой.

9.

– Третья—то голова у крокодила чья? Забыл элементарную арифметику, а писать взялся, – орали настоящие инженеры и счетоводы—статистики. Они сумели точнее всех посчитать и сформулировать усреднённо общесамиздатовскую критическую мысль.

На что наиленивейший графоман (а его короткая личная увеличительная приставка «наи…», не менее значима, а то и выше, чем другие «самые—присамые наи—наи…»), в достаточно невежливой и короткой важной для столь важного обстоятельства, как количество голов у пресмыкающегося героя, ответил нижеследующей фразой:

«А третья кучерявая голова пресмыкающегося напоминала те чугунные памятники, что стоят на каждой площади имени Пушкина».

И добавил недостающую звезду.

«*».

– Шлёп!

И всё стало на свои места. Чего вот шуметь по таким пустякам?

***

Мы же – читательское меньшинство, находящееся в молчаливом, почти масонском альянсе, – аккуратны и вежливы. Мы понимаем суть намёков и недосказок. Мы умеем хранить чужие тайны. Мы читаем и перечитываем не понятное, возвращаемся в середину и в конец. Ища идею, мы следим за истоками рождения букв и смысла. Мы углядели разницу между первым вариантом рукописи, сокращённым и средним, предлагаемым сейчас. Мы удивляемся и сожалеем потерянным возможностям. Мы плачем по выдернутым страницам и почти стёртому с лица земли трёхголовому герою.

Переговариваются между собой взахлёб три французских монашки-читательницы творчества 1/2Эктова, штудировавшие книгу с начала её написания с целью перевода и внутреннего монастырского употребления:

– А вообще-то животное, оказывается, поначалу не было элементарным чудовищем.

– Оно было не просто сказочным, и не просто безобидным. Оно было весьма казаново-сексуально и критическо-литературно подкованным.

– Оно могло запросто, на выбор, высунуть только одну: или самую красивую, или самую умную, или самую поэтическую голову.

– Оно с целью инкогнито ходило в шляпе—колпаке полуневидимке, нахлобученной по самые плечи.

– Оно могло молчать, слушать разговорчики и пухнуть возражениями такими же бесцеремонно, как пахнет вяленая рыба, лёжа в багажнике.

– А могло, выбравшись на волю и спрятавшись за дорожный знак, чисто, со знанием сопрано, долго и обворожительно петь на трёх языках одновременно: как яйценоская соловьиха в паре с двумя павлинами.

– Оно могло швыркать ноздрями, уподобляясь простывшему гиппопотаму, вынутому из Лимпопо и интегрированнуму в продуваемый северными ветрами, замерзающий по ночам зоопарк Осло.

– Оно могло подмигнуть зевакам как на шествии ряженых, а потом, незаметно от всех, сжаться, сложить вдесятеро хвост наподобие раскладной книжки, и в таком виде спрятаться в любую щель.

– Неужто в любую? Вот это уже, – натурально, – сказки! – говорят неверующие монашки. Одна из них – излишне замкнутая, лет сорока, открыв чувственный рот, только что в упор пялилась на живой член приглашённого за плату натурщика. Член для лучшей запоминаемости свойств эрегирован третьей смотрительницей женского монастыря. Она лучше всех подкована в этих делах.

– Думаете, так не бывает, что такой большой и в любую щель? В наше-то расчётливое, материалистическое время, – когда не то, чтобы за щель, а даже за нано-любовь нужно платить?

– Ошибаетесь. Бывает. Именно в нано-любую и пролезет, – утверждают современные смотрительницы, сидя треугольником, теребя одной рукой клавиатуру шаловливого компьютера, другой…. Не будем народовать то, чем занимались их вторые руки.

Монастыри—то, в основном, и раскупают все тиражи Туземского К. Е. «Для обучения подопечных редкому и тайному искусству удовлетворения священной похоти». Вот итог их размышлений и одна из целей. Новое время – новые задачи!

– Пусть женщины впредь платят мужчинам не только за секс, но и даже за предпросмотр.

За эту наднациональную идею Туземский огребётся по полной, зато умрёт известным на все последующие сексуальные революции.

***

Упомянутое в пятой редакции с виду немыслимое дело, – хоть верь, хоть не верь, – происходило на мосту, в межграничной полосе. Вспотевшее туловище описанного животного перевалило через перила ж/б переправы и нырнуло в м. реч. Небуг в несколько шагов ширины, которую пехотинцы Рейха, переходя границу в далёком сорок первом, перепрыгивали, не засучивая штанов и даже не поднимая над головой автоматов.

А их генералы, составляли планы переправы на речке—ручейке, перекатывающей измождённых своих барашков аж до самого впадения в пограничный Буг. Они тыкали сигаретами в тонкую змеистую линию на карте и гоготали над такой смехотворной дислокационной ситуёвиной (das ist grosse russisch—schwein Parodie auf Maginot16). Они не удосужились нарисовать там ни одной двойной пунктирной черты с отогнутыми хвостами, которые хоть как—то могли бы обозначать временную военную переправу. И зря! На этом основании могли бы истребовать от вермахта хотя бы парочку железных крестов.

Зелёное туловище о трёх головах нырнуло в цыплячью речку Небуг совсем рядом с накуренным с предыдущего вечера и обомлевшим от такого видения Малёхой Ксанычем.

Малёха – честь ему и хвала – даже виду не подал.

Туловище не поспело вернуться обратно, застряв в тине и оставив открытым багажник, который Малёха, слегка дивясь обороту собственной фантазии, тут же торопко прищёлкнул обратно. Мозги – мозгами, а открывшийся багажник и его прихлоп, – с какой это стати? – были физически осязаемыми даже для сидящих внутри авто.

Бим проснулся от грохота. Повёл головой: «Где, что? Мы уже в Варшаве?»

– Х…я в Варшаве! Это ты уже в Польше, а мы ещё в Белоруссии, – отреагировал рассерженный генерал.

«Малюха! Сынок, – что ты там делаешь!?» – Это кричит он же, но уже ласково, примеряя на себя роль нежного отца.

Малюха: «Багажник захлопнул».

Папа: «А кто открыл?»

Малюха: «Почём я знаю. Ты и не закрыл после своей дурацкой таможни».

Малёха-Малюха на этот раз не смог утаить своего бешенства, обычно тщательно схораниваемого при папе. И сплюнул в первый раз.

– Сынок, тут нельзя плевать! Бычки в карман клади.

– Плеваться нельзя, а про «плюваться» не написано.

Вот сила русского слова, в котором замена одной буквы меняет всё!

Отец привык к неадекватным поступкам сына, но некоторые особо яростные наезды воспринимал отрицательно, сердился, страдал и долго отходил. Это некоторым образом влияло на регулярность одаривания Малёхи деньгами для развлечений. Это мешало незапланированным остановкам и покупкам харча, смачно расползающегося между пальцев, в любимых всеми мальчиками мира милых и могучих ɱакдональдсах.

– МММ! – масляно ухмыльнулся критик №10.

***

Отец, всего лишь за час, излишне крепко «пролетел» сразу по нескольким статьям. От совершённого лохова, само—собой, потерял флаг непогрешимости и президентской главности, такой обязательной для Малёхи перед лицом других старичков. Старички – эти, так даже более абсолютные болваны, чем его – только изредка не умный – папа.

– Кирюха, сына, хорош курить, – прыгайте в машину! – прикрикнул самый важный по ранжиру персонаж этой ужасной книги.

Технические характеристики одного из путешественников:

Клинов Ксан Иваныч. 53 года. Владелец автомобиля, штурман, неподменяемый никем рулевой, генерал—капитан над всем прочим сбродом, быдлом, ленивой шушерой. Намотал почти четыре тысячи км, прежде чем доставил на границу шушеру.

Шушера – это вызывающе несправедливое НЕЧТО среднее между палубной, вечно пьяной матроснёй, и беспечными, ни хрена не помогающими, апатичными пассажирами, называющими себя вдобавок ещё и товарищами Клинова.

Ксан Иваныч – в крайней степени озлобления: как от затора на мосту, сравнимого, разве—что, с пресловутыми столичными пробками, так и от поведения подлого, само—собой открывающегося багажника. В багажник упакованы жизненно необходимыме вещи и легально ввозимые непреходящие ценности. Багажник к тому же вскрыт какой—то сволочью.