Сергей Санеев - Жизнь, как есть

• Название: Жизнь, как есть
• Автор: Сергей Санеев
• Жанр: Эссе

Здравствуй, уважаемый читатель. Я представляю тебе простые зарисовки о жизни. Она многогранна и не предсказуема. Иногда из школьного троешника вырастает успешный бизнесмен, а яркий общественный деятель быстро превращается в пьяницу и «умирает» для всех и для себя (нередко в прямом смысле слова). Но, если ты думаешь, что с рождения твоя жизнь кем-то прописана или предрешена, то ты ошибаешься. Мы сами ее куем. И благо тем, кому хватает сил преодолеть все барьеры и прийти к финишу не первым. Книга об этом. В ней я фрагментарно, в форме рассказа и повести показываю разноцветие Жизни. Безусловно, она еще шире и многогранней. А ты прочитаешь здесь только мою часть.

---

– Помню, помню.

Моего соседа по палате выписали в пятницу, мы пообщались две недели. И, может быть, у меня бы и не появилось желание об этом написать… Подумаешь, разговоры «а помнишь» с вынужденным собеседником. Но он, прощаясь, улыбнулся, подержал мою руку в своей и раздумчиво сказал:

– Нам с тобой хоть вспомнить есть чего. А что к старости вспомнят сегодняшние мальчишки и девчонки?

Да, вопрос! А, ведь, хочется, чтобы им тоже было что вспомнить. И я подумал, что их воспоминания во многом будут зависеть от нас, устраивающих жизнь сегодня.

Страх

Я шел по мартовскому льду залива. Шел аккуратно, внимательно обходя еле заметные полыньи. А еле заметные в марте они потому, что сам лед пористый, неоднородный, и образующаяся полынья покрывается этой крошкой. Поймай ее взглядом, здесь спешка опасна.

День ясный, видимость хорошая. Вдалеке от меня бегают, играют, толкаются и катаются по льду два парня. «Они ведут себя крайне опрометчиво» – подумал я.

Градусов на 120 в другую сторону идет кучка народа, может рыбаки–колхозники, может еще кто… Далековато, не различаю.

Это все, что ловил мой взгляд на данный момент. Эти двое, безрассудно резвящиеся на тонком пористом льду, все же притягивали к себе внимание. Вот они опять побежали, стали бороться, упали на лед и стали кататься по нему в обнимку.

В какой–то момент я обратил внимание, что они сливаются с общим ледяным полем. Я понял: они уже не на льду и еще не под ним. Провалились!

Мозг начинает работать быстро и четко, он оценивает дистанцию до происходящего. Сравнивает расстояние и до той кучки людей, что идут в другую сторону. Они очень далеко, и не факт, что кто–то из них увидел происходящее.

Я уже бегу, глазами пытаясь удержать то место, где они ушли под лед. В голове четкое понимание, что их шансом могу быть только я. Снимаю шарф, ищу глазами место, где они провалились. Не вижу, одинаковое месиво вокруг. И вдруг, в одном месте оно зашевелилось, это люди борются за свою жизнь, пытаясь вынырнуть. Беда, одежда теперь тяжелая, тянет их на дно…

Я быстро, но осторожно ложусь на лед и ползу к кромке полыньи. Вот он, край льда. Опускаю в воду руку с шарфом. Не достаю, но вода там, внизу, ходуном ходит: они еще живы. Еще немножко. Ложусь на бок, тянусь рукой глубже и ощущаю, что сам уже на половину тела в воде. ПРОВАЛИЛСЯ! СТРАХ! Это даже не мысль, а некий штамп, как выстрел: все, конец!

Когда я бежал сюда, было много мыслей о способах и технике спасения ребят, но не было одной, что я сам могу там оказаться.

Спасение невозможно, УЖАС! Я не готов принять случайную смерть!

Просыпаюсь в холодном поту, вся подушка мокрая. Сел на кровати, закурил и подумал: я же смелый парень, как же страх смог меня посетить?! Прошел огонь и воду, и медные трубы, а тут испугался, как новобранец в первом бою.

Приснится же такое! А как же на войне? Страх не оставляет выбора?

Наверняка бойцам в первые дни, недели ВОВ было страшно. Наверняка страх ходил рядом, пока не отгремели последние взрывы той страшной войны. И при этом люди занимались повседневным ратным трудом, писали письма своим любимым, ели кашу в окопах под взрывы немецких боеприпасов. Ходили в атаку под пулями, закрывали своими телами огневые точки противника, шли на таран в воздушных боях…

Как они справлялись со страхом? Как преодолевали его и побеждали?

Курю, думаю… Есть ответ.

Все, что мы делаем, является результатом нашего ВЫБОРА. Война является крайне опасным мероприятием для каждого ее участника. Тешить себя надеждой, что не погибнешь в бою? Надежда, наверняка, была, но главным было другое: люди защищали свою землю, родных, будущее своих детей. Им было ради чего идти в бой, они сознательно выбирали идти через все смертельные опасности, их цели и мечты были за зоной страха. Это и давало возможность дружить со страхом и не поддаваться ему.

Просто сон, а сколько размышлений взбаламутил…

Сосед.

В старом обшарпанном доме послевоенной постройки жили старые люди, они там со времен его заселения. Дети выросли и улетели из родительских гнезд, да это и понятно: квартиры микроскопические, в них вдвоем–то тесновато. Ремонтов не было, наверное, тоже со времен постройки.

Я оказался среди этих людей случайно, надо было некоторое время пожить в однокомнатной квартире моей умершей бабушки.

В соседней квартире жили старые евреи, муж с женой. Старые потому, что они так выглядели, их возраста я на самом деле не знал.

Очень добрые, приветливые… Они знали меня сызмальства и продолжали относиться ко мне, как к ребенку. Лия Семеновна была искусным кулинаром и общительным человеком. Приготовив тот или иной деликатес, она обязательно угощала меня. Визит ко мне доставлял ей удовольствие: я всегда нахваливал ее мастерство в приготовлении пищи. К тому же она получала доступ к моим ушам: рассказывала, расспрашивала.

Яков Михайлович был маленьким неразговорчивым человеком. Он постоянно что–то мастерил или ремонтировал. Заходя в их квартиру, я всегда заставал его в коридоре за каким–либо рукоделием. Он курил, как паровоз, несмотря на огромное количество страшных медицинских диагнозов. Дверь в комнату из коридора он закрывал, чтобы не травить жену, а сам находился в состоянии дымной невесомости. Ужасно кашлял при этом. Его неразговорчивость не мешала нам общаться посредством пяти–десяти слов с каждой стороны.

Он еще и работал на каком–то заводе слесарем–инструментальщиком. И, несмотря на его недуги и почтенный возраст, был очень востребован. Редкий специалист, да еще и порядочный человек – таким был мой сосед.

Я вставал рано и рано выходил из дома на работу. Яков Михайлович выходил из дома еще раньше. Наш маршрут от дома до трамвая совпадал, только он его преодолевал за полчаса до меня. Ходил он медленно, переваливаясь с ноги на ногу, и курил… Курил он постоянно; мне кажется, что прерывал он это занятие только на время еды. И то можно посомневаться.

В то утро все было, как всегда. Поздняя осень, я вышел из дома затемно. Маршрут неизменный. В последнем дворе перед трамвайной остановкой заметил человека, лежащего немного в стороне от тропинки. Он съежился и скорее напоминал кучку выброшенной одежды.

Я подошел к нему и потрогал за плечо. Человек застонал – живой. Я перевернул его на спину и узнал Якова Михайловича. Глаза закрыты, изо рта – слюна… На мои вопросы не реагировал.

Надо нести домой. В моих руках портфель, с ним – сумка. Ладно, как–нибудь приспособлюсь. Людей–то нет рядом, рано еще, а то и помощи попросить не грех.

Взял его на руки, как ребенка, чтобы ему было удобней. Легкий. Взял еще и нашу с ним поклажу. Прошел метров двести–триста, уже и не такой легкий, как сначала. Портфель с сумкой – дополнительный вес и неудобство. Решил по–другому: несу Якова Михайловича метров сто, сажаю его на землю (лавочек не было во всей округе), возвращаюсь за поклажей. Несу портфель с сумкой до того места, где сидит Яков Михайлович, оставляю их, беру его. Опять – сто метров. И так далее, челноком.

Начали встречаться люди, а я начал понимать, что одному мне не дотащить его до дома. Стал просить прохожих о помощи, в лучшем случае слышал в ответ:

– Мне некогда.

Или:

– Спешу на работу, извините.

Одним словом, после трех обращений и отказов я обозлился и прекратил просить помощи у сограждан.

Уже страсть, как тяжело, спина онемела, ноги трясутся, руки не держат. Подумал–подумал, решил изменить способ переноски соседа на менее удобный для него, но более удобный для меня: взвалил его на плечо, в противоположную руку взял нашу с ним поклажу и пошел.

Я дошел–таки до дома, поднялся на наш третий этаж, уложил Якова Михайловича на диван в его квартире и грохнулся на диван в своей. Ноги тряслись, руки – тоже. Одежда, несмотря на достаточно прохладную погоду, мокрая от пота.

Посидел, принял душ, оделся в сухую свежую одежду и отправился на работу.

Опять все, как всегда.

Ближе к обеду позвонил на домашний Лие Семеновне узнать, как там Яков Михайлович. Она сказала, что приехавшая скорая констатировала смерть, и что она благодарна мне за то, что он умер дома, а не на земле в чужом дворе. Она говорила спокойным ровным голосом, видимо, для нее это было ожидаемым событием.

Господи, это значит, – он умер, пока я его нес. Ну да, если вначале он хрипел, то ближе к дому – затих.

Меня опять такая злоба взяла за черствость людей!… «Я тороплюсь, мне на работу», – их не касается чужая смерть.

Я подумал о соседе. Он шел своей дорогой, а смерть – своей. При его ужасном здоровье не припоминаю, чтобы он пользовался больничными. В любом состоянии, переваливаясь с ноги на ногу, этот маленький старый человек шел на работу.

Что это? Привычка? Сознательность? Ответственность?

Похоже, всего этого хватало в поколении наших отцов и даже более.

Нам есть чему у них поучиться.

Силы человеческие.