Клавдий Корняков - Малая Родина

• Название: Малая Родина
• Автор: Клавдий Корняков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4329-0063-0

Автор этой книги родился в городе Коряжма Котласского района Архангельской области, а детство и юность его прошли в деревне Новошино Красноборского района. После длительной и кропотливой работы по сбору материалов Клавдий Александрович обобщил их в книге, в которой показал тяжелый труд северного крестьянства, обычаи и нравы, рассказал о земляках, друзьях детства и юношества, о труде в колхозе, о военном и послевоенном времени, вскрыл причины развала и гибели таких больших деревень, как Новошино и Шадрино. Но они живут в его памяти и в памяти его земляков.

---

Соль и водка составляли монополию государства и продавались в казенных кабаках. Строительство кабаков и складов, подвоз товаров, содержание сидельцев, охрана и даже растраты сидельцев ложились на население. Казна получала только чистый доход.

За пуд соли до 1646 года казна брала 10 денег, в этом же году цена соли поднялась до 40 денег за пуд. Население стало избегать употребления соли. Тысячи пудов рыбы сгнило у рыбопромышленников. Казна потеряла не только соляный доход, но и пошлину с рыбной торговли. Правительство вынуждено было снизить цену на соль до средней нормы.

Если говорить о ценах на другие продукты, то, например, в начале 1662 года рожь доходила до 25 рублей четверть, но это произошло не вследствие вздорожания хлеба, а вследствие падения курса медных денег, выпускаемых правительством Алексея Михайловича.

Судя по этим ценам, не нужно думать, что жизнь тогда была очень дешева. Они говорят только о том, что стоимость денег, их покупная сила была значительно выше современной. Этому способствовало отчасти то, что серебро тогда было очень дорогое; кроме того, вес рубля был значительно больше. Главной причиной дороговизны денег было отсутствие заработков. Существовавшие заработки оплачивались так низко, что даже указанные цены были неимоверно высоки по сравнению с ними. Высоки были эти цены и для крестьянина. Сравним, например, цену ржи, которую крестьянин предлагал рынку, и цену железа, которое он требовал от рынка. Оказывается, что за пуд железа он должен был променять две четверти, т. е. 18 пудов ржи, и это еще в городе Вологде, а где-нибудь на Устье эти «ножницы» должны быть еще больше, минимум в 2 раза, так что в Устьмехренской сохе пуд железа должен был стоить не меньше как пудов 40 хлеба, а пуд меди – около 300 пудов ржи, пуд слюды для окон – больше 200 пудов и т. д.

В Дмитриевской сохе заработков в то время почти не существовало, так как недостатков рабочих рук не было в связи с тем, что было много беглого элемента. Нанять работника можно было за 20 пудов хлеба на круглый год. Тогда же работали в основном за прокормление. Например, около Москвы в XVI веке годовая плата «казаку» была от 3 алтын до 1 рубля. Если эту цену применить для Устьмехренской сохи XVII века, то работник за целый год работы едва-едва мог бы купить полпуда железа и едва ли бы мог купить топор, сошники, косу.

Исходя из этих сравнений, мы должны признать, что жизнь тогда была чрезвычайно дорога, хозяйство рядового крестьянина не имело прочной экономической базы, он был вечным рабом нужды, кулака и государства. Одни только «сильные разбойные люди» были независимы, по крайней мере, от двух последних властителей.

Из промыслов в Устьмехренской сохе существовала одна охота за пушным зверем. Даже смолокурение еще не было распространено. Из всех Устьянских волостей только Чадромская волость занималась им с издавна, еще со времен Великого Новгорода.

Нравы, обычаи, быт жителей Устьи

Русские XVI–XVII веков были народом невежественным, нечистоплотным и крайне нечестным. Европейцев поражали и отталкивали эти их качества. Подобные выводы сделали Р. Ченслер, Антон Джевкинсон, Т. Равдольер, которые в разные времена посещали разные районы Московского государства.

В оправдание этого огрубения нравов и расхлябанности нравственных устоев приводится обыкновенно влияние гнета татарщины и другие невзгоды русской истории, но это едва ли верно. В новгородских владениях татарщины не было, а нравственный уровень населения был не выше.

Несчастье русской народности не в том, что она пережила татарщину, а в том, что она не пережила религиозной реформации в том возрасте, когда реформация была возможна. Возможна же она была в XV–XVII веках, когда в Новгородской области появились разные рационалистические секты. Вместо реформации она пережила новый прием византийщины через патриарха Никона.

Следует отметить, что церковная реформа патриарха Никона, предпринятая в 1650–1660 годы, касалась комплекса богослужебно-канонических мер в Русской Церкви и Московском государстве, направленных на изменение существующей тогда в Москве (Северо-восточная часть Русской Церкви) обрядовой традиции в целях ее унификации с современной греческой (во времена Никона). В результате Никоновская реформа расколола нацию: на более устойчивых и менее устойчивых. Более устойчивые и честные перешли в сектантство, а менее устойчивые, покладистые стали православными.

Исторический словарь трактует сектантство как принадлежность к сектам – ограниченным группам, отпавшим от вселенской церкви и жестко требующим признания правоты своего вероучения и связанной с ним морали и образа жизни; при этом отвергается как ложное все, что относится к вере и жизни за пределами секты.

Совершенно очевидно, что преследования раскольников правительством только окружили их ореолом мученичества, страдания за истину, ореолом героизма, а эти проявления человеческого духа всегда привлекали и будут привлекать человеческие сердца. В Дмитриевском архиве сохранилось мало документов, относящихся к XVII веку. В нем нет никаких указаний на отношение населения к расколу, но, судя по данным XVIII века, следует полагать, что отношение к расколу было самое сочувственное. В лесах Дмитриевской волости встречалось много следов старых поселений, о которых ни архив, ни предания ничего не говорят. Следует полагать, что это скиты и раскольнические поселения XVII века.

Что же касается православной религии, то во все времена дмитриевцы отличались чрезвычайным равнодушием к делам церкви. Такое равнодушие целиком и полностью относилось и к моей малой родине, о чем в своих записках «По волнам житейского моря» вспоминает пермогорский крестьянин И. С. Карпов («Новый мир», № 1, 1992 год): «В 55 верстах от Красноборска, по лесной реке Устья, есть деревни – Новошино и Шадрино до 180 дворов с населением до 700 человек жителей. Место лесное – тайга. Сельское хозяйство слабо развито, так как хлеб и картофель часто убивает ранними заморозками. Большинство жителей занимаются охотой на зверя и птицу и сдают кооперации пушнину. Население безграмотное, церкви нет, и за удовлетворением своих духовных нужд обращаются в церкви в деревню Синники (ниже по реке Устья 25 км) или же в Пермогорскую церковь, путешествуя непролазными болотами и дорогами, расстояние до которой около 40 километров. В 1920 году кончили постройку небольшой деревянной церкви, до этого времени в обеих деревнях никогда не было церкви. С окончанием строительства жители просили Велико-Устюгского Епископа Алексия послать священника».

Вот она, деревня Новошино, в 55 верстах от Красноборска

И.С. Карпов далее повествует, что его вызвал благочинный и предложил ему, как дьякону, принять сан священника, убеждая, что получен указ св. Синода искать лиц, достойных сана священника, хотя бы даже из крестьян.

«Но я не мог решиться взять на себя такую ответственную должность – быть пастырем и учителем веры по своей малограмотности, как окончивший 4 класса начальной школы, да к тому же с семьей в 8 человек забираться в такую лесную глушь и бросить в 17 лет насиженное гнездо.

Согласился на предложение благочинного дьякон Красноборской церкви Александр Кичанов. Как кандидат в сан священника, он съездил в деревню Новошино – будущий свой приход – и договорился с прихожанами о материальном своем обеспечении. Семья его – одна жена. Был сын у него, но убит еще в империалистическую войну. Постановили будущие прихожане, согласно требованиям дьякона, платить с каждого верующего по 20 фунтов зерна и по 2 фунта коровьего масла. Кроме того, и от церкви доход за требы и поминания. Такому обеспечению завидовали служители других приходов. Обеспечение гораздо лучше Красноборского, где все прихожане – мещане, не наделенные землей. Рукоположенный в сан священника, он не требовал для службы псаломщика, каковую должность исполняла матушка-попадья. В Красноборске, видимо, материальное обеспечение было неудовлетворительно, и дьякон прирабатывал – прикупал во время ярмарок пушнину, шерсть, телячьи опойки[7], лен и, имея связь с агентами-закупщиками, сдавал им.

Приехав на Устью, в деревню Новошино, он всецело предался торговле. Прихожане (охотники) охотно сдавали пушнину на месте, также телячьи опойки и лен, который сеяли на выжженных полянах, и он давал хорошие урожаи. Но, не довольствуясь этим, батюшка уезжал за покупкой пушнины в другие районы на целый месяц и более.

Сам о. Александр был трезвенник, но тайно торговал и спиртными напитками, и это не ставилось ему в вину, так как водки тогда в магазинах не было, и многие гнали самогон. Во время отлучек о. Александра умирали старики и дети-младенцы от болезней – скарлатины, дифтерии, дизентерии и не исповеданные старики. Но эта вина, падавшая на священника, не остановила его. Успехи наживы на торговле невозвратно увлекли его. У жителей деревень Новошино и Шадрино создалось недовольство тем, что при сдаче зерна он браковал его и требовал лучшего, хотя зерно было хорошее. Матушка не принимала масла, считая его кислым, требовала сепарированного. Некультурные устьяки возмутились, вынесли на общем приходском собрании решение убрать негодного священника, написали прошение Велико-Устюгскому Епископу Алексию и передали благочинному. Ждали решения Епископа, но решения не было, предполагали, что благочинный задержал прошение. Подали второе прошение, и опять нет никакого решения. Но, как выяснилось, Владыка не всему верил, что написано в жалобе, полагая, что на священников часто клевещут.