Геннадий Мещеряков - Юмористические рассказы. Первая часть

• Название: Юмористические рассказы. Первая часть
• Автор: Геннадий Мещеряков
• Жанр: Прочий юмор

Взято из нашей жизни – не выходя за околицу и без кривых зеркал. Два комментария: Вовки, соседа, – «Прикольно, офигеть…», Кузьмича, старожила села Баклуши, – «Когда читал «Эпизод с комментариями», деревянная нога чуть не отвалилась, так смеялся, и от других сочинительств дергается, прям как живая…»

---

Из подъезда пятиэтажки выскочила с сумкой и фонендоскопом в руках медсестра скорой помощи.

– Эх, и вредный мужичок, – пожаловалась Никитичне.

– К нему и иду.

– Вам бы медаль «За мужество», – восхитилась медсестра.

И орден бы дать не мешало. Старик был жадный, злой. Недавно потерял зрение и стал еще злее. Заставил пригласить в свидетели соседку, прежде чем открыть дверь.

– Сволочи, – орал он на всех – на родных и близких, на чиновников и социальных работников, особенно на врачей, дошел до прокурора. Бригадами приезжали из больниц и поликлиник, но что припишешь: давление, как у космонавта, сердце здоровое. Немного спина побаливает, так и молодых вон как скручивает.

Она смотрела на него – маленького, обмоченного, с всклокоченными волосами. Один глаз стеклянный, другой словно немного видит, и все время бегает туда – сюда, как на старых часах. Страшновато.

– Вот вам пенсия, семнадцать тысяч рублей.

– Все правильно? – спрашивает он у соседки.

– До копеечки, – подтверждает та.

– Пока, Федор Владимирович, увидимся.

– Тоже мне профессор Беляев: чем смотреть мне – стеклянным глазом?

В редакции брехунка, расположенной в центре развлечений и досуга, где постоянно звучали песни, Никитична отдыхала. В газете журналисты не работали, всех сократили. В кресле редактора сидела Матрена Васильевна из местного училища. Корреспондентами числились кулинар Елена Маленькая и техник мукомольной промышленности Елена Большая. Никитична приходила в брехунок к чаепитию. Прослушав последние новости, Никитична не выдержала:

– Девоньки, а когда вы работаете?

– Надоело нам работать, – сказала Елена Маленькая, – мы перешли на самообслуживание.

– Так не выписывают газетенку.

– Зато нам удобно, – вставила Елена Большая. – В редакции и парикмахерская, и столовая, и переговорный пункт, и справочная, и товары первой необходимости.

– Хватит, надоело. Липовые чиновники, липовые депутаты. Буду баллотироваться в мэры…

В приемной мэра города Анны Никитичны Ершовой собрались местные начальники.

– Как вы думаете, возьмет нас в свою команду новый мэр или пора подыскивать другую должность, – спросил Эдуард Вениаминович из потребительского союза.

– Не верю я, что 70 процентов горожан за нее проголосовало, – высказал сомнение начальник городского рынка.

– А что тут непонятного: была почтальоном, все ее знают, – вставил главный коммунальщик.

– И она знает всех, в том числе и нас, – подтвердил начальник почты.

– Скорее всего, не подпишет Анна Никитична наши заявления. Не только она, все знают, как мы попали в свои кресла, – заявила редакторша.

Раздался звонок телефона, незнакомая присутствующим секретарша сняла трубку, послушала и утвердительно кивнула головой.

– Сегодня приема не будет, Анна Никитична знакомится с новыми работниками мэрии, – сказала весело она.

На перекрестке

На перекрестке дорог, где степной ветер гонит серые волны ковыля к далекому Узеню, встретились двое, с котомкой и рюкзаком.

– Здорово, Пахом! Узнал меня? Петров я с Ежей.

– Здорово, Устим! Как не узнать, вместе выросли. Как там в Ежах? Как Кондрат Иваныч?

– Ничего, хромает. На баб поглядывает, которые остались. А в Суслах как: не все померли?

– Тоже одне бабы остались. Летом раком на огородах, зимой самогонку глощут.

Порыв ветра донес далекий рокот машин.

– У вас ишо работают, а у нас Кузькин, не видеть бы его мать, все межи и доли наши распахал и засеял озимкой. Себе зерно – нам солому.

– Жук-кузька, – рассмеялся Устим. – Будя о нем. Ты вот скажи, Пахом, как у вас в Суслах поживает моя родня Алевтина Маркеловна со своим непутевым мужем Кузьмичом. Бывало, напьется, все расколет. Алевтина последние тарелки за образами прятала.

– Теперь угомонился, на погосте он, как и остальные мужики закрывши рот лежат. Да ну их всех к лешему, земляк. Давай пообедаем, чем Бог послал. У меня есть лук, сало, вареная картошка.

– У меня самогон.

В степи всегда ветер. Кружился он вокруг них, гоняя волны травы, хотел сгоряча свалить дерево у засохшего пруда, схватил за ветви, но мало было силенок, сорвал только листья.

Они не замечали потуги ветра, окунувшись в приятные воспоминания.

– Помнишь, Пахом, учетчицу бригады Аксинью. Заря завидовала ее румянцу. Мы обои за ней ухаживали, а она тянулась к Григорию. Не знаешь, как жизнь у нее сложилась?

– Эх, дорогой Устим! В чем наша беда. Все интересуемся, как ее, твоя, моя жизнь сложилась. Тольки на старости лет я понял: слаживать ее надо самим…

Они пошли, обнявшись, к далекому опоясанному узкой лентой Малого Узеня горизонту, напевая песню втроем – Пахом, Устим и ветер.

Удачный розыгрыш

Деревня прижалась к кладбищу, вокруг которого разрослись деревья. А вот ограда осыпалась: заржавели гвозди, упал сгнивший штакетник.

Каждый, кто ехал по дороге, видел разрушенную временем ограду, но по привычке надеялся на хозяйство. Хотя остался в деревне вместо колхоза один фермер.

Говорили ему:

– Поправь ограду, ночью все чаще снятся мертвецы. Скоро навещать будут.

– Мертвые не ходят, – успокаивал стариков успевший разбогатеть фермер.

– Вон к Агафье, постучался муж, а уж лет двадцать как замерз в сугробе. Жалился: собаки кресты отметили, коровы тревожат мертвецов. Не гоже так. Вот придут к тебе – узнаешь, ходят или нет.

Ночью фермер услышал в сенях тяжелые шаги.

– Это дед твой Пахом, – послышался глухой голос, – когда ты, сукин сын, оградку поставишь на кладбище, все себе и себе. Смотри у меня.

На другой день стучали топоры и звенели пилы на погосте, который к вечеру огородили. Больше других старался фермер, сбивая штакетник дрожащими руками. Вместе с ним работали старшеклассники, разыгравшие его так удачно.

А дед, кажется, ухмылялся с могильной фотографии.

Как-то я встретил фермера у кабинета психиатра.

– Покойники шьют дело, – шепнул мне, – говорят: земляков обманул, присвоил их земельные доли. И за аренду только десять процентов плачу.

– Ты так психиатру не говори, заметут еще в психушку.

– Что же делать? – смотрел на меня как на последнюю надежду.

Попросил его рассказать о своих невзгодах и печалях поподробнее.

– Под Рождество приходили трое в саванах, с косами. Попил, говорят, кровушки народной, обобрал всех. Если не составлю справедливые договора с пайщиками, не построю часовню у кладбища и не положу по селу асфальт, дело будет у прокурора. Сам туда с повинной побегу, – фермер действительно верил во всю эту чепуху. Надо было его спасать. Переборщили селяне, скорее всего опять ученики. Но в чем – то они правы. Надо всех примирить благими делами.

– Тебе трудно проложить по улице асфальт? – спрашиваю.

– Конечно, нет.

– А часовенку построить?

– Еще легче.

– А больше людям, твоим же односельчанам, за арендуемую землю платить?

– Нет вопросов.

– Так в чем же дело? Начинай, а я с душами умерших договорюсь.

– Сможешь?

– Нет вопросов.

– Верю тебе, а сделаешь так, чтобы они больше ко мне не приставали?

– Еще легче.

Дня через два приехал я в школу к старшеклассникам.

– Ребята, – говорю, – человек с ума сойти может, очень уж впечатлительный. Где милосердие?

Договорились: с этого дня ни одного розыгрыша не будет.

А асфальт в селе и часовенка у кладбища появились. Повысил арендную плату за землю фермер. И все стали жить спокойно и мирно.

Я в этой истории прибавил только часовенку у кладбища. Так захотелось.

Старше города

Слесарь-электрик Михалыч перерыл все старые ящики, чтобы найти нужную гайку. В слесарке чего только не было, многие годы из нее ничего не выбрасывали. Попадались детали даже от «овечек» – это такие маленькие паровозы с большими – большими трубами.

Но подобного Михалыч никак не ожидал: под пылью одного ящика он отковырнул… копейку – думал поначалу шайба. Почистил ее и застыл в недоумении: 1853 год.

Как такое может быть? Ершову всего 115 лет. В то время в степи на его месте только сайгаки бегали. Копейка была старше города на сорок лет…

Размышляя о находке, еще больше запутался слесарь. Ящику никак не может быть полтора века, он типовой, стандартный, да и люди столько не живут. Много десятилетий прошло после революции, когда сменились деньги. До сих пор не может отгадать загадку старый железнодорожник.

Еще была одна памятная находка у Михалыча. Бочку водки откопал он в тине старой балки, где вода жарким летом всегда высыхала.

Поехал тогда на рыбалку на пруд Пьяный. Просыпалось подрумяненное зарей утро. В сухой балке фиолетовые тени были гуще. Поэтому несколько раз ударил детской лопаточкой по твердому предмету, прежде чем увидел обод то ли бочки, то ли колеса.