Наталья Богранд - Сказки бабушки Параски. Ярмарка в Крутоярах

• Название: Сказки бабушки Параски. Ярмарка в Крутоярах
• Автор: Наталья Богранд
• Жанр: Поэзия

События сказок бабушки Параски разворачиваются во второй половине 19 века и описывают один календарный год из жизни жителей маленького городка Посад. «Ярмарка в крутоярах» – это первая сказка из цикла, знакомящая читателя с героями и описывающая их приключения во время путешествия на ярмарку…

---

Только бес всегда рогат,

Таракан, сверчок, ухват.

Кочуб: Всяк, кто знатен, виноват.

Коца: Знать, а вслед купечество

Часто для отечества

Возводили, создавали,

Кровь на войнах проливали,

Деньги личные вклада́ли.

Кочуб: Прям о бедных и страдали!

Коца: Мож не так! Мож о душе!

Кочуб: Гребешок не нужен вше!

Думают о душеньке?

Ха, скорей о брюшеньке!

Свистуновка отблистала:

Крепостных у них не стало,

Сразу спесь уже не та,

Как в недавние лета.

Коца: Ты не с энтих, невзначай?

Человека отличай

По поступкам, не по роду.

Все мы одного народу!

Но и из разночинного сословия находились такие ловкачи, что продвинулись в карьере, а потому всячески равнялись на тех, кому такое положение доставалось по происхождению. Заносчивость не приветствовалась, и посадцы отзывались о всяком чванливом человеке как с ироничным неодобрением, так и с брезгливым неприятием.

– Тот, который при бумажке,

Заимеет вдруг замашки

Большего значения,

Свыше назначения.

Выбился из писарéй,

А как будто из царей!

У Кульбачей и на этот счёт не было единогласия. Дед хоть особо и не критиковал, однако не больно-то одобрял стремления простого человека протиснуться поближе к власти, в то время как бабка, хоть и с известным почтением относилась к носителям должностей и обычно спорившая больше по привычке, дабы всегда и во всём иметь своё мнение, про таких «выскочек» тоже могла позволить поиронизировать достаточно хлёстко. Сказывалась не обычная зависть, но извечное российское недовольство теми, кто при равных возможностях поднялся выше, преуспел.

Кульбач: Дак Посад-то наш возник

Раньше, до разрядных книг.

После всех порасписали,

Обучили, обтесали.

Хоть пошли все от основ,

Мало кто достиг чинов.

И зачем туда стремиться?

Не объедками кормиться,

Но не с праведных трудов:

Гнуть себя на сто рядов

Не в работе, а в поклоне?

Вроде в чине, но в полоне!

Мы живём от ремесла.

Кульбачиха: Плуг тянуть впрягут осла?

Дурака не привлекут.

Кажной твари свой закут!

Кто в дворянстве был рождён,

Тот и чином награждён.

Не тягаться же со знатью!

Те – по роду, не по платью

И достойны, и умны.

Потому – у них чины.

Кульбач: Дак народ-то весь один.

Хоть холоп, хоть господин.

Хоть и разные труды,

Все мы из одной руды:

Из того же чугуна.

Жизнь и смерть у всех одна,

Кульбачиха: Все что ль одинаковы,

Как сапожки лаковы?

Жизнь у кажного своя,

Как тележья колея.

Кульбач: С одного все матерьяла.

Если гордость обуяла

Кой-кого, пущай гордится.

После – червь им насладится!

Было в Посаде и своё купечество, и тоже мелкое. А кроме того здесь же проживали выходцы из крестьян, не те, от которых пошёл Посад, а теперешние, что после «воли» по большей части подались в города в услужение. Посадский философ Кульбач смотрел на это без осуждения, но и без одобрения.

Кульбач: Наступила волюшка,

Не нужно и полюшко.

Побросали люди сошки

И запрыгали, как блошки.

И хотя жители считали себя истинными горожанами, во многих дворах, кроме лошади, водилась разная живность, и каждое утро городские улочки-переулочки оглашались петушиным пением да мычанием коров. То есть посадцы, при всём стремлении выглядеть коренными горожанами, никогда не забывали, что их давние предки были «аграриями». Кульбач и на этот счёт имел своё мнение.

Кульбач: Нам судьба не подкузьмила.

Хвост деревня защемила,

Город за уши схватил,

В люд посадский превратил.

Ремесло не вяжет руки!

Город ближе всё ж к науке —

Ей и наполняешься,

Умственно меняешься.

Свои дворы с небольшими садиками, да с двумя-тремя грядками посадцы патриархально называли на церковный лад подворьями. По субботам здесь топились бани, хотя городская баня тоже имелись, а раз в 3—4 дня некоторые хозяйки, или их кухарки, по-прежнему, как в стародавние времена, пекли хлеба, несмотря на то, что в булочной у Епихона всякой выпечки было предостаточно.

И ещё должна рассказать вам по секрету об одном достаточно известном, но не столь широко афишируемом занятии посадцев – это о самогоноварении. Водился за ними такой грешок, так как все они были людьми рачительными, домовитыми и предприимчивыми. Не на продажу, а исключительно для домашнего употребления на случай праздника либо семейного торжества замечательные посадские хозяюшки готовили лёгкие и приятные на вкус наливочки из того небольшого разнообразия даров собственного крошечного садика, где произрастали ягодные кустарники, да некоторые фруктовые деревья, распространённые в данной местности средней полосы России. Мужья этих прилежных матрон слыли не менее великолепными умельцами в приготовлении других, более забористых напитков, регулярно ставя бражку, а затем перегоняя её на крепчайший самогон. Дед Кульбач с соседом Еросимом частенько обсуждали это подпольное производство, снимая пробу с только что выгнанного первача.

Кульбач: Виноделье местное

И властям известное.

Мож оно и не законно,

Но заложено исконно.

Еросим: Дак у нас сама же власть

Покутить не против всласть.

Кульбач: Русские мы – не татары,

То есть из одной опары

При чинах и без чинов

От одних идём основ.

Знакомые нам кумовья Сидорий и Евлам, чинно выпивая по какому-то случаю, рассуждали примерно так же.

Сидорий: Если ты живёшь с припасом,

То его известным часом

Завсегда найдёшь, где надо.

Мы ведь пьём не до упада!

Так я говорю, Евлам?

Евлам: Что за дурь нажраться в хлам!

Мы народец деловой,

Да с прицельной головой.

А ударишься в загул —

Две недели караул!

Сидорий: Да, при празднике любом

Дым хмельной стоит столбом.

В будни надобно стараться,

Ну а в праздники – надраться!

А иначе что за жизь?

Евлам: Белкой в будний день кружись,

Ну а праздник, кум, уважь!

Сидорий: Но умей сказать: «Шабаш!»,

Обрубая развлеченье

И опять ныряй в верченье.

Жена Евлама Феногея, поглядывая на выпивающих кумовьёв, не удержалась от издёвки.

Феногея: Празднику и дурень рад!

Только наш-то аппарат

Слишком част в употребленьи.

До зимы уж все соленьи

Поубавились в подполье.

Евлам: Не ломай, жена, застолье!

Хранились сии семейные припасы в погребах бок о бок с соленьями. Поэтому, если какому-нибудь впавшему в дремотную меланхолию мужичку хотелось как-то поднять себе настроение, взбодриться или утешиться и при этом не раздражать супругу, он мог незаметно спуститься в подпол, нацедить в ковшик первача, выпить и закусить солёным огурчиком или груздочком, выловив его из соседней кадушки. Тем не менее, при таких запасах, да при такой великой любви к застольям, горьких пьяниц в Посаде почти что не было, то есть местные мужички иногда становились таковыми на период осенних свадеб либо затяжных праздников, но уж тут, как говорится, сам Бог велел!

Сапожник Тыря в разговоре с отцом Мосеем защищал посадских мужиков, когда престарелый батя начинал сетовать, что раньше посадский народец был куда более трудолюбивым и гораздо менее пьющим.

Тыря: Выпить – это же не спиться!

Всюду сыщется тупиться,

Чтоб набраться до хрю-хрю.

Мосей: Я за это что ль корю?

Выпал случай – выпивай,

Но дела не забывай!

Тыря: Суд твой, батя, строг и скор!

Мосей: Предков видится укор.

Если те превозмогали,

А их плёткой не стегали,

То потомок разве прав?

Всё спустив, считай, украв

У наследников своих,

Обманул и тех, и их.

Одевались местные мужики солидно, хоть и без лишнего шика, но непременно имели в своей гардеробе жилет с карманчиком для часов, в то время как их жёны и дочери старались соответствовать статусу горожанок разночинского происхождения, живо перенимая модные фасоны платьев. И если уездным барышням не доставало утончённости, чтобы с изяществом носить шляпки, пелерины и перчатки, то это с лихвой перекрывалось той решительной горделивостью, с которой они пялили на себя замысловатые уборы, причём у многих имелись даже зонтики, что делало их уж совсем похожими на «столичных штучек»! А некоторые девицы шли дальше и требовали, чтобы папаши приобрели для них очки, причём не по причине недостатка зрения, но для пущей элегантности вида и с претензией на особо тонкую духовную принадлежность. Ведь они видели, как свистуновская княжна, изредка наезжавшая в своё имение Свистуновку, именуемое также Визгуновкой, и расположенное вблизи Посада, с небрежным изяществом и аристократизмом носила столь соблазнительные, просто невероятно прелестные очёчки, что делало её умопомрачительно-привлекательной и недосягаемо-загадочной. Если заботливый папенька попадался не хитрость лицемерной любимицы и всё-таки приобретал для дочери вожделенную забаву, а это, как правило, оказывалась несколько иная оптика, выглядевшая не столь презентабельно и претенциозно, но примерно из той компании очков, что можно было видеть на носу портного, сапожника либо дамы почтенного возраста, зрение у барышни моментально шло на поправку.