Валерий Воронин - Ковчег царя Айя. Роман-хроника

• Название: Ковчег царя Айя. Роман-хроника
• Автор: Валерий Воронин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-00053-962-0

Трилогия «Ковчег царя Айя» рассказывает о Ковчеге Завета, в эту историю вовлечены люди разных эпох. Читатель узнает из книги о Ро-Гасе, представителе народа гитсов, потомке фараонов Египта, о крестоносце Дивоне, волею случая оказавшемся сначала на Святой Земле, а затем в Ливонии, и о судьбе Ковчега Завета, которая на короткий миг связала легендарного разбойника Кудеяра с этой святыней. А далее – еще интересней!

Удивительным образом заключительная фаза этой непростой истории сведет воедино судьбу мастера, создавшего Ковчег Завета, с самим великим произведением, и они вновь окажутся на одной земле. Хотя правильнее сказать уже – в одной земле. А какое место отводится в повествовании Крыму, читателю станет, когда он прочтет трилогию.

И, конечно же, удивится ее ярким и неожиданным сюжетным поворотам…

---

– Отче! – воскликнул один из монахов, в котором Гермоген признал алтарника, – вас призывает к себе отец Петр. Он… Он… – алтарник запнулся. И ему помог кто-то стоящий у самой двери:

– Совсем худо стало нашему отцу. Зовет к себе.

Теперь старец осознал причину ночного вторжения в его келью непрошенных гостей и коротко сказал:

– Сейчас буду, а покудова идите к нему…

– Скорее! – снова отозвался алтарник, – он… он хочет собороваться.

Гермоген дернул головой, и правая рука его затряслась.

– Идите же! Я сейчас буду.

Он все сразу понял. Еще накануне отец Петр подступил к нему с просьбой: «Коли станет худо мне, поспеши, старче, не мешкая, дабы успел я исповедаться…» Гермоген молча поклонился настоятелю, подумав при этом о слабости его здоровья и напрасности извечных хлопотаний на холодном воздухе. Ему бы отлежаться… Но разве отец Петр послушается! Он же и мгновения не высидит на одном месте. До чего же непоседливая, живая у него натура!

Быстро одевшись, старец Гермоген заспешил в келью настоятеля. Там уже горели свечи и факел, специально принесенный кем-то из монахов. Отец Петр лежал на лавке с закрытыми глазами и, казалось, будто он просто спит. Но заострившиеся черты лица и бледность выказывали в нем явно болезненное состояние.

– Отче! – позвал Гермоген.

И настоятель тут же «отозвался», дернув веками и попытавшись произнести какое-то слово. Но вялые губы не слушались этого, недавно такого сильного человека, воспроизводя лишь едва уловимые, непонятные постороннему звуки.

Гермоген с горечью застонал сам, явно сочувствуя отцу Петру. Так все неожиданно оборачивалось! Не мешкая больше ни секунды, он приступил к обряду соборования, призвал в помощники верного ему алтарника. Старец попросил унести из кельи факел, так как света было достаточно. Он затянул было молитву, но в это мгновение настоятель зашевелился и довольно громко позвал:

– Старче! Скорее, здесь ли ты?

– Да, отче, – быстро отозвался Гермоген, – здесь я.

– Поди сюда, – попросил болящий.

И старец послушно подошел к настоятелю и, кряхтя, опустился на колени перед его лежанкой. Теперь голова Гермогена находилась рядом с головой отца Петра, и он отчетливо услышал, как вместе с дыханием из груди настоятеля доносятся глухие, раскатистые хрипы.

– Я буду исповедоваться… – уже тихо сказал отец Петр, – ты меня… – не договорив, он громко закашлялся и клокотание в груди усилилось десятикратно… – ты уж меня не оставляй… до конца, – с трудом выдавил он из себя.

Гермоген оглянулся на алтарника и кивнул ему: «Выйди». И монах тут же покинул келью настоятеля.

3

Вот уже и небо посерело. Где-то на востоке появились едва заметные сполохи, и следом из-за туч проклюнулся первый солнечный луч. День обещал быть ясным, солнечным, и снег, словно чувствуя это, стал отливать белизной необыкновенной силы. На него даже больно было смотреть. А вот уже и солнечный диск выплыл из-за горизонта, и снег заискрился, заиграл, радуясь пронзительной хрупкости утреннего часа.

Монахи сгрудились в сенцах, молясь за своего настоятеля, к которому за долгие годы прониклись необыкновенным уважением и любовью. В самом деле, отец Петр был человеком редким. Яркой, можно сказать, «сочной» личностью. Таких встретишь нечасто. И каждый из них радовался, что судьба уготовила служить в монастыре, где такой настоятель. Сколько раз сюда, в монастырь, приезжали монахи из Киево-Печерской лавры, уговаривая отца Петра перебраться к ним. Но каждый раз тот отказывал под благовидным предлогом. К радости одних и к великому огорчению других. И кто мог подумать, что отец Петр, которому, казалось бы, и сносу не будет, вот так возьмет и сляжет? Да как крепко-то сляжет!

Наконец, из кельи настоятеля тихонько вышел старец Гермоген. За те несколько часов, что провел у постели больного, он осунулся, и создалось впечатление – даже горбиться стал! Пройдя молча мимо монахов, он заспешил на свежий воздух, где, сделав несколько глубоких вздохов, немного успокоился и взял себя в руки. То, что он услышал на исповеди, глубоко взволновало его старое сердце. Такое открылось! Но тайна исповеди – есть тайна исповеди. Все, что было говорено, должно остаться «внутри» старца, ни единый человек никогда не прознает о прошлом отца Петра. Гермоген хотел идти к себе, но передумал и круто развернулся к стоящим позади него монахам.

Снег скрипнул, и этот звук больно полоснул по сердцу каждого, кто с нетерпением ожидал от старца слова.

– Братья! – почти выкрикнул тот, – наш настоятель завещал схоронить его на мысе Айя.

Монахи зашумели, заволновались. Теперь для них стало ясно, что отец Петр не выкарабкается из цепких лап смерти, сжимающей его тело все крепче и крепче. Вдруг нашумевший ветер сыпнул с крыши снегом, запорошив голову старцу, отчего сделалось сразу холодно и неуютно.

– А где же такое место-то? – послышалось из толпы.

– Сказывал, что в Тавриде, то бишь в Крыму, – ответил Гермоген, – недалеко от Корсуни.

Братья удивились такому странному завещанию их настоятеля. Им никак не могло прийти в голову, что отец Петр возжелает быть похороненным в чужой стороне. И какая такая ниточка связывала его с далеким краем?

Между тем, Гермоген, струсив с головы пятерней остатки снега, поспешил в свою келью, на ходу бормоча только ему понятные слова. Солнце поднималось все выше и выше, растапливая теплом своих лучей белоснежные поля. Неужели наконец-то в Киев пришла весна? Монахи так долго ждали этого часа, но сегодня, с его приходом, совсем другие чувства поселились в их душах…

Отец Петр прожил еще неделю. А умер утром – тихо и незаметно. К тому времени снега уже наполовину стаяли, и лед на Днепре покрылся талой водой. Ходить по нему еще можно было, но не везде и с большой осторожностью. Когда же монахи попытались вывезти умершего из монастыря, началась такая распутица, что каждый метр дороги давался с большим трудом. Но и это еще бы ничего. К сожалению, бурное таяние снегов привело к такому половодью, преодолеть которое не было никакой возможности.

Проходило время, а братья не могли двигаться вперед, теряя дни и надежду хоть каким-то образом выбраться в Крым. Наконец, и Днепр «тронулся», с грохотом и скрежетом разрезая лед на доли и частицы. Все не к месту!

Пришлось братьям, несолоно хлебавши, возвращаться в родную обитель. Не пустила их непогода в Крым, не дождался мыс Айя того, кто хотел найти свой последний приют в далекой земле.

Братья долго судачили по поводу этих совпадений, но разумного ответа так и не нашли. В конце концов, схоронили отца Петра здесь же, в монастыре. А старец Гермоген надолго закрылся в своей келье, не подпуская к себе никого. Он сидел молча перед иконами и «переваривал» в голове все, что услышал из уст настоятеля. «Такая судьба, такая судьба…» – время от времени шептал он вслух и крестился. Да, не принял отца мыс Айя, не принял… Звал, звал к себе, и вдруг – как отрезало.

Руданский

4

Кирилл Руданский отрешенно уставился на циферблат будильника и следил за медленным, практически незаметным движением минутной стрелки. Однажды ему даже показалось, что время остановилось и стрелки замерли в нерешительности. Но часы по-прежнему тикали, а значит, и секунды по-прежнему бежали друг за дружкой, не замедляясь и не ускоряясь…

Как долго он просидел на кухне в этот зимний день «наедине с будильником», Кирилл сказать не мог. Да и не все ли равно? Сейчас время абсолютно его не волновало. Он с силой потер сухими ладонями виски, стараясь сосредоточиться и прийти в себя. Тут же почувствовал колючую щетину на давно небритом лице. И криво улыбнулся. Осталось лишь одно – откупорить бутылку водки и, налив в рюмку, пить молча в одиночестве крупными глотками, не закусывая и не чувствуя опьянения. Безысходность. Наступила безысходность. Как-то так подкралась из-за угла и застала его, Руданского, врасплох.

Вначале он перешел на полставки, так как теперь не мог целиком сосредоточиться на работе, и на него начали посматривать косо не только начальство, но и коллеги. Естественно, денег стало гораздо меньше. Вскоре начались семейные скандалы. Тома, его жена, долго терпела Кириллову хандру, а затем сказала: «Или семья, или…» Ну, да, и так все потекло. Но Кирилл «должных» выводов не сделал. Вскоре он вообще бросил работу и стал перебиваться случайными заработками. Все думалось: «Вот закончится месяц, и все пойдет по-новому». Но проходил один, второй, третий… И Томка ушла жить к маме, оставив Кирилла одного в пустой квартире.

А насчет водки он погорячился. Конечно, пару раз Руданский срывался, но на то были уважительные причины. И это, во-первых. А во-вторых, он один пить не мог. Просто не мог и все. Такая вот карусель. Так что эпизод с «крупными глотками» вроде как и отменяется. Кирилл встал из-за кухонного стола и, подойдя к плите, чиркнул спичкой и включил ближайшую горелку. Синий огонек лизнул воздух и заурчал, как довольный кот. Руданский поставил на конфорку чайник и подошел к окну.