Алекс Май - Заблудшие дети Perestroiki. История первой любви

• Название: Заблудшие дети Perestroiki. История первой любви
• Автор: Алекс Май
• Жанр: Современные любовные романы

Посвящается моему поколению – тем, чей период взросления выпал на последние годы перестройки. Какими мы были «лопухами», да? Но это была наша юность, и я постарался бережно сохранить её – не для наших, уже выросших детей, а скорее, для нас самих. Чтобы мы помнили те годы, и при желании – могли бы снова вернуться в них, на время прочтения. Это честная книга. В ней – наши глупые искания и стремления. В ней показаны мы, пусть и не все, но какая-то часть нас. Это и веселая, и очень грустная книга.

---

И… неужели я скоро перестану быть девственником? Конечно, а вы как думали? Такие мысли радовали и пугали одновременно. Более того – вызывали легкую нервную дрожь.

4

А потом…

– Нет, ну вы посмотрите… Это ни в какие ворота не лезет! – прокричала, несмотря на поздний час, мама. – А ну-ка, голубушка, марш – в другую комнату. Быстренько, шагом марш, туда, где я тебе постелила. Нет, ну куда это годится? Вы меня в могилу вгоните…

Таня, в белоснежных майке и трусиках, птичкой выпорхнула из кровати и на цыпочках выбежала из комнаты. Сказать, что я разозлился – значит, не сказать ничего. Я очень разозлился! Ведь мы только и успели, что пару раз неумело поцеловаться. Но моему негодованию пришлось дать хорошего пинка и загнать далеко-далеко, чтобы и духу не осталось. Нельзя спорить, а тем более ругаться с мамой. Очень уж ненадежное было у нас с Таней положение.

Нельзя нам рисковать…

Разлучили.

Таня легла спать в зале.

Мама трагическим голосом пообещала расправиться с нами утром, причем – самым беспощадным способом.

После нескольких отчаянных попыток пробраться к Тане, безжалостно пресеченных бдительной мамой, я, униженный и оскорбленный, вернулся в свою постель, посмотрел на скользко-глянцевый плакат с Бриджет Нильсен, украшавший стену напротив кровати, закрыл глаза, небольшим усилием воли прогнал застывший на сетчатке образ заморской дивы и принялся… Ну, вы поняли, о чем я… Короче, я стал онанировать, думая о Тане, потому что чувствовал себя шипящей гранатой Ф-1 с выдернутым кольцом. Мог взорваться изнутри в любую минуту и разлететься маленькими кусочками на 200 метров прямо сквозь бетонные стены.

Бриджет, до свидания! У меня теперь девушка есть, настоящая. Ухххх!!! Открыл глаза. Плакат – большой… Нильсен – без одежды, если, конечно, не считать переплетения изящных кожаных поясков и золотистых цепочек на круглых бедрах. Бывшая жена Арнольда Шварценеггера чем-то напоминала породистую блондинистую, запряженную лошадь. Встав с кровати, снял плакат со стены. Потом кому-нибудь подарю. Отныне он мне не нужен. Отныне у меня есть Таня, а у Тани есть я. Остальные – лишние. Спасибо тебе, маленький ангелок любви, за большое чудо! Уснул поздно. Какой, к черту, может быть сон, когда за стенкой, в ничтожном полуметре от меня спит, а скорее всего – тоже не спит такое сокровище. Даже через бетон я ощущал ее… Эх.

Утром, пряча от мамы глаза, быстро позавтракали и отправились гулять по городу. Школа как-то не вписалась в наши планы. А вы бы пошли в школу? Подумайте перед тем, как ответить… А?

Опустевший парк отзывался на шаги шуршанием листьев.

Качели-карусели мертвы, закутаны, как в саваны, в плотные чехлы. Мы как-то и не подумали о том, что на дворе далеко не сезон для посещения аттракционов. В наших душах буйствовала весна, смущавшая, уносящая куда-то далеко-далеко от реальной поздней осени. Мне так хотелось прокатиться с Таней на «Сюрпризе». Мы заняли бы одно место на двоих, она прижалась бы ко мне грудью, всем телом… Мы бы полетели. Вверх-вниз! Не вышло…

Купили билеты в кино.

До начала сеанса ели в буфете мороженое, политое кисловатым грушевым сиропом, и азартно топили вражеские эскадры в игровом автомате «Морской бой».

После того как в зале погас свет, словно намагниченные, притянулись друг к другу и… целовались, целовались, целовались… Как и полагается – на последнем ряду. Напрягая мозги, я пытался вспомнить некогда прочитанные главы из Кама-сутры, посвященные поцелуям с пряными названиями. Тщетно… Глубочайшее головокружение, которое правильнее было бы назвать – головоулетанием, мешало сосредоточиться. Я сделал лучшее, что мог сделать, – отдался во власть природе и инстинктам. Ну ее, Кама-сутру эту. Без нее разберемся.

К середине фильма провалились в другое, неземное измерение… Название картины я запомнил на всю жизнь – «Крокодил Данди». Лучшего фильма – не видел, а ведь мы даже не смотрели на экран.

Вышли из кинотеатра вспотевшими, как из бани.

– Таня, а про кого мы смотрели кино?

– Про крокодилов!

От депрессии не осталось и следа. Я нашел от нее верное средство.

(Если в вас, не дай Бог, когда-нибудь вселится депрессия – целуйтесь, целуйтесь, целуйтесь! Поможет, обещаю!)

5

Меня не покидало загадочное ощущение, что Таню я знаю давно, что видел ее где-то раньше, словно нас разлучили в раннем детстве, и вот мы встретились вновь – для того чтобы никогда больше не расставаться.

В перерывах между поцелуями разговаривали о том, что волновало, да и сейчас, наверное, волнует шестнадцатилетних людей. Поверьте, многое волновало. Часами могли рассуждать о смысле жизни и о смысле смерти, причем тема смерти возникала куда чаще…

А наша «религия»?

Да, у нас была своя религия – мрачная рок-музыка, постоянное слушание которой приводило к развитию фатализма, вере в оккультные силы природы, да и суицидальные наклонности эта музыка тоже иногда пробуждала… Прекрасная, впрочем, несмотря ни на что. Говорили о кумирах, проповедниках нашей религии – Джиме Моррисоне, Джоне Ленноне, Дженис Джоплин и многих других… Любопытно, но мертвые музыканты имели куда больше шансов стать кумирами, чем живые. Их страшные, нелепые и непонятные смерти как будто подтверждали, что мы не ошиблись в них… Что они до конца так и остались верными делу рок-н-ролла бунтарями, не желающими продаваться с потрохами алчным толстожопым воротилам шоу-бизнеса и ни во что не ставящими заработанные миллионы. Поэтому и уважали мертвых больше, чем живых – постаревших, облысевших и тоже наевших жирные жопы.

Таня разглядывала мои еще не до конца зажившие шрамы (а они заживают долго), гладила их пальчиком и спрашивала – больно было или нет? Больно? Да нет, не очень, на удар током похоже… А мама? Мама плакала…

Не прошло и недели, как явились Танины родители в сопровождении хмурого милиционера. Мама постаралась, кто еще… Не выдержала, донесла, куда следует. Устала, видимо, караулить нас ночами.

Мама, ну и зачем? Оказывается, чтобы мы не натворили «чего-нибудь, о чем потом могли бы пожалеть». Пожалеть? О чем ты, мама? Да никогда… Как ты могла подумать?

Алкоголики? Не-а! Я недаром не верил в это. Танины родители оказались людьми солидными, цивильными и напомаженными. Очень похожими на моих предков. Но поразило меня, да и Таню, другое – через пару минут они, словно позабыв, зачем пришли, бросились обниматься с моей мамочкой.

– Ах, сколько лет – сколько зим! Куда вы пропали? Так это ваш сын украл нашу Таню?

Совершенно не въезжая в происходящее, мы смотрели на них печальными глазами и думали: «Кто сошел с ума?» Почувствовав себя профессионально невостребованным, милиционер ругнулся под нос и ушел.

Танин папа боковым зрением рассматривал плакаты в моей комнате и пытался внушить нам, «что такое хорошо и что такое плохо». Тогда он, с его проповедями, казался инопланетянином, а сейчас… Сейчас я его понимаю. Знание о том, что хорошо, а что плохо – является одним из самых ценных знаний любого человека. Тогда я этого не понимал.

Я просто защищал Таню.

– Ладно, потом договорим, – пробурчал папа, сообразивший, что так просто, голыми руками, нас не возьмешь.

Вместе пошли на кухню, где звяканье посуды оповещало о намечающемся застолье.

– Саша, принеси вино из бара, – попросила мама. – Красное.

Вино? Из бара? Да еще и красное? Хм… Боюсь, мама, из твоей затеи ничегошеньки не выйдет. Вино, привезенное папой из Португалии, уже успело покинуть наши организмы. Несмотря на изрядно терпкий вкус, мы выпили его еще вчера. А бутылку белого, из Аргентины – позавчера. Больше вина не было. В баре оставался тягучий, похожий на сироп ликер цвета купороса с искрящимися мелко нарезанными блестками золотой или серебряной фольги. Мы планировали выпить его сегодня, несмотря на немного смущавшие блестки, казавшиеся несъедобными и опасными для желудков.

– А вино? – искренне удивилась мама, когда я принес бутылку с ликером на кухню. – Где вино?

– Нет вина, – честно признался я.

– Как это нет?

– Кончилось!

– Как это кончилось? Вы его что? А? Выпили?! Вы что, пьете? Не молчи! Вы пьете, да? – словно ставя смертельный диагноз, прокричала мама.

Вот как лучше ответить на это? Как, я вас спрашиваю? Да, дорогая мама, мы пьем, иногда… А еще и курим. Такими вот мы выросли. Наверное, нас мало пороли. Более того, горячо, всем сердцем любимая мама, мы бы давно переспали, если бы ты каждую ночь не играла в Штирлица и не караулила нас…

Нет, разумеется, так я не ответил, но постарался вместить, впихнуть все эти мысли в небрежный кивок. Вроде получилось. Боюсь, даже более эффективно, чем если бы я ответил словами.

Ну, понеслась косая на кладбище…

У родителей – численное преимущество. Они закидывали нас тысячу раз слышанными фразами про школу, институты, будущую нелегкую жизнь и бесперспективную работу дворниками. Стандартный родительский боекомплект. Ничего оригинального.